— Анна! Охуела совсем! Что ты делаешь! — Эд хватает Анну сзади и пытается оторвать ее от волос и плеча Ирмы. Немногочисленные прохожие, плетущиеся по раскаленной Сумской, останавливаются. Из дверей «Автомата» выходят фарцовщики Сэм и Шамиль и, довольно улыбаясь, скрещивают руки на груди, устраиваются, наблюдают сцену.
— Сука! Ты с ним ебешься! Проститутка! — кричит Анна и наматывает длинные белые волосы Ирмы на руку.
— Сумасшедшая! Она сумасшедшая! — хрипит Ирма, голова ее следует за рукой Анны Моисеевны, чтобы не было больно, она наклоняет голову.
Эд, схватив буйную сзади, старается вывернуть руки безумицы, хотя бы одну, за спину.
— Анна, успокойся… Что с тобой? Ты что, пизданулась? Анна… — Белый Боб бегает вокруг Анны Моисеевны, Эда и Ирмы, склеившихся, как скульптурная группа Лаокоон, и не знает, что предпринять.
Подруга Ирмы, имени ее Эд не знает, в испуге прижалась к стене киоска и глядит на непонятную ей сцену. Руки она прижала к груди. — А-ааааааааааа! — вдруг истерически солирует она. — Милиция!
— Я тебе покажу, как ебаться с моим парнем! — Анне удается накрутить еще один виток белых волос себе на руку. Из глаз Ирмы, согнувшей голову до уровня талии Анны Моисеевны, брызжут слезы.
— Боб! Приведи ее в чувство! — командует Эд. — Пока не прибежали мусора!
Белый Боб исполнительно наносит Анне один несильный удар в живот и затем хлещет ее по щекам четыре раза. Анна выпускает волосы Ирмы, и волосы возвращаются к владелице.
— Хватит, Боб. Анна! — Эд сильно трясет подругу. Всхлипывая, Ирма и неизвестная девушка убегают.
— Фашисты! Вы избили меня! Негодяй, ты приказал своему наемнику ударить меня! — Анна Моисеевна плачет. Припадок как будто начинает проходить.
Эд опять встряхивает подругу.
— Ты что, охуела, мать? Что с тобой? Мы себе мирно разговаривали, вдруг вылетаешь ты и набрасываешься на ни в чем не повинную девку… Что она тебе сделала?
— Анна, — вступает Белый Боб, — у тебя, должно быть, затмение. Это мои соседки. Эд даже и не знает их, правда, Эд?
— Впервые в жизни вижу.
— Ты ебешься с ней! — отрывая руки от лица, визжит Анна.
— Слушай, ну тебя на хуй. Очнешься — поговорим! — зло бросает поэт. — Идем, Боб! — Оставив Анну у киоска, ребята быстро взбегают по ступеням в «Автомат». Наглые фарцовщики лениво отодвигаются, чтобы дать им дорогу.
— Я всегда утверждал, что жить с бабой старше тебя — последнее дело, — громко говорит большеносый Сэм, обращаясь к Шамилю.
— Если только она тебя не содержит, — замечает Шамиль. Фарцовщики подъебывают поэтов, поэты их презирают. К большому сожалению, «Автомат» в городе один, и «изобретателям» и «приобретателям», а именно на эти две категории делил род человеческий Велемир Хлебников, приходится сосуществовать. Иногда происходят мелкие инциденты.
— Называется, сменила туфли девушка! — возмущенно обращается Эд к Белому Бобу, они проходят по «Автомату», кивая и пожимая руки. — Ни хуя себе! Ладно бы я был действительно виноват, Боб. А то устроила скандал на пустом месте. Я Ирму вижу второй раз в жизни…
— Четвертый… — поправляет Боб.
— Ну четвертый… Но я же не ебусь с ней, ты же знаешь это, Боб!
— Ты ей нравишься, можешь, если захочешь, ее выебать. Женщины такие вещи чувствуют. Твоя Анна заметила, какими глазами Ирма на тебя смотрит…
Оглянувшись, Эд видит большое розовое пятно, пробирающееся в их направлении. — Слушай, вон она идет за нами, Анна! Бежим, Боб, ну ее к Богу…
Они поспешно отступают к автоматной двери номер два, тоже выходящей на Сумскую. У самого выхода Викторушка, сняв шляпу, стоит у высокого стола с доскою под мрамор и старательно пьет кофе. — Вы куда, джентльмены?
— Анна идет… — Эд кивает за спину. — Мы валим в парк, подходи, если хочешь, к памятнику.
— Фройлайн Рубинстайн в агрессивном настроении? оживляется Викторушка. — Я задержу ее. Всегда готов лечь на амбразуру дзота.
Куда провалились Генка, мсье Бигуди, Поль и Ленька Иванов — неизвестно. Ясно, что они где-то рядом на Сумской у Струи, в Гастрономе, в Блинной, в Парке, но их не видно. Приходится ограничиться компанией Белого Боба. Перейдя Сумскую, ребята входят в парк, впрочем, всего на десяток шагов, и садятся на широкую диванообразную скамью. С десяток их стоит здесь, и автоматные люди постоянно курсируют между «Автоматом» и скамейками под широколиственными каштанами. На скамейках пусто, только на одной сидит дядя Вася Чапаевец, в орденах и кубанке, несмотря на жару, в сапогах, и наигрывает на гармошке, положив на нее ухо.
