Они истомно предвкушали восторг пиршества, когда донёсся, густея, шум моторов. Поднимая пыль, по улице покатили бронеавтомобили, грузовики Красной Армии. Кузова набиты битком, дают крен на ухабах, едва не роняя станковые пулемёты. Пилотки, пилотки, торчащие из-за плеч стволы винтовок.
Откуда ни возьмись три красноармейца уже во дворе зыркают по сторонам, рыскающей трусцой подались к избе, миг – и один за другим подскочили к летней кухне. Лишь крик старухи: – Сырая ещё курица! – не дал им сорвать котёл с огня. Не прошло минуты, к ним добавился четвёртый. Трое с ножами, четвёртый – с отомкнутым штыком трёхлинейки – теснились перед булькающим котлом. Какая ненависть к ним пронизала Лонгина! Не сравнить ни с каким иным испытанным до того чувством. С какой охотой он прицеливался бы в головы этих людей!
– Я поздравляю вас! – подрагивая всем телом от злобы, прошептал ему Яков Захарьевич. – Поделом мне! Почему я не сделал по-своему, а тратил на вас драгоценное время? – он грязно выругался. – Какие простонародные лица. Пусть меня убьют – я не хочу видеть, как они будут пожирать мой обед…
Студент подумал было положить ему на плечо руку, дабы тот чего не выкинул, но в небе вырос гуд – внезапный налёт германских самолётов прогнал красноармейцев от кухни. Лонгин подхватил спутника под руку, увлекая его за избу на задворки, тот выпучивал глаза, хватал ртом воздух, но продолжал бежать. Разрывы бомб прогулялись по селу длинной очередью, самолёт, рёвом мотора вытягивая из тебя нервы, пронёсся, кажется, над самой головой. Падая с разбегу, немо вскрикиваешь, ощущая, как тело ждёт осколков долбанувшей невдали бомбы. Ёжишься, дрожа, в жуткой муке беззащитности: вот-вот по тебе пройдётся пулемёт или земля, которая то и дело сотрясается, подкинет тебя в огне, в бешеном грохоте.
Дрожь не уходит, вобрав в себя время, но, наконец, замечаешь – дрожишь только ты. Можно провести ладонями по земле, приподняться. Поистине снизошёл миг счастья – всё стихло. Лонгин оглянулся: Яков Захарьевич лежал на левом боку, вытянув левую руку, а правой словно держась за землю, голова в спутанных волосах запрокинулась, так что лицо было видно, открытые глаза мёртво застыли.
– Куда ему попало? – раздался голос.
Приближался майор Красной Армии, кобура нагана была расстёгнута.
– Не вижу ран, а пульса нет, – поведал парень, осмотрев тело.
Майор окинул взглядом его рослую плечистую фигуру.
– Иди за мной, – и пошёл в село.
Усадьба, где путники собирались пообедать, оставалась в стороне, и Лонгин, указывая рукой, сказал:
– Там мы курицу купили. Её варят.
К усадьбе бежали красноармейцы.
– Никуда курица не денется! – сказал майор с коротким жёстким смехом.
«Попался бы ты мне ночью один!» – с жадной тоской подумал молодой человек.
На улице у плетня завалился набок бронеавтомобиль без колеса, рядом зияла воронка, подальше стоял грузовик с остатками кузова, там и там были видны ещё машины. Лонгин переходил от одной к другой, ему и остальным штатским было приказано перетаскивать грузы с повреждённых машин на уцелевшие. Как только с этим покончили, парней заставили влезть в кузов, и колонна отправилась к Пскову. Глядя на глушившего в себе ярость Лонгина, майор выразительно положил руку на кобуру:
– Все военнообязанные здесь в моём распоряжении! – он опять недобро рассмеялся. – Пользуйтесь, что я не обвиняю в шпионаже.
– В шпионаже? Да я документы покажу! – вознегодовал студент.
– А откуда я знаю, что они не фальшивые? – парировал красный командир.
Покойный товарищ не решился перейти к немцам в одиночку. Его изболевшееся сердце не выдержало рвущего чувства: как много он потерял и что теперь его ждёт. Но и Лонгину нечем перед собой похвастать. Не послушался опытного человека – не потому ли, что самому не хватало опыта?.. Остались бы в какой-нибудь деревне – чем раньше, тем лучше. А если в неё вошли бы не немцы, а отступающие свои, среди каких он сейчас?
На привале его наделили сухарём, а когда он отошёл от дороги по нужде, майор и кое-кто из красноармейцев поглядывали в его сторону. Ночью спали в сарае разорённого колхоза, у выхода стоял часовой. Выжидая возможности для побега, Лонгин изнурился и проваливался в сон, стоило ему оказаться в кузове.
Не помнилось, сколько дней он с колонной в пути. Солнце, пыль, заторы из кинутой советской техники, тряска на ухабах, а то вдруг пройдёт ливень и студент с другими парнями толкает плечом забуксовавший грузовик. Если дорога шла лесом, на остановке хотелось улучить миг и спрятаться за дерево, но так и виделся направленный на тебя ствол винтовки или нагана и слышалось: «За дезертирство – расстрел на месте!»
