Операция на другой ноге прошла без эксцессов.
После операции тоже все благополучно. На десятый день сняты швы. Раны зажили хорошо. Все три.
После операции, сделанной крайне небрежно и неумело (по свидетельству врачей), состояние мое резко ухудшилось, настолько, что я с трудом хожу. За целый год, который прошел со времени операции, я обращалась к нескольким врачам.
У меня была несколько раз.
— Вы знаете, продолжает болеть. Сейчас, конечно, лучше, чем было сразу после операции. Но мне трудно ходить.
— Покажите ноги. Опухоль спала.
И снова назначения. Ванночки, компрессы, лекарства.
— И обязательно носите супинаторы. Если боли будут продолжаться, придите опять.
Всегда так, когда делаешь для каких-то знакомых. Или того хуже — знакомым знакомых. Соседке шефа делал такую же операцию — тоже неудачно. Приятельнице своей делал — целый год восстанавливалась. Теперь, правда, все хорошо. Туфли узкие, шпильки.
— До свидания. Когда закончите этот курс, покажитесь.
Я обратилась в платную поликлинику к врачу-консультанту Балуеву, который мне заявил, что операция сделана неграмотно. что снято слишком много, вследствие чего резко укоротились большие пальцы ног. Упор перешел на не приспособленные для этого пальцы, в связи с чем я испытываю сильные боли и потеряна устойчивость.
Помню дискуссию в ортопедическом обществе. Все эти слова говорили противники метода операции, которым я оперирую. А сторонники его выдвигали другие, не менее сильные аргументы. Спор не разрешен. И тот и другой метод дает определенный процент неудач. Если много разных типов операций, значит, нет ни одного хорошего. Много методов лечения — ни одного полноценного.
Зачем он посвящал больную в тонкости этой дискуссии? Он, наверное, ударился с ней в научные рассуждения. А каждый слышит лишь то, что хочет услышать.
Больную-то ведь можно понять. Ей плевать на дискуссии, на рассуждения. Она делала операцию, чтобы нога нормальная была. А у нее болит. Она мучается год после операции. Ей уже невмоготу. Она, может, и вольна для себя делать любые выводы. Ей больно. Неудача-то налицо. Но врач должен был ей помочь, а не усугублять ее нервное состояние.
Считаю, что врач не имел права браться за такую серьезную операцию, которую еще не освоил, а тем более давать гарантию в полнейшем излечении, приводя примеры многих удачных операций и ссылаясь на свою диссертацию, которая посвящена этой теме.
— Скажите, доктор, а может, не стоит делать эту операцию? Часты неудачи?
— Безусловно, стоит. Неудачи бывают. Но нельзя же жить, рассчитывая на неудачи. У вас сейчас болит?
— Болит.
— Ну а какой выход? К сожалению, это лечится только операцией.
— Мне говорили, что могут вырасти новые косточки.
— Новые не вырастут. Это можно гарантировать.
— Мне рассказывали, что некоторые месяцами не могут восстановиться после операции.
— Это иногда бывает. У некоторых проходит много времени, прежде чем они приспособятся.
— А много таких операций у вас сделано?
— Много.
— А вы видели их после операций?
— И я видел. Вас доктор Хлебина направила. Она их больше видит после операций. Она, наверное, говорила вам.
— Она-то говорила. Да ведь боязно решиться на операцию.
— Это конечно. Ну, вы решайте. Если ходить больно, если вы с трудом подбираете обувь, ничего ж другого не остается.
— А часты неудачи?
— Конечно, бывают. Не очень часто. Но бывают.
(Ну к чему я столько разговариваю! Пусть сама решает. А то подумает, что уговариваю. Тут не жизненные показания. До чего же утомляют бесцельные разговоры! Она волнуется. Это понятно. Но говорили без толку. Все равно она будет оперироваться. Она лишь ждет участливого отношения от меня. Пожалуйста...)
— А когда можно ложиться?
— Пойдите в приемное отделение. Вас там запишут и скажут, когда приходить.
— Ну, спасибо, доктор. Еще одно слово. Скажите, а почему она советовала у вас оперироваться? Вы этим специально занимаетесь?
— Нет. Просто так получилось, что я их много оперировал. А они потом попадали в поликлинику к вашему доктору. Это один район. Наверное, она просто видела таких больных больше всего после моих операций.
— Ну, до свидания.
