Ему было весело от того, что он трапезничает пред лицом врага[52], — более того, ест ужин этого самого врага.
— Эх, нам бы сейчас каждому по рыбке! — Священник вновь глянул вопросительно, теперь уже на отца Фладда, гадая, не совершит ли тот умножение рыб. В конце концов, прецедент известен. Однако Фладд, хотя ему и досталось меньше всех, промолчал.
— Теперь надо дождаться рассвета, — сказал Фладд. — Нам будут нужны веревки и грубая сила.
— «Дщери Марии», — тут же откликнулась мисс Демпси. — Завтра у нас собрание.
— Уже сегодня, — поправила Филли.
— Мы могли бы их вымыть. Наша старшая наверняка разрешит. А исполнить литанию и прочие молитвы можно одновременно.
— Не понимаю, почему вы вообще согласились их закопать, — произнес Фладд.
— Вы не знаете епископа. — Филомена отряхнула землю с колен. — Если бы мы оставили статуи в церкви, с него бы сталось приехать и расколотить их молотком.
— У вас слишком живое воображение, сестра, — возразила Агнесса. — И разумеется, отец Фладд знает епископа.
— Нам все равно предстоит перед ним отвечать, — заметил отец Ангуин. — От нашей ночной эскапады он не улетучился.
— Он снова велит нам убрать статуи, — сказала мисс Демпси. — И все наши труды окажутся напрасны.
— Не напрасны, — ответил Джадд. — Вы не стояли в стороне и не наблюдали безучастно. Отец Ангуин будет вам благодарен.
Агнесса тронула священника за руку.
— А если он снова велит их убрать? Мы же должны будем послушаться?
— Вы можете уйти в раскол, — произнес отец Фладд.
— Я думал об этом. — Отец Ангуин тоже отряхнул с себя землю. — Мне не хватило духу.
— Вы говорите «вы», отец Фладд, — заметил Маковой. — Не «мы». Можно ли отсюда заключить, что вы нас скоро покинете?
Фладд не ответил, только закинул лопату на плечо и сказал:
— Я сделал все, что собирался. Мисс Демпси, вы всех очень обяжете, если приготовите горячее питье. И еще чрезвычайно любезно с вашей стороны было бы включить духовку и согреть мистеру Макэвою его горох. Как вы, наверное, заметили, мистер Макэвой так и не имел возможности подкрепиться своим приобретением.
Из земли глядели желтовато-белые лица, устремив пустые глаза в набрякшее небо. Мисс Демпси плотнее закуталась в халат, взяла отца Ангуина под руку, и они вместе направились к дому. Священник светил фонариком на дорогу под ногами. Макэвой двинулся следом.
— Мне надо возвращаться, — прошептала Филли. Пробили часы на церкви. — Мы встаем в пять.
— Било половину третьего. В Недерхотоне наверняка еще не спят.
Фладд подал ей руку, и она, мгновение промедлив в неуверенности, оперлась на его локоть.
— До утра еще далеко, — сказал Фладд.
Он повернул вниз, к монастырю. Позади мерцали оставленные свечи; лунно-солнечный, неземной, подвижный, как ртуть, серебристый свет искрился на черных ветках, сверкал в замерзшей канаве, поблескивал на брусчатке у входа в церковь.
Окна монастыря заливало сияние, на темных камнях играли блики, а высоко над головой как будто носились светлячки.
«Вся моя прежняя жизнь, — подумала она, — была путешествием сквозь тьму. А теперь начнется новая — долгое странствие под солнцем, в его священном животворящем свете».
Когда пробило три, Фладд запечатлел на ее лбу — сразу под вдавленным в кожу краем чепца — целомудренный поцелуй. «Ритуальный поцелуй», — подумала она и закрыла глаза. Фладд наклонился и провел языком по ее векам.
— Филли, — сказал он. — Ты ведь знаешь, что должна делать?
— Да. Выбираться отсюда.
— И ты знаешь, что надо спешить.
— На это уйдут годы, — ответила она. — Мою сестру вышвырнули пинком, но она была послушницей. А я пострижена. Мне надо писать прошение епископу, а тот переправит его в Рим.
Фладд на мгновение разжал объятия и отступил в сторону. Как только она перестала ощущать тепло его тела, ей стало ужасно холодно, и одновременно ее решимость пошла на убыль.
Луна уже спряталась. Кухню освещала единственная церковная свеча, которую Фладд зажег от своей зажигалки. Ее отблески лежали на перевернутых кастрюлях (сколько раз Филли оттирала их по наказу сестры Антонии!) и на кружках, ждущих утреннего чая.
Фладд прошелся по кухне, беззвучно ступая по каменному полу. Филли отчаянно захотелось настоящего июльского солнца, чтобы разглядеть Фладда как следует, узнать, как он выглядит.
