— Эд! Негодяй! — злая Анна Моисеевна Рубинштейн, легка на помине, появляется из-за скамейки. Неизвестно каким образом она сумела зайти к ребятам в тыл. Недобрая улыбочка на губах, сумка в руке, приближается Анна, пятнышки пота видны на розовом платье вокруг подмышек. Не успокоилась. К сожалению. Хитрая, пересекла Сумскую вне их поля зрения, и теперь надвигается, грозная. Дядя Вася Чапаевец вдруг меняет мелодию и играет бравурный марш…
— Бежим! — шепчет Эд Бобу. Они вскакивают и несутся изо всех сил по аллее, идущей параллельно Сумской. У большой умирающей райской яблони, тучно завешанной маленькими красными райскими яблочками, они сворачивают и бегут в глубь парка.
— Эд! Стой! Стой! Негодяй… — Анна Моисеевна некоторое время трусит за ними, но скоро отстает. На высоких каблуках и при ее весе бег по пересеченной местности — нелегкое занятие. — Сволочь, молодой негодяй! Сволочь! Ну, ты придешь домой, и найдешь закрытую дверь… Сволочь… — бурчит Анна Моисеевна, садится на скамью под райской яблоней, открывает сумку, вынимает оттуда зеркальце и тюбик помады, подкрашивает губы. Затем несколькими движениями расчески придает волосам форму. Трет нос. Загорелое лицо Анны Моисеевны на фоне розового платья смотрится свежо, и аквамариновые глаза плещутся в зеркале, полном солнечного света. — Привет, Анютка! Страдалица! — говорит Анна себе и улыбается. В конце концов, все не так плохо. И, пожалуй, молодой негодяй не трахается с коровой Ирмой. Молодой негодяй — гуляка, как и его друг Генка, но не по этому делу. Не по женщинам специалист. Молодой негодяй специалист по стихам, и он гуляка. За все время совместной жизни Анне не удалось поймать молодого негодяя на измене. Очень возможно, что он ей и не изменяет совсем. Или если изменяет, то немного. Анна пудрит чуть-чуть нос пудрой для загара и опять улыбается себе. — Вот, Анютка, как он змеем вкрался в твою жизнь. Жила ты себе, горя не знала, веселой девушкой была. И пришел заводской парень, «хазэрюка» — называет таких тетка Гинда, подстриженный как в армии, с голой шеей, стал сидеть в углу, смотреть на тебя тяжелым взглядом и молчать. Потом выяснилось, что у него большая близорукость и он даже тебя не видит. — Эд, надень очки и посмотри на меня в очках, может быть, я не такая красивая, как тебе кажется без очков? — сказала я ему. Он не надел…
Анна встает, оправляет платье. Впервые заметив над собой яблоню, заинтересованно смотрит на нее. Встает на скамейку, срывает несколько яблок. Умащивается на скамье опять. Кусает яблоко. — Фу, гадость какая! — выплевывает откушенный кусок. — Молодой негодяй изнасиловал тебя собой, Анюта. Ты ведь совсем не желала жить с ним, ты была вполне удовлетворена своею жизнью свободной женщины, с кем хотела, с тем и спала. И ведь он тебе даже и не нравился с самого начала. Армейский какой-то он был. Недаром, видимо, папа офицер у него. Яблочко от яблони… — Анна поднимает голову и смотрит на яблоню, вверх. — Украинский мальчик с окраины. И чего в нем хорошего? Глаза — мама спичкой проколола, рот — как куриная жопка. Нос как у Марлен Дитрих… Но упрямый какой! Всех пересидел и выжил. И Толика Кулигина. И бедного художника-беспредметника Толика Шулика побил… — лицо Анны принимает нежное выражение, — бедный красивый Толик, седой в девятнадцать лет… Эд ударил его и вытолкал за дверь, чтобы остаться со мной… — Анна расчувствовалась, отклонилась на спинку скамьи, тень яблоневой ветки покрыла ей лицо.
— Эй, Анюта, ты спишь или мечтаешь?
— Ганна Мусиивна ловят кайф, я так понимаю.
Анна открывает глаза. Большие губы, прищуренные глаза, из них — всегда струится в мир насмешка, русское широкое лицо, — ее лучшая подруга Вика Кулигина стоит перед Анной в белой юбке и шелковой кремовой блузке, как новобрачная. Рядом ее давний любовник и друг бывшего мужа — красавчик Леня Брук. Точнее, он один из любовников, потому что в количестве мужчин Вика себя не ограничивает. Бело-рубашечный, чернобровый, темные брюки — Леня как спустился с экрана кинотеатра, демонстрирующего арабский фильм.
— Ой, Викуля! Как я рада, что тебя встретила! — Анна радостно вскрикивает. — Вы куда же направляетесь?
— Я прогуливаю твою подругу. Посмотри, какая она бледная. Не вылазит из постели. Ебется и пишет стихи, и не бывает на солнце.