По колонне пробежала весть: повстречалась группа отступающих – Псков оставлен. Замолчали все моторы, майор выбирал новый маршрут. Близились сумерки, под соснами, росшими вдоль дороги, было уже полутемно. Лонгин, почти уверенный, что его окликнут, пошёл в сосняк; оклика не раздалось, он пригнулся и побежал – и тогда гулко стукнула винтовка, свистнуло вблизи справа, он инстинктивно взял влево. Мчался, выжимая все силы, а позади били, били винтовки, рядом проносилось: вью-у-ууу, вьи-и-иии… иногда пуля звонко ударяла в сосну, срубала ветку. Он понял, что если такая пальба, за ним не бегут. И лёг за упавшее дерево.
Стрелять перестали, шагов не слышалось. Он огляделся, пробежал метров тридцать в ту сторону, где меж деревьев просвечивал закат, сделал ещё пробежку и пошёл уже без опаски. Лес поредел, Лонгин оказался у поля, накрытого темнотой, по нему невдалеке шли, разговаривали, смеялись – голоса явно принадлежали подросткам. Он окликнул их, приблизилась довольно большая группа ребят лет от двенадцати до шестнадцати, были тут и девчонки.
Ему, удивлённому такой ночной встречей, отвечали наперебой: в деревнях, куда не вошли ни наши, ни немцы, жители режут скотину, гонят самогонку, объедаются. Никому неохота скучать, а вокруг столько интересного – танк брошенный, легковая машина в канаве – только и гулять по окрестностям.
– Узнали, что такое свобода! – не без зависти сказал Лонгин и спросил, нет ли у них съестного.
– Да мы чего только не набрали! – ответили ему, показывая на котомки.
В них оказались яйца сырые и варёные, сало, мясо жареное и пироги с мясом. Не было воды, и его проводили к ручью. Молодой человек улёгся на берег и, вытягивая шею, напился вдоволь, затем принялся наедаться.
Его звали с собой, он с искренним страданием в голосе воскликнул:
– Да кто ж мне даст гулять? Поймают и заставят воевать за тех или за этих.
Он спросил, где Псков, его вывели на пригорок:
– Вон в той стороне – дорога на Псков. Рассветёт – увидишь.
Компания ушла, болтая, смеясь, а он сел под дерево, прислонился к нему и заснул. Сквозь сон слышал шум проходившей по дороге техники – немецкой, как и предполагал.
Незадолго до этой ночи командование советским Северо-Западным фронтом пыталось разбить немцев на линии южнее Чудского озера. 3-я танковая и 111-я стрелковая дивизии контратаковали германскую 1-ю танковую дивизию. После короткого боя 111-я стрелковая дивизия обратилась в бегство, её командиры бежали первыми, споров петлицы и знаки различия. Немцы 8 июля вошли в Псков, и сумятица советского отступления продолжилась. Потерявшие управление и связь с вышестоящими штабами, разрозненные части 41-го стрелкового корпуса были обнаружены верховным командованием только неделю спустя в глубоком тылу: под Стругами Красными, Щирском и Лугой (2).
Он решил идти не по дороге, где у кого-нибудь из проезжающих немцев мог «сорваться курок» (на войне и вилы стреляют). Пошёл стороной, то и дело минуя таборы беженцев.
Около полудня он был на окраине Пскова, глядел в уходящую вдаль улицу. Вдоль обочины лежали снесённые, вероятно, пулемётными очередями столбы, тянулись оборванные электрические провода. Он прошёл до первого перекрёстка, посмотрел за угол. Одноэтажный дом с выбитыми окнами чернел обгоревшими стропилами крыши, через дорогу перебегали люди, группка с мешками появилась из калитки и пропала за ближайшим углом. В конце улицы показались грузовые машины несоветского вида, стали приближаться и свернули в переулок. Над дальними крышами стлался дым.
Лонгин пристроился к въехавшей в город германской повозке, успокоенный мирным видом кучера; держась за край телеги, оглядел ладно сидящую на нём форму. Их обгоняли автоматчики на велосипедах, мотоциклисты, бензовозы, всё больше становилось русского люда. Несколько мужиков, заискивая перед германским офицером, пытались получить у него деньги за пригнанных откуда-то свиней, о которых немец что-то говорил подозванным солдатам. Позднее Лонгин узнал – отступавшие советские части вместе с горами разнообразного имущества бросили свиноферму.
Он высмотрел шагавшего по мостовой солдата с простоватым строгим лицом, направился к нему, пустил в ход знания немецкого, который учил в школе и в институте: назвал солдата «господином военнослужащим» и спросил, как пройти к коменданту. Лицо немца, в то время как он внимал родной речи, выразило удивление, а потом словно сказало: «Я доволен тобой, оболтус ты этакий!»
