Он высмотрел шагавшего по мостовой солдата с простоватым строгим лицом, направился к нему, пустил в ход знания немецкого, который учил в школе и в институте: назвал солдата «господином военнослужащим» и спросил, как пройти к коменданту. Лицо немца, в то время как он внимал родной речи, выразило удивление, а потом словно сказало: «Я доволен тобой, оболтус ты этакий!»
Он дал разъяснения, и вскоре молодой человек вошёл в здание, в чьём коридоре выстроилась длинная очередь. «И быстро же народ соскучился по начальству», – Лонгин мысленно усмехнулся, решив подождать появления кого-нибудь из немцев. По коридору проходила женщина в форме, он обратился к ней по-немецки: я московский студент, бежал от советской мобилизации и желаю быть полезным Германии. Немка не осталась безучастной, он чувствовал в ней благосклонность, когда она повела головой, приглашая его идти за нею. Она миновала дверь, в которую упиралась очередь, вошла в другую, попросив его подождать, а выйдя, сказала: – Вас вызовут! – и подбадривающе улыбнулась, уходя. Минут через десять из-за двери донеслась команда войти.
Лонгина принял сотрудник военной комендатуры Густав Найзель. Родом из Риги, он в первую мировую войну воевал в русской армии, потом родина сменилась, в Германии он нашёл себя в кропотливом деле восстановления старинных книг. С началом второй мировой войны его мобилизовали как годного к нестроевой службе, в чине оберлейтенанта он побывал в Польше, во Франции.
Сидя за конторским столом, лысеющий седой офицер с кустистыми бровями смотрел на стоящего перед ним крепкого парня, небритого, оборванного, но глядящего весьма самоуверенно, даже нагло. Тот начал с сообщения, что он студент, но немец по-русски перебил его:
– Не трудитесь.
Лонгин обрадованно кивнул, перейдя на родной язык, назвал вуз, в котором учился, и был опять прерван:
– Здесь нет нефти.
– Да, конечно. Но у меня есть несколько идей.
– Действительно? – в глазах немца была ирония.
Лонгин начал о брошенных повсюду советских грузовиках: так называемых «полуторках» (грузоподъёмность – полторы тонны), это были взятые у американцев в производство «форды» образца 1930 года. Они подходили для грунтовых дорог. Застрянь полуторка в осенней грязи, двум-трём мужчинам по силам вытолкнуть её.
Найзель глядел на парня с насмешливым раздражением: «Ты уверен, что сообразил то, до чего другие бы не додумались?» Как часто приходится прогонять болванов с их открытиями или проныр, пытающихся хорошо устроиться под каким-нибудь благовидным предлогом. Оберлейтенант проговорил наставительно:
– Неприятель не оставил нам транспорт в целости и сохранности! У всех автомашин повреждены покрышки и камеры!
– Пятнадцатого июля тысяча восемьсот сорок четвёртого года американец Charles Nelson Goodyear получил патент на процесс вулканизации резины, – высказал Лонгин ровно, без запинки, как говорят о привычном. – С тех пор дело намного продвинулось в самых разных направлениях. Сегодня мы можем не просто чинить покрышки, камеры, а делать их лучше новых. – Он предположил: – В городе, наверно, брошена авторемонтная мастерская с необходимым оборудованием. И, кроме того, разбитые красные (он выбрал это определение) побросали армейские мастерские.
Оберлейтенант Найзель почувствовал, что запахло полезным, и пригласил парня сесть на стул. Парень не понравился, но это было отметено, коли дело коснулось пользы для Германии.
– Моё первое требование – вы должны создать мастерскую! – произнёс немец вразумляющим тоном.
Лонгин ответил, что хотел бы тотчас заняться поиском необходимого.
– С вами будет наш ефрейтор, – сказал Найзель, – я дам вам шофёра с грузовой машиной. Помощников из числа военнопленных наберёте сами.
Вчерашнего студента едва не подняло со стула порывом благодарности. Аж жарко стало. Как было не проникнуться симпатией к этому не хватающему звёзд с неба, но практичному немцу? Старый человек, а какой молодцеватый в превосходно сшитом по нему мундире. Человек, не побоявшийся дать ему власть.
Оберлейтенант промолвил лишённым эмоций голосом формалиста:
– Имеются приказы военного времени, и, согласно им, вы понесёте ответственность, если не представите необходимые результаты. Предусмотрен расстрел.
Дульщиков обратил внимание, как неотрывно гостья глядит на снимок в книге.
– Догадались, что это русский? – указал он на фигуру Лонгина Антоновича.
