Он распустил штаны на поясе, и тогда острый камень, что торчал в проволочной петле, упал на пол и откатился в сторону. Андрей нашел щипцы и, помогая чужаку вставить камень в петлю, увидел, что провод обмотан вокруг пояса чужака несколько раз. Тот терпеливо ждал, пока Андрей возился у него на поясе.
— А ты чем тут занимаешься?
— На горных стрелков работаю, — ответил Андрей. — Например, слежу, чтобы на этом участке дорога была в порядке.
— Ишь ты! То, что на этом участке, я и сам вижу. Ух ты, я так и думал, что ты — человек важный.
— Это уж точно. Знаешь, тут, в окрестностях, сплошь запретные территории. И все тут горным стрелкам принадлежит.
— О, ну конечно, само собой… Ну, а кто же у горных стрелков командует?
— Кока Мавродин.
— Неужто баба?
— Угадал.
— Тогда не исключено, что завтра, когда мы придем к власти — как ты бы сказал, — я ей вставлю кое-куда.
— Думаю, как только она тебя увидит, — смерял его взглядом Андрей, — ей тоже очень захочется.
Дорожный смотритель снял нагар с фитиля в фонаре, зажег его, потом прицепил фонарь на верхушку длинного шеста, а шест поднял над крышей домика. Тут они чуть не поругались: чужак хотел, чтобы дом в этот вечер обязательно оставался неприметным. Но Андрей снял со стены служебный устав дорожных смотрителей и сунул его чужаку под нос.
— Ну-ну, ладно. Ты что, думаешь, я тебе его прямо читать тут начну? — замахал на него руками чужак. — Убери с глаз долой. Просто не хочется, чтобы какой-нибудь случайный прохожий увидел, как он мигает, и сюда притащился. Я, конечно, не про бабенку…
— Попозже я, может, за ней и схожу еще. Погожу, когда ты заснешь, и приведу сюда, чтобы с твоим уходом ее теплый зад рядом оказался. А пока можешь раскидываться свободно.
— Ну уж нет. И не пытайся уйти из этой лачуги. Заруби на носу: с этой минуты — никакого хождения!
— Поссать я на порог становлюсь.
— Я тебя и на порог провожу. Еще приведешь на мою голову кого не следует. Откуда я знаю, в конце концов, что ты за птица?
Он смотрел из окна, как смотритель поднимает над домом фонарь, потом обходит стены. Луна стояла уже над гребнем горы, грязь застыла, за дорогой слышно было, как бродит по склону, скребя когтями по льду, бездомная собака. Когда Андрей вернулся в хату, чужой как раз разглядывал старый, многолетней давности, еще со времен Золтана Марморштейна оставшийся настенный календарь с пожелтевшими, засиженными мухами, загнувшимися листами.
— Это что за штуковина? — спросил он. — Скажи-ка, что это тут за цифры?
— Это дни года всего лишь.
— Ты что, мадьяр?
— Наполовину.
— Хм. Тогда ничего.
Он разлегся на топчане, подняв на спинку ноги в сапогах. Это ничуть не мешало ему пить свою палинку; при этом кадык его прыгал туда-сюда, жидкость в бутылке бурлила крупными пузырьками. Огонь в печи постепенно унялся, затих; только щелкала остывающая труба. Под мерные эти звуки чужак стал забываться. Голова его упала набок, рот приоткрылся, из него блестящей струйкой на плечо потекла слюна. Он заснул.
В его портфеле сами собой шебуршали острые камни. Андрей на цыпочках вышел из домика, снял с шеста фонарь и осторожно, стараясь, чтобы не очень хрустел под ногами лед на замерзших лужах, пересек дорогу. На противоположном склоне мелькала тень бродячей собаки, в глазах ее иногда мелькал отраженный свет фонаря. Какое-то время она шла следом за дорожным смотрителем, но на полпути, почуяв в темноте собаку Северина Спиридона, убежала вперед. Когда Андрей дошел до ворот, две собаки уже молча обнюхивали друг друга. Северин Спиридон стоял под стрехой, прислонясь к стене дома.
— А я уж много раз тебя вспоминал, — сказал он Андрею. — С радостью бы переночевал в твоем доме вместо тебя. Глаз не мог сомкнуть, все про тебя думал.
— Уснул он.
— Говорю, я бы к тебе сразу спустился. Только в голову не пришло. Знай, я этих ни капельки не боюсь. А ради тебя вообще сделаю что угодно.
— Спасибо.
— Если хочешь сейчас у меня остаться, то давай, а я туда спущусь. Наверняка я смогу с ним договориться. Догадываюсь я, кто он такой, чего хочет. Завтра они в Синистре лигу создавать будут.
— Я не против, иди, если хочешь. Только будь осторожен: в портфеле у него полно острых камней. А самый острый он на поясе, вместо пряжки, проволокой обернув носит.
— За меня не беспокойся. Говорю, я с такими всегда договориться смогу.
