Павловна, скрестив руки на груди. вздохнула:
– Когда-то и лён выращивали… и коноплю…
Оля засобиралась:
– Ну, я пойду, может? Вижу, дед Егор, всё идет хорошо…
– Что идет? – лицо у Павловны сразу же приняло серьезный вид.
– Процесс, – сказал Егор.
Оля, похоже, передумала идти и заговорила, поглядывая то на Павловну, то на Егора:
– В жизни каждого человека… неважно, стар он или млад… наступает такой период в жизни, когда ему нужно произнесли самые важные, самые главные, самые заветные слова другому человеку…
Егор, похоже, совсем ожил, озорно заявил:
– Где ты раньше была, Оля? Лет пятьдесят назад!..
А девушка продолжала:
– Такой период наступил для дедушки Егора, дорогая и уважаемая Наталья Павловна, сегодня…
Павловна, не дослушав ее, схватилась за сердце, чуть слышно прошептала:
– Мне… мне что-то нездоровится…
– Воды, воды! – потребовала Оля.
Егор засуетился, не зная, куда бежать, что делать:
– Сейчас, сейчас. Я мигом. А потом скажут: не дожила и до свадьбы… не дотянула каких-то там несколько секунд… – принес кружку с водой, передал Оле. – Пои, пои ее. Спасай.
Когда Павловна сделала несколько глотков, девушка спросила:
– Вам уже легче?
– Да, как тебе? – спросил и Егор.
– Уже легче… – старуха открыла глаза. – А что это ты мне, Егор, сказать хотел?
– Дед! К тебе обращаются! – поторопила старика Оля.
Егор перекрестился:
– Иди ты!.. Нашел – не радуйся, потерял – не плачь. Будь что будет.
– Говори скорее, а то вдруг умру и не услышу… – болезненным голосом попросила Павловна.
Егор, собравшись с духом, громко оповестил:
– Выходи за меня замуж, Павловна!
– Я… я согласна… – не раздумывая, сразу ответила она.
– Иди ты!.. Она согласная-я-я!.. – Егор готов был пойти в пляс, но сдержался.
– Сегодня я принесла в этот дом самое главное письмо в своей жизни! Ну, мне пора! Поздравляю вас, дед Егор и Наталья Павловна!
– Но мы ведь еще не расписались, – Павловна допила воду, что была в стакане. – Погоди поздравлять-то!..
Оля махнула рукой:
– А кто сейчас расписывается? Молодые и те вон!..
Согласился и Егор:
– Правильно. Будем и мы жить в гражданском браке. Главное зафиксироваться… точку нащупать, с которой будем вести отсчёт… Откуда, интересно, такое пошло – гражданский брак? От гражданской войны, что ли?.. Когда переходить, Павловна? Или ты ко мне? Хотя нет: у тебя центр как бы… Или будем иногда разбегаться по своим казармам, а?
Оля незаметно ушла.
Павловна спросила у старика:
– Ел что?
– Этот вопрос мне нравится! Хотя и ел, но не скажу: все равно хочу пошевелить челюстями вместе с тобой.
– Сейчас я.
– Пожалуйте.
– Разговаривай со мной, я всё слышу… – старуха скрылась в кухонной пристройке.
– Это когда Витька мой малым был, взял я его с собой в лес как-то… – присев на табуретку, вспомнил Егор. – Думаю, сальце пожарим на прутиках … вкусно же… Купил ему, сорванцу, «ситро» в магазине… как раз по дороге… тогда у нас еще магазин был… а себе дай, думаю, бутылочку вина прихвачу… под сальце-то… да на природе – красота!.. Приходим домой, с грибами, ясное дело, а он, сорванец такой, и говорит-то Полине: папа купил мне «ситро», а что он пил, я тебе не скажу… Ну не поганец ли малый?..
И где он сейчас, интересно, болтается? То в Москву, то в Питер носится… и всё мимо меня… Ни кола, ни двора… Птьфу! Строитель коммунизма! Анька, пигалица, та хотя близко… Говорил же Полине: давай еще заведем, третьего… Не послушалась. Тяжело, мол. Зачем нищету разводить? А оно потом и жизнь помаленьку наладилась, в гору пошла… Промахнулись, одним словом… Ат!..
3.
Вся оказия в том, в Шкирдюках всего три жителя, правильно, об этом вы узнали чуть выше, а на все село один мужик – Егор. А невесты у него – две, кроме Павловны еще и Окрошка, Лизка. Узнав, что Егор намедни сватался к Павловне, та нанесла визит последней. Павловна сидела за столом и перебирала пшено. И напевала еле слышно – для себя: «Ромашки спрятались, завяли лютики, вода холодная в глазах рябит… Зачем вы девушки красивых любите… одни страдания от той любви…» Окрошка молча села напротив нее, сказала:
– Поёшь?
– Ага, пою… – Павловна какое-то время пела и разговаривала.
Окрошка вздохнула:
– Завидую тебе, Наталья…
– Я знаю…
– Бесстыжая! – Окрошка собралась уходить, но передумала. – А меня что, одну оставляете? Саму с собой?