Глаз Алика определил: на нём стильный, от портного, костюм. Если учесть, что лицо парня к типично русским не принадлежало, он мог быть штатским германцем.
– О-о! Так он русский? А я подумала: какой нахальный фашист.
«Села в лужу!» – скрывая злорадство, Виталий Анатольевич сказал с выражением порядочного человека, которому горько говорить о дрянном:
– Бывают такие среди нашего брата. Обыкновенный беспринципный карьерист. В то время подобных называли захребетниками, шкурниками. Воспользовался войной – стал предателем. Организовал для немцев техобслуживание, загребал деньги…
– Как фамилия? – обронила гостья походя, словно в манере бездумного разговорчика.
Писатель без запинки назвал фамилию Лонгина Антоновича, и Алик инстинктивно прибегла к средству, которое помешало увидеть в её глазах слишком много: она рассмеялась.
– Он не брат маршала?
Дульщиков ещё раз убедился, насколько однообразны ассоциации средних людей.
– Это давным-давно было бы известно, – произнёс заботливо, не позволяя проскользнуть снисходительной нотке, и привёл обкатанный пример: – Олимпийский чемпион Юрий Власов – что же, родственник того Власова? Почему вы не предполагаете? Потому что это давно было бы известно!
Алик кивнула, одаряя писателя смешком восхищения. «Недалёкая! А мужик не устоял – помрежем сделал!» – Виталий Анатольевич не додумал мысль, что на месте кинорежиссёра поступил бы так же. Он мысленно раздевал пикантную гостью.
– И что присудили изменнику? – спросила она.
– Он не ждал, когда Псков возьмут, вовремя смазал пятки. Обретается где-нибудь в ФРГ или в Америке…
– Я беру книгу до завтра? – Алик улыбалась автору, который вручил ей томик, с неизмеримым удовольствием запечатлев дарственную надпись.
Встав, он не без артистизма отвесил утрированно-чинный поклон:
– Об остальных моих трудах – после обеда.
Затем с нарочитой важностью приоткрыл дверь, и вошла Ольга Ивановна. Хозяин обратился к Алику:
– Признайтесь моей жене, что вы никогда не готовили бигус.
Она призналась.
– Приготовлен на нашей домашней наливочке, – писатель сладко прищурился. – Капустка своего посола, с дачи. Грибы тоже своего сбора.
В продолжение обеда гостья непритворно интересовалась приготовлением блюда, ей удавались комплименты без фальши, так что муж с женой радовались тоже натурально. Потом он сказал, что отвезёт Алика в гостиницу или куда ей нужно, она ответила, что остановилась у родственницы, которую мама просила проведать.
Он повёз молодую женщину с сумкой его книг по Пскову в «жигулях» цвета коррида, страдая, что ему ещё год быть в очереди на покупку машины более престижного белого цвета. Он рассказывал о примечательном в городе, а Алик мужественно скрывала, как ей не терпится прочесть о человеке на снимке.
Виталий Анатольевич окинул взглядом жилище Нюры:
– Здесь вы умрёте от скуки! Вечером заеду: посмотрите наш театр.
Но ему, видимо, решили напомнить, что перед ним помощница режиссёра.
– Я должна работать! – сказано было не то что сухо, а словно с прорвавшейся злостью.
Дульщиков осёкся, перешёл на тон ласкового упрёка:
– Быть в Пскове и не посетить наш драмтеатр? Я вас познакомлю с режиссёром, с завлитом. Скоро моя вещь будет в репертуаре... Я заеду и потому не прощаюсь! – закончил он и укатил.
А она вбежала в домик, в темноватой комнатке присела к окну – читать, читать о муже...
Найзель инспектировал мастерскую Лонгина, для которой тот нашёл подходящее здание с обширным двором. Перед приездом оберлейтенант навёл справки: поступающие из мастерской шины, камеры служили исправно. Посмотрев на работающих людей – военнопленных и вольнонаёмных, – он прошёлся по складу, где застал образцовый порядок.
Гость был доволен, и Лонгин предложил план. В разъездах по округе он бывал на брошенных торфоразработках, осмотрел полуразрушенную советскую фабрику, что до войны производила торфяное жидкое топливо. Расторопный молодой человек находил работавших здесь специалистов, которых пока пристраивал в мастерской, чтобы получали паёк. Теперь он объяснил Найзелю, что из местного торфа можно вырабатывать антисептики, столь необходимые на войне, и получать фенолы, которые служат для производства взрывчатки. Но это не всё. В московском институте, где учился Лонгин, было известно: на севере Псковской области почти построен сланцеперегонный завод для выпуска искусственного бензина и другого горючего.
