— Не понял, боец.
— Никак нет. Тува — Родина.
— Ты чё совсем дурак?
— Никак нет. Тува…
— Никак, ты оборзел, даун? — гневно перебил сержант. — Ладненько… И чё прямо готов родную землю потом и кровью окропить?
— Так точно.
— Тогда начнём прямо сейчас, — произнёс Кузельцов и хлёстко ударил Куулара по носу. — Чё встал, обезьяна?! Землю к ноздрям подставляй, чтобы ни одна капля даром не пропала…
— И подставлю, — процедил Куулар.
— Порычи мне ещё. Вам волю дай, вы завтра в карманах коней таскать начнёте и юрты с бабами.
Курсанту Попову досталось за сапоги.
— Что является лицом солдата? — спросил Кузельцов.
— Сапоги, — ответил Попов.
— Почему на них тройной слой ваксы?
— Я думал, так лучше.
— У тебя бабское лицо, Попов. Только бабы накладывают на него столько штукатурки.
— Виноват.
— Чё теперь с тобой делать? Наказать не имею права, ты же вроде как старался. Не наказать тоже нельзя.
— Я больше не буду.
— Детский сад что ли? Больше не будет он… Кто ты по гороскопу?
— Неудобно говорить.
— Олень что ли?
— Никак нет.
— Дева?
— Так точно.
Смешки в строю.
— Я ща кому-то посмеюсь! — увесисто пригрозил Кузельцов и продолжил: «Дева так дева. Я к тому о знаке зодиака спросил, что у дев сегодня сложный день. Неурядицы по службе, ухудшение самочувствия, незапланированные расходы. В общем, наказать не могу, но у дев сегодня сложный день. Вопросы к звёздам?»
— Никак нет.
— Зато у них к тебе есть. И вопросы эти в прямом смысле взяты с неба. Вопрос первый: сколько средств расходует государство на ваксу для армии? Вопрос второй: не чувствуешь подвоха в первом вопросе?
— Товарищ сержант, я понял.
— Отлично. Упор лёжа принять. Твой сложный день уже начался.
В казарму зашли взводные: лейтенант Макаров и капитан Родионов.
— Смирно! — вытянувшись, крикнул дневальный на тумбе и отдал честь с такой волнительной радостью, с какой невинная девушка отдаёт честь любимому парню, надеясь на его порядочность и заступничество.
От командиров отделений последовали приказы «направо» и «налево». Курсанты поворачивались лицом к офицерам для молчаливого приветствия. «Духи» тихо радовались приходу взводных. Лейтенант Макаров и капитан Родионов были пьяницами, обязанности исполняли через пень колоду, но молодёжь не трогали и по мере сил следили за тем, чтобы сержанты не измывались над курсантами.
Капитан Родионов был неудачником, равнодушным к службе. Он не дерзил старшим офицерам, но выполнял приказы с показной неохотой. Сразу после окончания артиллерийского училища на его лице окопалось выражение: «Да отвяжитесь вы». За своим внешним видом капитан следил с педантичностью, полагая, что этим настоящий офицер и отличается от липового. Он единственный в батальоне носил натовскую форму, и весь его вид свидетельствовал о том, что он может, но просто не хочет командовать батареей или даже полком. Родионов убедил себя и других, что его вполне устраивает невысокая должность, что он не карьерист, и тем самым заслужил уважение офицеров и солдат. С подчинёнными он разговаривал спокойно, с километровыми паузами между предложениями. Если он ставил задачу курсантам или сержантам, то они выполняли её незамедлительно, потому что всем было известно, что Родионов зря напрягать не станет.
— Как офицер он никакой, дерьмо, а не офицер, а как мужик — нормальный, — думали про Родионова подчинённые.
— Здравствуйте, товарищи курсанты, — вяло поприветствовал Родионов батарею.
Курсанты набрали в воздух лёгкие и вытолкнули его толчками:
— Здравия желаем, товарищ капитан!
Застёгивая на ходу верхнюю пуговицу кителя, разгонялся по взлётке дежурный Ахминеев. Притормозив за несколько шагов до капитана, он перешёл на строевой шаг. Остановившись и приложив руку к козырьку, Ахминеев доложил:
— Товарищ капитан, за время Вашего отсутствия происшествий не случилось! Дежурный по батарее сержант Ахминеев.
— Да-да, понятно, — перешёл Родионов на неофициальный тон, предлагая его и подчинённому. — Точно всё нормально?
— Да вроде, товарищ капитан.
— Отправь кого-нибудь за минералкой… Смотри, чтоб всё нормально… По распорядку теперь… Ко мне только в крайнем случае… Занимайтесь.
Сделав распоряжения, капитан Родионов пошёл в канцелярию. Лейтенант Макаров направился было туда же, но вдруг вспомнил, что он тоже командует взводом, и остановился.
