– Вы разрушаете прежние традиции... – сухо отозвалась Прищепка.
– Почему я? – удивилась Дина. – Это же не я придумала орфографическую реформу, и даже не большевики!
Дина не была членом партии, в институте ей предлагали вступить в партию, но Мирон Давидович пока не одобрил. Сказал: «Я сам человек беспартийный, никаких убеждений не имею, работаю из-за куска хлеба, чего и тебе желаю. Давай еще посмотрим, как дело пойдет».
– Орфографическая реформа разработана лучшими дореволюционными учеными, а большевики ею просто воспользовались, – мягко, как воспитательница непослушной малышке, сказала Дина. – Но это же правильно, мы же стремимся ко всеобщей грамотности. Неграмотным людям очень трудно, невозможно запомнить так много корней с буквой «ять». В нашей стране, где преобладает неграмотное население, очень важно, чтобы было проще писать, вы согласны?
Прищепка кивнула Дине, как послушная малышка воспитательнице, и это было так неожиданно, что Дина расслабилась, заулыбалась, – ей так хотелось, чтобы сегодня все были счастливы.
– Знаете что? А давайте вместе сотрудничать? – радостно сказала Дина.
– Вместе сотрудничать... – передразнила Прищепка. – Научитесь сначала правильно разговаривать по-русски. До чего мы дойдем, если Гагариной отказывают в преподавании музыки...
– Но ведь инструкция, дворян нельзя принимать на работу, – бесхитростно сказала Дина. – Зато нам театр разрешили открыть, сегодня пришло письмо – можно! Представляете, как дети обрадовались?.. Так и написано: «Разрешается исполнение самими детьми доступных им художественных пьес». Особенно Петровский обрадуется из второй ступени, он так любит Чехова... А как вы думаете, «Вишневый сад» – доступная художественная пьеса? Наш театр смогут посещать все дети с нашего района...
– С нашего района... о, господи, с нашего района, и это говорит учитель русского языка, – вздохнула Прищепка и тут же, ловко извернувшись, схватила за руку пробегавшего мимо мальчишку лет восьми и взвизгнула злобно: – Селиванов! Ты почему в школе в таком виде? – Перед ее мысленным взором пронеслось – девочки парами в гимназической форме, платья, передники, банты, потупили глаза, присели...
Дина даже не успела заметить, как рядом с ней началась возня: мальчишка, действительно сверх меры чумазый, дернулся из Прищепкиных рук, она цапнула его за вихор, мальчик скривился от боли, и вскоре он уже плакал, размазывая слезы и сопли по грязному лицу, и оба уже кричали: Прищепка кричала «Мерзавец! Дневник! Родителей ко мне!», а мальчишка просто «А-а-а!»
Дина вытащила маленького Петра Селиванова из цепких Прищепкиных лапок, прижала к себе, вытерла мальчишке слезы и сопли подолом собственной юбки, носовой платок с утра у нее был, но куда-то делся.
– Вы не имеете права трогать детей, – тихим страшным голосом сказала Дина. – Мы вам не позволим трогать детей. И называть детей мерзавцами мы вам тоже не позволим. Вы должны немедленно извиниться.
– Вы?! Вы не позволите мне? Кто это «вы», разрешите спросить? – издевательски протянула Прищепка и стала похожа на злобного, обороняющегося из последних сил зверька. И вдруг, словно выплюнув из себя сгусток ненависти, прошипела: – Вы, жидовка!
Дина испуганно притянула мальчика к себе, обняла за плечи, как будто вдвоем они могли защититься от Прищепкиной злобы.
– Жидовка, жидовка, вам-то что до всего этого, вам-то какое дело! У нас каждую неделю ставились отметки по предметам, по поведению и отметка по «усердию» – порядок в парте, чистота тетрадей... – бормотала Прищепка. Шептала и плакала, стояла, смотрела в лицо Дине, и слезы текли по ее худеньким щекам. И вдруг как будто опала и сказала печальным ясным голосом: – А, впрочем, вы правы, вы мне не позволите. Вы простите меня, Дина Мироновна... Диночка... Я никогда не думала, что смогу произнести это слово. Я вела себя недостойно. Вы хорошая девочка, вы простите меня?.. Не стоит выносить наше маленькое недоразумение на всеобщее обозрение, вы не находите?
Дина скорчила смешную гримаску и важно кивнула – не находит, то есть, наоборот, находит, в общем, все в порядке. Она критически осмотрела бледное, в разводах грязи и слез, лицо Петра Селиванова, опять приподняла подол, послюнила, строго приговаривая «тихо, тихо, не пищи», потерла ему щеки и, удовлетворившись, наконец, его видом, отпустила.