— Загар не сексуален на женском теле. Незагорелое тело куда сексуальнее. — Вика закуривает. — Ленька вдруг воспылал ко мне любовью опять, Анна. Подарил мне ночную рубашку. А на рубашке он вышил, представляешь, Анна, какой талантливый, своими руками вышил прелестную маленькую мышку. — Вика поощрительно похлопала Леню по темной щеке. — Лапочка, Ленька… А теперь он хочет, чтобы я родила ему ребенка. «От Кулигина у тебя есть ребенок, — сказал он мне, — а от меня — нет!» Как же, он не может быть хуже своего друга Кулигина.
— Кстати, мы только что встретили твоего сожителя, Анна, — скалит зубы Леня Брук. — Бежал куда-то с красивым рослым хулиганом. Что это вы раздельно развлекаетесь?
— Молодой негодяй убежал от меня с Белым Бобом… Сволочь, молодой негодяй! Придет он у меня ночью домой. Я закрою дверь на задвижку!
— Да, Анна, ты закроешь дверь на задвижку, — серьезно соглашается Брук. — Чтобы, поворочавшись в постели, через пять минут встать и открыть задвижку.
— А чем он провинился, Анна? — Вика хохочет. — Убежал? Ты что, гналась за ним?
— Очень он мне нужен… гналась… Возьмите меня с собой? Прогуляй и меня, Ленька? Если, конечно, вы не идете трахаться… Мне совершенно нечего делать…
— Мы только что оттрахались. Пойдем выпьем в «Пингвин», что ли? А почему ты не в киоске, Анна? — Вика берет подругу под руку.
— Послала маму постоять за меня. Мне этот киоск уже вот где сидит, — Анна проводит пальцем по шее. — Скорее бы в Москву.
— Блажь. Чем тебе Харьков не подходит?
— Молодой негодяй хочет в Москву. Он говорит, в Харькове ему уже неинтересно. Здесь он уже всех победил. В Харькове, он считает, он пишет лучше всех, потому хочет в Москву. Он считает, что для того, чтобы научиться играть в шахматы лучше всех, следует играть с партнерами, которые сильнее тебя, а не слабее.
— Он что у тебя, стал шахматистом? — Ленька улыбается. Вика останавливается, забегает вперед Брука и Анны, прижимает руку к груди и произносит псевдотрагическим голосом из чеховских «Трех сестер»: «В МОСКВУ! В МОСКВУ! В МОСКВУ!» Вика вместе с Бруком в свое время посещали театральную студию при каком-то Доме культуры. Вика хотела стать актрисой. Брук играл Гамлета.
— Я могу угостить дам стаканом портвейна? — галантно осведомляется Брук.
— Дамы будут счастливы получить оный из ваших рук, — приседает Вика в реверансе.
— Кто же работает в этом городе, Эд? — спрашивает Белый Боб патетически. — Кто? Даже молодежь не работает.
— Я работаю, — темноволосая Нина опускает глаза. — У меня перерыв.
Нина теперь стала Нина Ивановна, а раньше звалась просто Нина и во время отсутствия Цили Яковлевны (та полгода жила в Киеве у старшей дочери и зятя Теодора, отдыхала от Анны и Эда) снимала вместе с девочкой Олей большую комнату Рубинштейнов, спала под лоскутным одеялом. Окончив медицинский техникум, Нина и тогда, и сейчас заражала мышек в научно-исследовательском институте, вкалывала им вирус. Для того чтобы Нина не занесла мышкам вместе с нужным вирусом еще и ненужные институту вирусы, Нине выдавали и выдают чистый спирт в пузатых бутылочках. Дезинфицировать шприцы. Большая часть спирта дезинфицировала желудки Эда, Генки и Фимы.
— Да, ты же работаешь где-то здесь рядом… — вспоминает Эд.
— За Госпромом… Моего не видел? Должен был встретить меня возле НИИ, хотели вместе пообедать, и почему-то не встретил…
— Видел. Он на верблюде проехал.
— На верблюде?
— Угу. На одногорбом. А потом с верблюда свалился и проехался на локтях по пустыне.
— Шутишь, Эд?
— Нисколько. Мы были в зоопарке. И два деятеля — Фима и твой Леньчик — покатались на кораблях пустыни. Вся кодла должна быть где-то здесь — у памятника, может быть, — Леньчик, Генулик, Фима, мсье Бигуди…
— Супруг называется, — Нина вздыхает. — Выходи замуж после этого. Жена работает, а он на верблюде катается. Хотите спирту, ребята? — Нина открывает сумочку и показывает прозрачную пузатую бутылку. — Двести граммов. Мужу несла, но так как он разъезжает на верблюдах, то пусть разъезжает без спирта.
— Конечно, мы хотим спирту, — Боб заглядывает в сумку, может быть для того, чтобы получше разглядеть спирт. — А как пить-то его будем? Пойдем в пирожковую?
— Зачем в пирожковую? Или ты не мужчина, Боб? Видишь автомат с газированной водой? Все, что нам нужно. Пошли?
— Я, пожалуй, съела бы бутерброд, — Нина протягивает бутылку со спиртом Эду.
— Мы пойдем с тобой, только хлопнем по стакану. Минутное дело.
