— Поведение на грани бесстыдства. Мужской голос отозвался беззлобно:
— Западные люди…
— Что ни говори, а наши целомудренней. Наши как раз ковыляли мимо, хихикая смущенно и зажимая между ног подолы.
— Ага. Навидался этого я целомудрия…
— Так-то в зоне! Я повернулся. Справа в шезлонге лежала хрупкая женщина с вампирически-накрашенными губами. Светлая кожа, льдистые, как у Ярика, глаза. Кавалером был детина в холщовой фуражке с мятым козырьком. Красная физиономия, мясистый рубильник, тяжеленный подбородок — хорошо выбритый, впрочем. По-мужски мне подмигнув, он ответил спутнице:
— Не в этом дело, Клара Ивановна.
— А в чем?
— В качестве дамского белья. — Хохотнул, показывая золотые зубы. — Монтан приехавши в Москву, сказал же…
Несокрушима нация, которая способна к воспроизводству при таком качестве, пардон, рейтузов. Помните? Когда поет французский друг, легко и весело становится вокруг… Чужую маму передернуло.
— Озябли? Сейчас мы вас согреем. — Из внутреннего кармана хорошо отглаженного холщевого френча извлек армейскую флягу, обтянутую брезентом, свинтил крышечку. — И сокращаются большие расстоянья…
Она оглянулась, я отвернулся. Рывком поднялся и, пряча сигарету в ладони, пошел против порывов ветра, мимо белого клепаного железа, мимо красных спасательных кругов. По крутому трапу с надраенными медными перилами, рывками, помогая себе обеими руками, поднялся на верхнюю палубу. Вдоль железных белых стен пустые лавки. Вокруг бассейна никого. Впрочем, воды в нем не было, только синий кафель вглубь. Так странно показалось: до горизонтов вокруг одна вода, а этот куб пустой. Настолько, что захотелось прыгнуть — как сумасшедшему из анекдота. Трубы были огромные, но дым из них не шел. Трубы здесь были только для красоты. Я постоял, глядя на горизонт свободы, который растворялся в небе — низком, пепельном, сплошь затянутым. Прошел к корме, спустился к флагу, который щелкал и взвивался. Палуба под ногами дрожала, ветер трепал волосы, давая чувство высоколобости. Море вскипало, искрилось, пенилось и расходилось, свинцово-зеленое, а дальше след наш терялся в волнах. Чайки летели за нами, то выныривая из-под кормы, то вырываясь вперёд. Над нами летели чайки, а глубоко внизу расходилась кипучая вода, перемолотая винтом, под который может ведь и утянуть. Вибрация говорила о силе лопастей, что я особенно прочувствовал, раздумчиво пропев: А я остаюся с тобою, родная моя сторона… Чайки каркали, как белые вороны. Двустворчатая дверь покачивалась, на каждой створке по оправленному в латунь иллюминатору. Я вошел под низкий гулкий потолок. Спускаясь по узкой лестнице, я вспомнил, что говорил мне Ярик о ступеньках. Края были отделаны железом, но набоек с прежним названием уже не было. Только следы и дырки от винтов. В баре здесь были игральные автоматы. Светились, мигали и грохотали, перекрывая магнитофонную песню «А люди уходят в море». Такие я видел только в западном кино. Типа «однорукий бандит»: вбрасываешь мелочь и ручку на себя. Все три были заняты. С правым крайним сражался Ярик. Полукруглая латунная стойка сияла, с потолка освещенная лампочками. Бармен за ней полировал бокалы. Я сел на высокое кожаное сиденье, крутанулся лицом к зеркалу с бутылками. Бармен улыбнулся, он был большеголов, кудряв и в белой рубашке с бабочкой. Я придвинул прейскурант на ножке. Было чувство защищенности. Как в бункере Имперской канцелярии. Дубовая обшивка стен была рассчитана на тысячу лет. Звенящие за спиной автоматы, однако, нарушали большой тоталитарный стиль.
— Что-нибудь смешать? Мартини? Или покрепче? С джином, с виски, с водкой? On the rocks? А может, наш фирменный напиток «Одиссей»? Эффект мгновенный. Который, если угодно, — понизил бармен голос, — как рукой снимет зеленоглазая блондинка, изнывающая в недрах нашего плавучего отеля за одной заветной дверцей. Пятьдесят пиастров — и вот вам ключик от Сезама.
Передо мной закачался ключ. Номерок был зажат в смуглом, красиво поросшим волосом кулаке. Я посмотрел на часы с модно-массивным металлическим браслетом, на красный сюртук и качнул головой.
— Просто коньяк.
Голова отвесила поклон.
— Вас понял.
Ярлык на бутылке, из которой он мне налил, был с надписями по-армянски. Пять «звездочек». Глоток меня согрел. Я держал круглое стекло на ладони, покачивая свой коньяк.
— У вас тут просто Лас-Вегас.