Прошу вас внимательно отнестись к моему заявлению и постараться, по возможности, помочь мне, назначив авторитетную врачебную комиссию для определения возможности какого-либо радикального лечения, так как если раньше у меня был косметический недостаток ног, то теперь я стала инвалидом в полном смысле этого слова.
И авторитетная комиссия собралась. Тут и главный хирург города, и известные в городе хирурги, заведующие отделениями, ведущие хирурги больниц, кандидаты, доктора наук.
Эта специальная комиссия при главном хирурге города... К сожалению, в основном они разбирают жалобы. Их много — жалоб этих. Раз в неделю комиссия собирается и разбирает, разбирает, разбирает.
Это заявление на меня не лишено оснований: операция оказалась неудачной. А есть ужасный вздор. Но комиссия все равно собирается. Вызываются врачи-ответчики. Заседают. Разбирают. Пишут объяснения. Каждую среду так. В некоторых больницах вынуждены расписание работы своей так строить, чтобы шеф мог уехать на очередное разбирательство. Ну, так в этот день будет меньше операций. Ну, так не будет в среду обхода...
— Зачитайте жалобу.
Читаю.
— К Балуеву попала.
— Обычная история.
Это говорят вперебивку члены авторитетной комиссии.
А дальше все говорят возбужденно и не слушают друг друга.
Балуев принимает в платной поликлинике. Он не только не успокоит больного, он его возбудит, облает врача: «Да кто же это вам так делал?!» Это его первый и обычный вопрос. После него больные часто пишут жалобы. Что с ним делать? Не знаем. На всех плюет. Делает, что хочет. Тут ведь дело только в совести. Эта манера появилась у многих хирургов. Врачи не думают, когда говорят: «Если бы еще немножко, и было бы поздно!» — это об аппендиците. Угроза при аппендиците не измеряется часами и минутами. Ради красного словца. А потом их коллегам какие-то нелепые неприятности. Это серьезный вопрос такта и внутренней культуры. К этому надо приучать со студенческих лет. Студентам надо не только симптомы рассказывать, но и разумному поведению научить. А какой этике может научить такой профессор, как Балуев? Больной легче не стало. Возбудил ее до предела.
Это выплеснулось из авторитетной комиссии на меня. Наболело. Конечно, наболело.
А затем началось разбирательство.
— Сколько вы сделали таких операций?
— Откуда ж так много? Это ваша тема?
— А какая тема вашей научной работы?
— Как вы делаете эту операцию?
— Сколько больной после этого лежит?
— Назначаете ли вы супинаторы?
— Какой вы делаете разрез?
— Какая повязка после операции?
— Какую методику операции вы предпочитаете?
— Какие изменения были на этой операции?
— Покажите историю болезни.
— Покажите снимки.
Вопросы сыпались со всех сторон.
Обсуждение это абсурдно: комиссия не может предложить радикального лечения. К сожалению, она может только определить виновность и степень наказания. А для лечения бывает вынуждена направить в специализированное учреждение. И на комиссию может быть жалоба.
А затем сообща стали составлять ответ на заявление. Я для этого не нужен.
Все-таки мне сказали, что я излишне самоуверен. Что кое в чем не разбираюсь.
— Это ведь одна пожаловалась. А может быть, есть еще больные после ваших операций, которые страдают и молчат. Не знают, что можно жаловаться.
— А вообще мы к вам не имеем претензий, коллега. Однако есть спорные вопросы и в этой операции, и в вашем отношении к целому ряду моментов.
У членов авторитетной комиссии загораются глаза. Сейчас они с удовольствием начнут спорить, и каждый будет доказывать преимущество той методики, которой придерживается он. Начинается разговор по существу.
По существу?!
Нет, не по существу. Они должны решать, виновен или не виновен. Наказать или не наказать.
Разговор оборвался. Впереди еще несколько жалоб. Могут не успеть.
А я бы с ними с удовольствием поговорил бы как раз по существу.
Считаю необходимым принять меры к ограждению других больных от подобных врачей, калечащих людей.
И подпись. И дата.
А все же, что делать с больной? Ноги-то у нее болят.
1963 г.
Из телефонной трубки выбрасывались слова:
— А сейчас она ничего не помнит, что с ней произошло.
В телефонную трубку входили слова:
— Это, собственно, и должно быть. Последствия смерти.
Вот так и сказал — «последствия смерти». Если точнее — остаточные явления смерти!