— Тебе не нужен Рим.
— Было бы сейчас лето!
— Ты слышала, что я сказал? Не нужно тебе в Рим.
— Как же не нужно? Мне надо просить о снятии монашеских обетов. Это может сделать только Ватикан.
«Придет лето, — подумала она, — а я по-прежнему буду здесь. Никто не станет хлопотать, чтобы мое дело решилось быстро. У меня нет друзей. Придет следующая зима, а за ней еще лето и еще зима. Где будет к тому времени Фладд?»
— Ты не слушаешь, — сказал он. — Ты говоришь, тебе нужно снять обеты, я говорю — не нужно. Ты говоришь, что связана, я говорю — нет. Какой закон держит тебя здесь?
— Закон церкви, — испуганно ответила она. — Ой, нет, наверное, это не закон. Не как государственный. Но, отец Фладд…
— Не называй меня так. Ты знаешь правду.
— …но, отец Фладд, меня отлучат от церкви.
Фладд вновь шагнул к ней. Пламя свечи взметнулось вверх, как будто вздохнуло. Он тронул ее лицо, шею, потом начал вынимать булавки из покрывала.
Она отпрянула:
— Нет-нет, нельзя.
Фладд мгновение медлил, затем отступил на шаг. Трудно было сказать, что выражало его лицо. Точно не усталость. Он был на удивление бодр. Какое-то движение за окном заставило Филомену повернуть голову. Снаружи шел снег; большие мягкие снежинки беззвучно касались стекла.
— Наверное, там теплее, — сказала она, глядя на улицу. — Он ведь не ляжет, да? К утру растает.
Филли точно знала, что с ней не может произойти ничего хорошего. Господь не сделает так, чтобы, проснувшись в пять, она увидела за окном преображенную землю под нетронутым белым покровом и черные деревья в подвенечной фате. Нет, снег останется ночной галлюцинацией, предутренним фантазмом. Завтра в пять не будет ни снега, ни солнца; она выглянет в окно и увидит лишь собственное тусклое отражение, а если каким-нибудь чудом к этому времени рассветет, ей предстанут лишь темные набухшие пустоши, паутина ветвей, водосточная труба и что-то клюющие воробьи — все тот же привычный мирок, в котором она обречена жить. И внезапно Филли поняла, что не выдержит тут и дня. Руки взметнулись к горлу, затем к вискам и к покрывалу; она принялась нащупывать булавки.
Фладд вынул их одну за другой и положил в ряд на кухонном столе. Потом рывком сдернул ненавистный белый чепец. На решение подчиниться ушли все ее силы, собственной воли не осталось, только усталость и холод. Фладд расстегнул английские булавки на внутреннем чепце, положил их рядом с обычными. Одним ловким движением ослабил завязки, снял чепец и бросил его на пол.
— Ты похожа на плохо постриженную живую изгородь, — сказал он.
Жар стыда прихлынул к оголившейся шее.
— Нас стрижет сестра Антония. Раз в месяц. Всех. Даже Питуру. Ножницы ржавые. Мне всегда хотелось иметь свои, но это против обета святой бедности.
Фладд провел рукой по ее голове. Неровно остриженные волосы росли в разные стороны, в одном месте уцелевшая прядка лежала завитком, на проплешинах короткий ежик торчал вверх, словно весенняя трава, пробивающаяся к свету и солнцу.
— Какие они были? — спросил Фладд.
— Каштановые. Самые обычные каштановые. И немножко вились.
Ему казалось — насколько можно было судить при слабом освещении, — что ее лицо изменилось. Оно стало меньше, мягче. Глаза не выглядели такими внимательно-огромными, губы утратили монашескую твердость. Как будто ее растопили и отлили в новую форму, и теперь перед ним другая, незнакомая девушка. Он поцеловал ее в губы, уже менее ритуально.
В девять к задней двери подошел Макэвой с тачкой. Агнесса, услышав стук, подпрыгнула от неожиданности. Она бросила недомытые тарелки, вытерла с рук пену и побежала открывать.
— Доброе утро, мистер Макэвой. А на кого вы оставили лавку?
— На доброго знакомого.
— Веревки вы тоже захватили?
— Я взял все необходимое. Надеюсь, тачка нас выручит.
— Вы небось уже всем всё рассказали?
— Ни слова о ночных событиях не слетело с моих уст. Приход и без того скоро узнает.
— «Дщери Марии» услышат сегодня вечером.
— Монахини, без сомнения, раньше. Если отец Фладд готов, мы поставим статуи на постаменты за час-другой. — Он улыбнулся уголками губ. — Когда мы их зарывали, собралась целая толпа помощников. Откапывать ведь легче, чем закапывать?
«Мне было гораздо труднее», — подумала Агнесса, а вслух сказала:
