Человек в шахтерском шлеме время от времени вскакивал, вслушивался в окружающую тишину, вновь и вновь обводил подозрительным взглядом окрестности, иногда нервно дергался, провожая взглядом пролетевшую стаю ворон. Потом зло посматривал на предвечернее солнце, блеклые желтые лучи которого вырывались из узких и длинных, вроде пиявок, облаков. Иной раз косился и на домик дорожного смотрителя, словно чувствуя, что оттуда за ним наблюдают.
За ним действительно наблюдали. Предыдущую ночь Андрей дежурил возле мертвого зверовода — хоть Андрея и уволили из помощников эксперта при морге, однако подежурить звали часто; утром, когда на смену ему пришел полковник Титус Томойоага, они вдвоем выпили денатурата, разбавленного небольшим пузырьком воды. Полковник принес новости: в Синистре действует комендантский час, наверно, скоро его введут и в Добрин-Сити — ночью кто-то свалил с постамента бюст Гезы Кёкеня, — так что лучше всем сидеть по домам. После того, как в Синистре кукольники и скоморохи вышли на улицу проводить генеральную репетицию и горные стрелки в них стреляли, по улице деревни тоже ходит патруль. Везде, куда ни посмотришь, из-за оград выглядывают молодые люди с длинными шеями, похожие на гусаков. На воротах и на заборах темнеют надписи углем, вроде: «Мы с вами» или «Лига ждет тебя». А на какой-то доске раскаленным гвоздем просто выжжено: «Свиньи».
Стоял конец марта, в воздухе плавали будоражащие ароматы и пыльца вербных сережек, летали проснувшиеся мухи. Река в долине бурлила, мутная от талой воды. Андрей, поднимаясь по серпантину, был уже на полпути к перевалу, когда ему встретился едущий со стороны Колинды послеполуденный автобус. Все стекла в нем были выбиты, и сидели в нем не горные стрелки, а люди с серой кожей, в шахтерских касках. За автобусом тянулся тяжелый, удушливый запах.
Дома Андрей как раз принялся за свой первый стакан, когда в дальнем конце поляны, мелькая на фоне снеговых пятен, появилась фигура пришельца. Скоро его шахтерская каска блеснула у дороги; чужак сел возле столба с табличкой. Он озирался, нервно вертел головой, особенно часто поглядывая туда, где за кучкой елей дымила труба на крыше избы Северина Спиридона. Потом долго следил за бездомной собакой, что бродила по каменистому склону, и опять с подозрением косился на домик дорожного смотрителя, из окна которого подсматривал за ним Андрей. Каждый раз, когда он вставал или шевелился, жесткая кожа его куртки громко скрипела.
Время шло; лиловой дымкой опускалась на поляны безнадежная тишина сумерек; устав ждать, пришелец поднялся с земли у столба и по полого поднимающейся тропе направился к домику дорожного смотрителя. Острый гребень его шлема поблескивал в сиянии тающего в небе облака. Чужак поднялся на крыльцо и, заслонившись рукой, как раз собирался заглянуть через стекло внутрь, когда Андрей открыл перед ним дверь. Чужак был точно таким, каким Андрей видел его в бинокль: лицо с сероватой, блестящей кожей, небритое, голое, с реденькой, робкой щетиной вокруг подбородка. От него шел удушливый, странный запах, какой стоит в залах ожидания.
— Ты про автобус что-нибудь знаешь? — поинтересовался он тихо. — Чего он не приходит?
— Потому что ушел уже, — ответил дорожный смотритель.
— Ага… А следующий?
— Следующий завтра к вечеру будет.
Чужак вошел в дом, слегка оттеснив при этом Андрея, обошел вокруг стола, что стоял в середине, потом сам закрыл дверь и повернул ключ в замке. Портфель, который он, сняв с палки, уронил возле топчана на пол, стукнул грузно, словно набитый камнями.
— Тогда я у тебя заночую, — сообщил он и расстегнул куртку.
Запах его, как масло по водной поверхности, в одно мгновение растекся по дому. Чужак сел к столу; жесткая, с потрескавшейся кожей куртка его зашуршала, затрещала, словно была из жести. Когда она распахнулась на животе, стало видно, что штаны держатся не на ремне, а на куске толстой проволоки, и место пряжки занимает проволочная петля, в которую вставлен острый камень. Он вытащил из внутреннего кармана бутылку.
— Хочешь? — откупоривая ее, бросил он исподлобья взгляд на хозяина.
— Может, потом попробую, — отказался Андрей, пододвигая ему кружку.
Но чужак стал пить прямо из горлышка, пуская в бутылку пузырьки воздуха изо рта. После первых глотков он скинул куртку, а каску положил на стол. Потные, жидкие волосы его прилипали к серой, поблескивающей коже черепа.
— Ложись, отдохни пока, — сказал Андрей. — Здесь тебе долго нельзя оставаться. Вечерами я не один, женщину одну жду.
— А я сказал, здесь останусь.