— Плоды разрядки. Партию с «одноруким» не желаете? Сейчас он обыграет этого блондина в белых «левисах», а вы возьмете реванш. Зеркало отражало не только бутылки, но и задний план. Я пил коньяк, наблюдая за приятелем, которому упорно не везло. Расплатившись, я взял сдачу двугривенными и подошел к нему.
— Ну, с-сука, дашь ты или нет?!
Втолкнув последнюю монетку, Ярик дернул ручку, и в грохоте барабана я загадал: если проиграет, о встрече на палубе не скажу. Оставлю шанс столкнуться с матерью, и, ergo, остаться на борту отчизны. Вышло два «желудя», а к ним «апельсин». Ударив ладонью по хрому, он слез с табурета, взвалил на оба плеча багаж. Когда он вышел, бармен за моей спиной сказал:
— Самолюбивый юноша…
Я опустил рычаг. Плодово-ягодный барабан одна за другой выдал мне три «вишенки», после чего со звоном отсыпал рубль.
— Видите? — воскликнул бармен.
Три раза я проиграл, и снова выиграл рубль. Пошла полоса невезения. Я скармливал ему свой выигрыш. По монетке. Потом, потеряв терпение, зарядил сразу пятью. «BAR» — появилось в первом окошке, во втором тоже, и не успел я вспомнить, что по-английски это значит «слиток», как увидел третий. Ниша захлебнулась мелочью, но щедрости автомата не было конца. Бармен принес плетеное лукошко.
— Товарищи, не толпитесь! Молодой человек интуицию потеряет. С вас, — шепнул он мне, — «Шампань-коблер».
— Help yourself? — сказал я, возвращая ему тяжелое лукошко, взамен которого он принес бумажных денег, которые, не считая, я сунул в карман.
Везение продолжалось. Проигрывал «бандиту» по одной, потом вдруг, повинуясь инстинкту, заряжал на максимум. И он мне сыпал, сыпал. Было сумрачно, когда с приятным хрустом в кармане я поднялся на палубу и поднял воротник. Размял затекшее плечо. Закурил, взялся за поручень и удивился безлюдной черноте побережья. В лицо приятно дуло. С моря поднимался туман. С верхней палубы донесся сдвоенный удар колокола, и в голове откуда-то из детских чтений возникло слово «рында». Замерцали огни, мы подходили к Сухуми. Навстречу вышел пограничный катер. Серая броня рассекала туман, спаренная пушка смотрела вперед, за ней крутолобая рубка, мачта, антенны радаров. Хорошо было видно сверху. Вдруг заработали моторы, хлынула вода из дыр над ватерлинией. Припустив так, что у матросов, схватившихся за поручни, на робах крыльями взвились эти заспинные их воротники, а на бескозырках ленточки, катер ушел в ночной дозор. На корме тоже была пушка. Швартовались в прожекторном свете. Под лай собак на темном берегу. Я наблюдал за сходящими по трапу пассажирами, когда за поручень рядом взялся Ярик.
— Мордоворота видишь?
— Которого?
— В белой фуражке.
— Ну?
— Та, что за ним, моя мать.
Клара Ивановна пьяна была так, что едва сошла на причал. Глыбообразный кавалер еще держался.
— На приматов приехали взглянуть. После трудов в Сибири культурно отдыхают. Сейчас в номере доберут, а с утра пo-новой. Так и существуют, соревнуясь, у кого раньше цирроз печени. Не узнала меня.
— Ну да?
— В упор столкнулись. Родная мать. Тем более не опознаешь ты. Когда я вернусь… — Он бросил окурок за борт. — Как? Тоже все спустил?
— Наоборот.
— Сколько наиграл?
— Сто двадцать.
— Ни хера себе!
Я сунул руку в деньги:
— Иди, подергай?
— Надёргаюсь еще. В диапазоне от Монте-Карло до Лас-Вегаса…
— Как знаешь.
— Ладно, дай червонец.
— Могу и больше.
— Больше не надо. Чего доброго, нажрусь. На посошок, как говорится. Чтобы пройти, как посуху. Иисусом Христом.
— Только с Иудой осторожней. Бармен там. Располагающей наружности…
Бдительность он одобрил:
— Растешь! Ориентироваться начинаешь в биомассе. Глядишь, и вправду станешь… А? На худой конец, членом Союза писателей.
— Иди-иди.
— Я к тому, что «Ветерок» снесет двоих, — сказал он. — Если вдруг надумаешь…
Он ушел, а я опустился в шезлонг рядом с его багажом. Над заревом порта скупой россыпью огоньков обозначало себя место, где в свое время высадились охотники за Золотым руном — аргонавты. Столица миниатюрной Абхазии, ныне также «автономной» республики, на всю историю цивилизации была старше Москвы. Я сидел, физически ощущая незримую столицу Империи. Гигантский электромагнит Москвы сломил возникший было порыв рвануть. Чувствуя свою тяжесть, я висел в отсыревшей парусине. Сверкнула молния, и я подумал — а пожалуй, шанс у него есть. Стать Сверхчеловеком… По палубе забарабанил дождь.
