Можейко тяжело вздохнул: «Ионас и Даша, считай, уж лет пять как умерли. А бабки Зины нет и подавно. Уже тогда было под шестьдесят. Выходит, из всей этой четверки один я еще топаю». Он придвинул к себе настольный календарь. Бронзовые дужки тускло желтели в полутьме. Начал медленно перелистывать. «А ведь и мне уже немного осталось. Год-два протяну – не больше. Язвительно усмехнулся. – После смерти еще неизвестно в какую сторону все повернется. У нас ведь так водится. Уж и на кладбище сволокли. И речь надгробную сказали. Глядишь, время прошло, наше вам с кисточкой! Не на том возу сидел. Не в тот рожок дул. И пошло-поехало. Хорошо, если кости в покое оставят. А то ведь и такое видывали, с места на место начнут таскать. Таскают и каются. Каются и таскают. Ну да тебе нечего волноваться. Эти игры не для тебя. Слишком мелкая сошка теперь. Свой звездный час давно проворонил. Выпал из этой обоймы, и тотчас забыли. А все потому, что хотел и невинность соблюсти, и капитал приобрести. Не было в тебе главного – готовности идти, не раздумывая и не обсуждая. Кто попроворней, те руку под козырек: «Бу сделано». Ты вечно взвешивал, колебался. А чиновничье счастье переменчиво. Вот и докатился. Всё. Кончилось твое время». Вдруг у него вырвался вскрик: «а-ё-ка-лэ-мэ-нэ». Будто темная накипь ключом закипела. Казалось, черные слова юности давным-давно похоронены. Ан нет, выплыли. Сам не ожидал от себя такого. Пальцы холодила гладкость малахитовой подставки. Он взял ее в руку, словно взвешивая. И вдруг изо всех сил, не прицеливаясь, запустил в часы. Стекло звонко хрупнуло в тишине. Маятник неловко дернулся. Качнулся раз, другой. И вновь замер. Можейко тотчас опомнился. Испугался: «Что это со мной?» Начал аккуратно собирать осколки. Внимательно осмотрел погнувшуюся стрелу маятника. Ему вдруг до боли стало жаль часов. Как живое близкое существо. Сорок лет верой и правдой отслужили. Но тут же злорадно усмехнулся над своей сентиментальной жалостливостью. «А тебя как? Не так же жахнули. В самое больное».
«Что погнало тебя за десятки километров в город? Ехал, надеялся. Ждал. Как мальчишка. Уж тебе ли, битому, катанному, рассчитывать на что-то. Такую школу прошел – и все не впрок. Ведь сразу почувствовал неладное. Шофер незнакомый, да и номер на машине не ведомственный. Нет, помчался. Стоило только пальцем поманить. Видно мало этот хомут тебе холку набил. Мало!» – со злобой язвил себя Можейко.
Он вышел из кабинета. Начал не спеша обходить все комнаты. Бывшую детскую, выходящую полукруглым выступом прямо в парк, просторную с громадным окном. Спальню, забитую до отказа платяными шкафами и потому тесную, душную. Он не любил эту комнату. Здесь всегда пахло какими-то кремами, духами и лежалым тряпьем. Строгую скучную столовую, заставленную тяжеловесной мебелью. Над обеденным столом свисала громадная люстра. Тихо позванивала хрустальными висюльками в такт каждому шагу. Не раз и не два полушутливо попугивал жену: «Гляди, сорвётся, ахнет когда-нибудь». Обычно сговорчивая, неперечащая – поджимала губы. Обижалась. Что ж – каждому свое. Он прошел в маленькую мастерскую – свое царство. Верстачок, тиски, ножовки – все было разложено и расставлено в строгом порядке. И дух здесь стоял особый – древесной стружки. Не надышишься! Он тихонько прикрыл дверь. Прошел на кухню, где на стенках была развешана старинная медная утварь. Потускневшая. Кое-где покрытая зеленью. «Не стало Даши, и ушли отсюда порядок, сияющая чистота. Ну да ладно, давно смирился». В квартире пахло старыми коврами. Пылью. Но это был его дом. Он привык к тому, что в столовой слышно было лязганье дверей лифта. К тому, что в спальне туго, с нажимом закрывалась балконная дверь. А в кабинете зимой было всегда прохладно. Со всем этим сжился, стерпелся. «Сколько же здесь прожито? – Можейко остановился. Задумался. – Из Литвы уехал в пятьдесят седьмом. Выходит, больше тридцати лет. Ирина тогда школу кончала. Что ж, было время – наживал, а теперь – теряю. Одно за другим как в прорву летит. Нынче, значит, очередь и до квартиры дошла».