– Кто тебе сказал?..
– Сорока на хвосте принесла. «Кто тебе сказал?»
– Да это ж всё несерьезно… почти игра, Лизка.
– Доиграетесь, что меня и на порог не пустите.
– Да будем жить, как жили. Маленькой коммуной.
– «Коммуной». А чего ж тогда он при орденах и медалях мою хату обошёл? Почему? У тебя отметился, у меня – нет.
– Не знаю… У него спроси…
– Значит, уже поровну не получается, а что дальше будет – поди гадай.
– Ну и что ты посоветуешь?
– Из меня плохой советчик. Это ты выученная…
– А что ж я должна была сказать Егору? Уходи – да?
– Может, и так… в лоб: уходи!..
– Он же свой нам.
Окрошка вскочила, мерила короткими шажками двор Павловны:
– Это я… Это я, дурр-р-ра старая…
– Что – «ты»?
– Всю жизнь мечтала ему стирать рубахи, готовить ему вкусную еду… А всё это сейчас будешь делать ему ты. Ты! Одна!
– А давай вдвоем? Раньше мы как-то Егора почти как не замечали… по этой линии…
– Ты про себя говори!
– А сейчас, когда постарели, да и своих мужей схоронили, а дети наши потеряли деревню из виду и нас в ней, тогда вот и про Егора вспомнили… Да, это так, Лизка: нам без Егора будет горе… Все ж он крепкий дед еще… а в деревне без мужика как обойтись?
– Окрошкой меня прозвал… как же… А то я не понимаю ничего… Как же… Просто ему то, что я готовлю, в рот не лезет – вот и выдумал про окрошку… Гадится никак…
– Хватит тебе! Хватит, Лизка! – притопнула ногой Павловна.
– Выпить нальешь? – выдержав паузу, спросила Окрошка.
Павловна наполнила рюмку и подала ей:
– Закусить дать чего?
– Не-а. После третьей если… Вчера в газете вычитала: сейчас люди пьют больше, чем в советское время. Конечно, больше… Вот брата моего возьми, Стёпку, который в Прудке живет… Раньше, как раз в советское время, он пил один, а сейчас у него и два сына взрослые и внук на подходе … – Окрошка выпила и молча ушла.
Павловна засуетилась:
– Ты куда это, Лизка? Она что, с ума сошла? Еще, чего доброго, руки на себя наложит… А ведь я виновата, я!.. Зачем Егора делить-то надо было? Зачем? Лизка-а-а-а!..
И побежала вслед.
4.
А тем временем пришел Егор с мешком на плечах.
– Ты где, Павловна?
– Да тут я, тут! – появившись, зло ответила Павловна. – Где ж мне быть? А она, кляча старая, на завалинке сидит!..
– Ты о ком это?
– Ну о ком же еще, если нас всего трое в Шкирдюках?
– Понимаю и сочувствую… Куда все это бросить? Понемножку начинаю переезжать. Барахлишко.
– Прям не знаю… – Павловна отвернулась, хнычет. – Соблазнил ты меня, Егор…
– Когда-то же надо было.
– Перед Лизкой стыд и позор. Жили-жили как нормальные люди, как хорошие соседи, и вдруг приспичило нам… А?
Егор, выкладывая из мешка вещи на стол, давал короткие комментарии:
– Рубаха… В Журавичах покупал… Себе ко дню рождения… Портки… Сколько в них я хаживал – сам Бог знает… А это, слышь, галифе… Когда-то щеголял… Модно было… Они мне в наследство от фининспектора Жилки остались… Жилка в Ленинграде, или как он сейчас там называется, помер давно, конечно, а галифе сохранились… Аккуратно носил… Не баловал себя… Обувка… Сапоги… Из армии пришел в кирзачах… По пескам лазил в Туркмении в них… песка набьется, вытряхну, и дальше, и вперед… А это сандалеты… а это ботинки… И вся обувка… на большее не заработал за свою жизнь… А вот почему, скажи, артистам, которые в кине снимаются, дают одежду государственную, а нам, колхозникам, – в своём топай на работу, своё рви… Несправедливо… Нет, неправильно… Шляпа… – Надел. – Как я в шляпе, Павловна? Идет? Ажур?
– Егор! – с надрывом заговорила Павловна. – Я места себе не нахожу, а ты мне про шляпу!..
Егор как ни в чем не бывало продолжал:
– А вот и галстук… Не помню, пользовался им когда или нет…
– Как же: а на паспорте ты в чём?
– А ты откуда знаешь?
– Да ну тебя! Видела, небось…
– Кстати! Со мной в армию цыган один призывался… Где-то же и отыскали его!.. Так у него в военном билете, что всех повеселило, фотография была вклеена, где он с велосипедом… За руль держится и вперед так смотрит озорно: а вот и я, бравый солдат Швейк!.. Ну, вот и порядок. Ничего, ничего… А Лизка придет в себя и еще нам окрошку городскую состряпает… Только я – чур! – ни на зуб… Как тогда жив остался – не пойму… Всё было против меня… Из-за угла двое суток не выходил…