– Когда вышел декрет об отделении школы от церкви, в гимназии сразу же упразднили должность законоучителей. Но тогда нас было большинство в педагогическом совете, и мы вынесли постановление продолжать преподавание Закона Божьего. Мы еще могли постоять за себя... Тогда для нас преподавание в школе было одной стороной реальности, а советская власть – другой, а теперь уж все, все...
– Что все? – осторожно спросила Дина. Она нетерпеливо постукивала ногой, так ей хотелось скорей бежать, – нужно написать программу «Популяризация искусства при ведущем значении урока в школе» и еще план экскурсий для первой ступени, и вообще у нее куча дел...
– Это очень больно – сознавать, что все полетело в тартарары, все традиции, все... Это уже не школа, а коммуна какая-то...
– Не расстраивайтесь, – Дина на секунду запнулась, забыв, как зовут Прищепку, – не огорчайтесь, все же очень хорошо! Театр уже утвердили, теперь у меня на очереди программа «Популяризация искусства при ведущем значении урока в школе». Я получила письмо из Института истории искусств, – одобряют! Будем на улицах наглядно знакомиться, а потом обсуждать...
– С кем будем на улицах знакомиться? – безнадежно спросила Прищепка.
– Ну как с кем? С памятниками архитектуры и других искусств. А потом на уроках обсуждать. Все будет очень хорошо!.. – Для театра нужны декорации, костюмы... Вроде бы где-то на Петроградской стороне есть прокатная мастерская, – нужно будет взять напрокат парики и костюмы. А может быть, они смогут дать ей конкретные советы по работе над ролями?..
* * *
Дина торопилась домой: сегодня четверг, у Лили и Аси литературный четверг, журфикс. По четвергам у них дома собиралась поэтическая студия, а журфиксами эти чтения называл Леничка, как всегда, насмешливо, Дина не знала точно, в чем здесь была насмешка, но в чем-то была. Она катилась колобком по Надеждинской и уже у самого дома упала и проехалась на коленках – подвернула ногу, порвала чулок. Чулки на ней были не совсем ее, правый чулок был Фаинин, а левый Асин. Ужасно, что порвала правый, теперь ей достанется... У двери в квартиру Дина остановилась, поправила съехавшую на лоб шляпу и вошла в дом с важным, победительным видом, предвкушая, как расскажет сейчас про театр и другие свои победы.
Идея устроить литературный салон была Лилина.
– Пусть у нас будет открытый литературный дом, это так интересно, – уговаривала она Асю. У Лили никогда еще не было открытого литературного дома, а ей хотелось всего, и чем больше, тем лучше. – Ты читала воспоминания Чичерина о светской жизни столицы в девятнадцатом веке? Я читала. Салон – это место, где встречались люди разных литературных партий, разных убеждений, например славянофилы и западники, разные европейские знаменитости...
– Но при чем здесь мы? – удивилась Ася.
Как при чем? Чичерин писал, что хозяйка салона должна уметь вести беседу, полную игривости и тонкой иронии, должна иметь ум бойкий, живой и отличаться откровенным и незатейливым кокетством. Это же просто о ней написано, о Лиле Каплан! Цель Лилиных интриг была простая – цвести во всей своей красе, заманить в свои сети Мэтра и всех остальных, заманить и... съесть. Нет, не съесть, конечно, но Лиля была уверена, что в домашней обстановке все ее романы еще больше расцветут и распушатся.
– Что значит «при чем»? – Лиля принялась загибать пальцы: – Хозяйка салона должна быть красавицей – это ты, тонкой слушательницей – это ты, и писательницей или лучше поэтессой – это тоже ты. У хозяйки салона обычно было аристократическое имя, но аристократического имени у нас нет... но знаменитости у нас есть, разные литературные партии есть... Мэтр и Блок.
– Ты собираешься пригласить Блока? – испуганным шепотом спросила Ася, зачем-то оглянувшись по сторонам, как будто Блок стоял за ее спиной и мог услышать такое кощунственное предположение – ПРИГЛАСИТЬ БЛОКА...
– Ты с ума сошла, – таким же испуганным шепотом ответила Лиля. – Хотя... когда у нас уже будет знаменитый салон, почему бы нет?
Ася прикрыла глаза и зашептала молитвенно:
– ...Была ты всех ярче, верней и прелестней, не кляни же меня, не кляни! Мой поезд летит, как цыганская песня, как те невозвратные дни... Что было любимо – все мимо, мимо... Впереди – неизвестность пути... Благословенно, неизгладимо, невозвратимо... прости![20]
– Ася! Очнись, – потрясла ее Лиля. – Салон – это было очень благородное дело, молодые люди готовились там к литературной деятельности. А нашим ребятам в те дни, когда нет студии, просто некуда пойти, негде готовиться к литературной деятельности... К тому же здесь, в этой квартире, был до революции литературный салон! Чем мы хуже Леничкиной мамы?.. Ну согласись, ну пожалуйста, Асечка...