Северин Спиридон ушел. Андрей, стоя на крыльце, смотрел ему вслед. Рядом беззвучно возникла Эльвира Спиридон, бедра их касались друг друга, идущий изо ртов пар смешался. Они ждали, пока свет фонаря растает в конце покрытого инеем луга.
— Ты уже была с ним? — спросил Андрей.
— Немножко, господин.
— Сейчас бы выпить чего-нибудь.
Они пили пахнущее мышами ежевичное вино, черпая его кружкой из стеклянной банки из-под огурцов. Свет в избе шел только из открытой дверцы печурки. Бегучие блики мерцали на странном металлическом предмете, что стоял на столе. Это была машинка для стрижки волос; угрожающе выставив стальные рога, она одиноко стояла в самой середине скатерти. На ощупь она была скользкой и холодной. Андрей осторожно потрогал ее, потом долго разглядывал; наконец спросил:
— А это еще что за штука?
— Муж принес, от горных стрелков. Завтра вводится комендантский час. А кто останется дома, тот пострижется.
— О стрижке однажды уже шла речь, еще когда здесь цирюльник был, Вили Дунка. Но тогда по какой-то причине не состоялась стрижка.
— А на этот раз будем стричься сами. Я вам и так уж хотела сказать, господин: завтра вечером, когда я подойду к вашей постели, у меня на голове уже не будет волос.
Дорожный смотритель продолжал выпивать, время от времени погружая кружку в банку из-под огурцов. Эльвира Спиридон тем временем разделась и забралась под одеяло, оставив рядом с собой ровно столько места, чтобы Андрей мог уместиться рядом. Но тот не спешил: сначала он набил печку корнями, а сверху подсыпал шишек, которые горели ярким белым пламенем; от них в комнате стало светло. Тогда он взял машинку для стрижки и сел на край топчана.
— В жизни еще никого не стриг, — шепотом сказал он. — И когда шел сюда, даже не думал, что сегодня буду в первый раз этим заниматься.
Обняв Эльвиру Спиридон за плечи, он приложил машинку к ее лбу, к самой середине, и, нажимая на ручки, без остановки повел ее вверх, к макушке и дальше, до затылка. Назад он двинулся уже с голой шеи, по затылку, до лба. Срезанные пряди, словно какие-нибудь свежевыглаженные шелковые ленты, он аккуратно вешал на спинку стула. Когда он закончил и в горнице засветилась голая голова Эльвиры, он снова зачерпнул кружкой вина из банки и выпил.
Но это была лишь краткая пауза. Когда кружка опустела, он сбросил с Эльвиры одеяло и приложил машинку к ее животу, пониже пупка. И медленно, маленькими рывками повел ее вниз, туда, где темнела поросль густых пушистых волос.
— Если бы там тоже надо было стричь, нам сказали бы, господин.
— Я в первый раз стригу, — хрипло шептал Андрей. — Так что лежи спокойно, пожалуйста.
Эльвира Спиридон в первый момент напряглась; но зубья машинки скоро согрелись на ее теле, и она расслабилась, раскрылась, подставив себя всю, чтобы Андрей смог добраться до каждого потаенного уголка, до каждого волоска. В конце концов он посадил ее к себе на колени и старательно всю обдул, чтобы нигде не осталось ни волоса, ни пушинки.
— Если удастся отсюда уехать когда-нибудь, — прошептал он, уже на заре, на ухо женщине, — может, попрошу Северина, чтобы отдал тебя. Если решу взять тебя с собой.
— Попробуйте, господин, — ответила Эльвира Спиридон тоже шепотом. — Муж наверняка согласится.
— Ты меня поняла? Нынче у меня в голове мысли насчет того, чтобы уехать, совсем. Только молчи об этом, очень тебя прошу.
— Молчать? Об этом меня не надо просить, господин.
Утром Эльвира Спиридон повязала голову платком, натолкав срезанные волосы под него. Андрей в это время колол дрова: пускай Северин Спиридон удивится еще больше. Он раскалывал старые еловые пни, из-под замшелой коры падали на серую мерзлую землю жирные личинки. На них, не обращая внимания на летящие щепки, бросались грузные вороны.
— Живот-то не мерзнет? — спросил Андрей, когда они друг за другом шагали к будке дорожного рабочего. — Только, пожалуйста, честно.
— Не могу сказать, что мне жарко, господин.
— Черт его знает, что на меня нашло. С нервами что-то неладно. Странный какой-то день был вчера.
— Я так полагаю, вы меня и безволосой любите, господин.
— Ага. Очень.
В домике дорожного смотрителя прямо в одежде дремал на топчане Северин Спиридон. Когда половицы качнулись у них под ногами, из-под топчана на середину комнаты выкатилась пустая бутылка. На столе, нетронутый, лежал завернутый в газету сыр, который принес с собой человек в шахтерском шлеме. Когда влажную бумагу сняли, на сыре остались серые газетные буквы. Вечером, рассказал Северин Спиридон, когда он сюда пришел, чужака уже не было. Только сыр лежал на столе да стояла бутылка с остатками горькой палинки на дне. И весь дом полон был страшным запахом железнодорожных залов ожидания.