— Шёл бы уже, куда шёл, — подумала батарея. — Опять в душу лезть будет.
Лейтенант Макаров в своё время отслужил в армии солдатом. Этим фактом в биографии он гордился, как подвигом, и полагал, что из-за этого ему многое позволено.
— Я сам тянул срочку, — постоянно напоминал он солдатам.
Эта фраза была универсальной. Она означала, что он (Макаров) всё знает, умеет, видит, понимает и держит на контроле по определению, поэтому ему можно пить, не вести занятия, бить сержантов, приводить на ночь женщин в казарму и забирать курсантскую зарплату. Чтобы никто ни на секунду не забывал о его солдатском прошлом, Макаров даже одну полу кителя накладывал на другую сзади так же, как солдат-срочник, прослуживший в армии полгода и более. Он командовал взводом, опираясь исключительно на самочувствие и настроение. Вспышки активности чередовались у него с отсутствием малейшего интереса к жизни подразделения, собачье бешенство с философским спокойствием, ненависть к службе с любовью к ней.
— Нормально служится, бойцы? — улыбнувшись, спросил Макаров совсем по-отечески, а про себя подумал: «Куда уж там».
— Типа, не знаешь, — подумали курсанты, а вслух выдали привычное: «Так точно!»
— А не врёте? — продолжил Макаров.
— Никак нет! — ответила батарея с заметной тоскливостью.
— Не слышу! — нисколько не расчувствовался Макаров.
— Никак нет! — с ненавистью повторила батарея.
— Сержанты не обижают?
— Никак нет! — рявкнула батарея.
— Нехватка долбит?
— Никак нет! — взревела батарея.
— Домой никто не хочет?
— Никак нет! — сорвала голос батарея.
— Суицидников, СОЧинцев[59] нет?
— Никак нет! — прохрипела батарея.
Подняв боевой дух солдат, лейтенант Макаров удалился в канцелярию. После ухода офицеров батарея сразу забыла об их существовании.
— Прочистили горло, тормоза? — спросил Кузельцов у подчинённых и бросил: «Газы!»
Курсанты сорвали шапки. Зажав головные уборы между колен, «духи» стали расстёгивать подсумки. Прошло ещё две секунды, и казарму наполнил звук завибрировавшей резины. Ракетной скорости, с которой противогазы начали облеплять бритые головы, мог позавидовать главный герой фильма «Маска». Нет сомнений, что в случае войны смерть от химической атаки курсантам не грозила.
Руки Герца делали привычное дело, а его глаза, которые за красоту давно следовало переименовать в очи, жили отдельной жизнью. На гражданке глаза Александра были похожи на чёрные смородины, которые нередко покрывались сентиментальной росой. До армии они преимущественно выполняли второстепенные функции: вызывали у девушек мучительно-сладкое томление в груди и глядели по сторонам в поисках красоты и совершенства. Служба в батарее заставила Герца понять, что глаза — это не орган с ударением на «а», а орган с ударением на «о». Во время одевания противогаза зрачки Александра перекатывались по белкам справа налево, отбивая секунды, как маятник на часах, и следя за скоростью товарищей, которые временно превратились из людей в ориентиры.
Павлушкин не думал о себе. Его действия были направлены на отвлечение внимания сержанта от Герца. Сразу после команды «газы!» Илья специально стал проделывать массу лишних и нарочитых движений, которые, казалось бы, должны были привести к тому, что он не уложится в норматив. Но Павлушкин был опытным объездчиком секунд. Что касается актёрской игры, то на этот раз она оставляла желать лучшего. Словно посредственность из второго состава провинциального театра, Илья явно переигрывал.
— Чё-то темнит обезьяна, — глядя на Павлушкина, думал Кузельцов. — Темни, темни. Всё равно вскрою.
Все курсанты уложились в норматив.
— Смотри-ка — успели, — издалека начал Кузельцов. — Даже Календарёв. Да же, Календарёв?
— Так точно!
— Молодца! — похвалил Кузельцов. — Реальные слоники, хоть сейчас саванну заселяй. Только, помнится, у меня один мамонт был. В чёрном, а не в зелёном гондоне. — Курсанты переглянулись. — Не волнуйтесь, — подбодрил Кузельцов. — Мамонт не вымер, он здесь. Чё по сторонам зыркаешь, Герц? Это ведь ты.
— Так точно! — не догадываясь о расследовании сержанта, бодро ответил Герц.
— Но ты мне что-то не нравишься, — продолжил Кузельцов. — Ты трубишь, как слон. Мамонт трубит по-другому, как-то предсмертно что ли. Ты же такой весёлый и пакостный ледниковый пройдоха, что мне кажется, что сейчас где-то рядом с тобой трётся очаровательная самка. Да, на которую ты вот-вот запрыгнешь, чтобы получить удовольствие и уберечь вид от вымирания.