— Сбесилась твоя подруга? — комментирует Белый Боб, обшаривая глазами двери «Автомата», хорошо видимые со скамеек. — Часто она так?
— Редко. Раньше мы жили куда спокойнее, несмотря на то, что я пил куда больше, и пару раз в неделю приходил мертвецки пьяный.
— Пьяный ты хороший. Я вот когда пьяный — ужасное говно. Буйный… А твоя Анна, я думаю, стареет. Может, у нее климакс, а, Эд? Сколько ей уже?
— Тридцать исполнилось в марте.
— Ну вот, тридцать, а тебе двадцать три?
— Угу… Ну и что?
— Да то, что вы друг другу не подходите по возрасту, вот что. Я, конечно, понимаю, что тебе с Анной удобно… — Белый Боб запинается, его татарские черты лица, оживленные светлыми волосами и фиолетовыми кляксами глаз блондина, стеснительно искривляются — …живешь в центре и жилплощадь неплохая, своя комната, но… — бобовское лицо искривляется еще больше — …я, Эд, не верю, что ты ее любишь как бабу.
Боб замолчал. Эд глядит на приятеля и думает, что сейчас устами Боба глаголет автоматное общество, смесь фарцовщиков и интеллектуалов, автоматный народ высказывает через Боба свое мнение о его и Анны содружестве. Ты себе живешь, а общество следит за тобой и выносит суждения — приговоры, хочешь ты этого или нет. Ну что ж, даже интересно.
— Я, Боб, вправду люблю эту женщину, несмотря на то, что сантиметр, обведенный вокруг ее задницы, сходится на цифре 128, объем бедер больший, чем у кого бы то ни было из моих заказчиков… Народу же из «Автомата», разумеется, трудно понять, почему вдруг появляется молодой человек с окраины города, знакомится с их центровой бабой с репутацией легкодоступной пизды и вдруг начинает с ней жить, и, ко всеобщему удивлению, живет как с женой уже несколько лет…
— Да, — радостно соглашается Боб, — народ удивлен, как Анна может быть такой постоянной.
— Чему еще удивляется народ, Боб? Ну-ка, раскалывайся, что говорят…
— Да я ничего такого не знаю… Всякую хуйню говорят… Одни утверждают, что ты сутенер и что тебя Циля Яковлевна и Анна содержат, другие — напротив — говорят, что ты содержишь Анну и Цилю Яковлевну, и они заставляют тебя шить брюки, шить все больше брюк… — Боб смеется.
— Во-первых, мужчина, живущий за счет женщины, называется альфонс, сутенер — это тот, кто заставляет женщину проституировать. Во-вторых, додуматься до того, что никто никого не содержит, а все живут сообща, и Циля Яковлевна получает свою пенсию, Эд шьет брюки, а Анна работает то в одном, то в другом книжном магазине, народ, конечно, не может. Такая обыкновенная модель жизни нашей семьи их не устраивает, народ хочет страстей и злодейства…
— Не в этом только дело, Эд. Очень уж вы контрастно выглядите. Анна с полуседыми волосами и 128-сантиметровой задницей выглядит старше тридцати, а ты выглядишь куда моложе твоих лет, вы как мать и сын выглядите, вот что! Она рядом с тобой как мать! Поэтому все постоянно пиздят по вашему поводу.
— Недовольны? Да? Я что им, угождать должен? Выбрать себе безмозглую курицу двадцати лет, тощую по моде, красивую и глупую, как девки фарцовщиков? У Анны есть мозги и чувство юмора, во многом благодаря ей я из рабочего парня, Боб, заметь, стал поэтом… Может быть, я и не люблю Анну страстной любовью египетских и индийских фильмов, в моей любви к ней содержится больше товарищества, благодарности и признательности, чем сексуальности, ну и что? Ну их всех на хуй! Корчат из себя ебаное высшее общество. Подумаешь Харьков… Да таких городов в Союзе еще десяток наберется. Уеду на хуй в Москву!
— Что ты разнервничался… Успокойся, Эд! Я лично на твоей стороне. Это твое дело, с кем ты живешь. Я только честно тебе скажу, мое мнение такое, что ты с Анной долго не проживешь…
— Пока что мы собираемся в сентябре переезжать в Москву вместе.
— Серьезно? Ну и дурак будешь. Один ты спокойно познакомишься там с москвичкой, женишься и пропишешься. Вместе, оба без прописки, вы там пропадете на хуй или вернетесь.
— Не пропадем. У Анны в Москве есть друзья…
— Эд! Негодяй! — злая Анна Моисеевна Рубинштейн, легка на помине, появляется из-за скамейки. Неизвестно каким образом она сумела зайти к ребятам в тыл. Недобрая улыбочка на губах, сумка в руке, приближается Анна, пятнышки пота видны на розовом платье вокруг подмышек. Не успокоилась. К сожалению. Хитрая, пересекла Сумскую вне их поля зрения, и теперь надвигается, грозная. Дядя Вася Чапаевец вдруг меняет мелодию и играет бравурный марш…