За всю дорогу от дачи до города Можейко и слова не проронил. Даже когда машина начинала буксовать в снежном месиве, он лишь бросал на шофера косые, хмурые взгляды. Но узкие губы были сурово поджаты, словно боялся ненароком обронить лишнее слово. В душе же творилось такое – не приведи Б-г. Мысли вились роем. Как мошкара перед дождём. И хотелось верить в хорошее, и боязно было. При въезде в город суеверно загадал: «если свернет на кольцевую, значит перемены». Он прикрыл глаза, словно дрёма сморила его. Когда через несколько минут посмотрел через лобовое стекло, под колеса машины неслась заснеженная лента кольцевой дороги. Сердце забилось гулко и часто от радости. «Совсем ополоумел», – попробовал было урезонить себя Можейко, но с этой минуты твёрдо уверовал, что вызван не зря. И потому не удивился, когда машина мягко притормозила у здания обкома. И то, что пропуск был заранее заказан, и то, что услужливый молодой человек довел до самых дверей – всё это уже принял как должное. Он вошел в небольшой конференц-зал. Четким, быстрым шагом прошел к первому ряду. Докладчик приветливо кивнул ему, не прерывая речи. Был он смугл, худощав, подтянут. Еще не стар. В той поре, когда многое впереди. Говорил легко, безо всякой натуги. Цифры, выкладки, цитаты – и все это, ни разу не заглянув в бумаги.
«Новая школа. Далеко пойдет, – подумал с завистью Можейко, – но тут же усмехнулся про себя, – хотя бабушка надвое гадала. Еще неизвестно, как в жизни обернется. Главное – кто за ним стоит. Один в поле не воин. – Почему- то подумал о себе. – Моя-то песня уже спета. Что сейчас вспомнили – это ненадолго. Свое уже отыграл». Он вздохнул. Начал внимательно вслушиваться. Но все как-то не мог уловить, в чем суть вопроса. «Поглупел я, однако. В этой глуши». Пригнулся к соседу, спросил шепотом:
– Кто докладчик?
Тот удивленно посмотрел:
– Председатель горисполкома. – Заметив недоумение Можейко, добавил: – Приезжий. Месяца два как у кормила.
Можейко вдруг стало как-то не по себе, знобко. Он поёжился. Сосед заметил, усмехнулся многозначительно:
– Замерзли? Ничего, скоро жарко станет. Мужик – хват. Ишь как соловьем разливается. Я его знаю. Сейчас начнет клин подбивать.
– А в чем дело? – не на шутку встревожился Можейко.
– А вы что же, не в курсе? – с недоверчивым любопытством посмотрел сосед. – Недели две только об этом и разговоров.
На них уже начали шикать. Можейко стало неловко. Сам не терпел тех, кто на собрании перешептывается. Но тут не выдержал. Томило какое-то неясное беспокойство. Чуть заметно склонился к соседу:
– Простите. Не понял.
Тот с раздражением ответил:
– Сейчас разъяснит. – И вдруг озлясь, бросил: – Уплотнить нас хотят. Теперь ясно? Тема-то какая? «Жилищная проблема – задача всенародная». Вот и делайте выводы. – Увидел растерянное лицо Можейко, смягчился. Сочувственно спросил: – Неужели в первый раз слышите?
Можейко подавленно кивнул. Начал вдруг ни с того ни с сего оправдываться, объясняться:
– Я ведь с полгода в городе не живу. Все на даче пропадаю.
– А! Так это за вами машину посылали, – он бросил любопытный взгляд и тут же безразлично отвернулся.
Можейко застыл, ошеломленный. Внезапно вдруг заметил, что не слышит. Ни слова, ни звука. Он смотрел на шевелящиеся губы докладчика, видел его улыбку. Но тишина в ушах стояла такая, словно был погружен в воду. Ему стало страшно. «Неужели оглох?» И вдруг шум прорвался мощной лавиной. Сосед, с которым переговаривался, насмешливо, резким фальцетом спросил:
– Позвольте узнать, какую вы занимаете жилплощадь?
Председатель горисполкома широко улыбнулся. Открыл папку. Долго копался. И вдруг, как фокусник, вытащил какую-то бумажку.
– Товарищи, я предвидел ваш вопрос. И посему запасся справкой в своем домоуправлении, – он помахал перед собой бумажкой, – зачитываю: «Семья тов. Новикова в составе трех человек занимает площадь 45 квадратных метров. Комнаты раздельные. Строение 1982 года». Для тех, кто хочет ознакомиться, справку пускаю по рядам. Зал взорвался смешком. А он, чувствуя небольшой успех, уже ковал победу:
– Там указан адрес. Прошу в гости, – выдержал маленькую паузу, добавил с ехидцей, – для проверки и уточнения.
Но тут же сразу посерьезнел. Перестал улыбаться. И тотчас стало видно, что не так уж и молод. За пятьдесят перевалило. Он подошел чуть ли не вплотную к первому ряду. Сказал устало:
– Товарищи! Знаете ли вы, что в городе в среднем на человека приходится тринадцать квадратных метров жилой площади? Но ведь есть районы, где и пяти не можем наскрести. Люди десятками лет ждут квартиры. Есть такие, которые так и не могут дождаться. И это не лодыри, не выпивохи, а рабочие, которые честно трудятся. Я никого не хочу обидеть. Я понимаю, что здесь, передо мной, сидят люди, достойные уважения, внесшие громадный вклад в жизнь нашей страны.