Андрей растопил печь, набив в нее опилок, шишек, твердых, как железо, корней можжевельника. Принес с веранды сырых поленьев: пускай пока сушатся. Пришелец пересел со стула на край топчана, подальше от печки.
— Из-за меня ты, ей-богу, не старайся уж очень-то. Отец у меня со льдом работал, мы с ним ходили в Колинду, в пещеры, лед заготавливать. Хошь верь, хошь не верь, отец обернет ледяной брус соломой — и на своей спине тащит на рынок, богатым продавать. Семья у нас холода не боится.
— Что-то я раньше не слышал про ледяные пещеры на Колинде.
— Теперь, пожалуй, больше и не услышишь. Говорят, бродяги там всякие укрывались, вот и замуровали их. Все как одну залили цементом.
Он вытянул ноги, засучил до локтей рукава зеленого, цвета травы, свитера, потом рукава рубашки. Руки у него были серые, безволосые, опутанные синими жилами. Шея — тонкая, жилистая, подбородок — тупой, глаза — маслянистые, как ягоды бузины.
— А бумаги у тебя в порядке? — спросил дорожный смотритель.
— Мои-то?
— Ты что, не знаешь, что это пограничная зона? Кроме того, тут поблизости держат правительственных медведей.
— Бумаги! О, они-то в порядке. В таком порядке, что больше порядка и не бывает. Ха, бумаги!.. В общем, насчет бумаг ты раз и навсегда будь спокоен.
— Ладно, тогда отдыхай. Если ночью, где-нибудь в середине, отправишься, то к утру доберешься в Добрин, к утреннему поезду. — Я и сам так думал.
Дорожный смотритель снял с оконной щеколды бинокль и, глядя в него, обвел глазами мокнущие в талых водах поляны. Вечерело; из леса уже сползали на луг сумерки. Обычно в этот час выходила из дома Эльвира Спиридон.
— Можно я тоже посмотрю?
— Валяй, смотри. Только ты в него ничего интересного не увидишь.
— А я и не хочу ничего увидеть. Только то, что ты.
— Ладно, бери. И скажи… если, конечно, это не какой-нибудь особый секрет: ты в какие края путь держишь?
Чужак осмотрел в бинокль окружающие поляны, потом прошелся по горным хребтам, наконец поднял окуляры на мерцающее перламутровым блеском облако, что стояло над гребнем, напоенное светом невидимой пока луны.
— В какие края? Утром в Синистре мне надо быть, на базаре. Там кое-что намечается.
— Вообще-то я тебя не видал еще в этих местах.
— Вообще-то? Правильно, вообще-то ты меня не видал. Я вообще-то… уж прости, что твое слово повторяю — не местный. Лед пилить мы с отцом только до Колинды осмеливались добираться. Раньше, слыхал, может, там проходила граница. А этих мест я не знаю. Хотел спрямить путь, да с дороги сбился. Вот и упустил тот чертов автобус.
Смеркалось; Эльвира Спиридон уже, наверное, вышла из дома. Хотя бинокль все еще был в руках у чужака, Андрей знал, где она сейчас находится: там, вспугнутые, взлетали птицы. Когда шаги ее зачавкали по грязи совсем близко, Андрей вышел из домика ей навстречу.
— У меня чужой, — сказал он.
— С черной сумкой, верно?
— Верно.
Эльвира Спиридон повернулась и отправилась обратно, к дому, где, собственно говоря, жила. Андрей лишь смотрел с вожделением, как складки широкой юбки колышутся из стороны в сторону на круглом ее заду. Он провожал ее взглядом, пока она не исчезла в распадке, утыканном елями. На горы ложился вечер, облака, все как один, покинули небосвод, на перевал вползал ночной холод, схваченная морозцем грязь зашуршала, захрустела между камнями.
— Видел я вас с ней в окно, — ухмыльнулся чужак. — Жаль, что ты ее отослал. И куда же она пошла в такое позднее время, бедняжка?
— К мужу.
Палинка у чужака была горькой; когда он пил, из ноздрей у него вырывались облачка пара, мерцая в свете печурки призрачным светом. Андрей поставил перед ним жестяную тарелку, немного воды в железной кружке.
— Коли проголодаешься, ешь свое. Я по запаху чую, у тебя с собой сыр есть. У вас что, можно сыр нынче достать?
— А, где там! Сыр только тем выдали, кто сегодня утром отправлялся в дорогу. Да, хорошо бы еще нынче вечером оказаться в Синистре. Говорю, завтра там кое-что будет.
— Ты ложись, отдохни, и встань обязательно до рассвета. Только скажи: ты с кем? С армией?
— С армией ли? Завтра и это узнаю. Завтра лига скажет, с кем нам держаться.
Он распустил штаны на поясе, и тогда острый камень, что торчал в проволочной петле, упал на пол и откатился в сторону. Андрей нашел щипцы и, помогая чужаку вставить камень в петлю, увидел, что провод обмотан вокруг пояса чужака несколько раз. Тот терпеливо ждал, пока Андрей возился у него на поясе.
