Мама тоже вздыхает.
– Шутки шутками, а нужно позвонить ее маме.
Поглоти меня, темнота. С самого начала было ясно, что этим кончится. Ах, кто-то должен о ней заботиться, ах, давайте рассуждать как взрослые люди.
Я чувствую боль в ноге, которой нет. Жестокая насмешка подсознания. А говорят еще, что рак делает людей сильнее. Да ни хрена! Он заставляет твой мозг бредить. Постоянно мерещится зуд, которого не может быть. И сердце совершенно здоровое, но бесконечно болит.
Нужно сваливать. Только куда? К подругам, которые шушукаются за спиной? К матери, которая меня предала? К врачам, этим лживым маньякам с циркуляркой?
Надо было придерживаться плана D, который уже несколько недель как безвозвратно просрочен. Но я вцепилась в план Z. Потому что Z – это Зак. Последняя буква английского алфавита, последняя надежда.
Зак был моей последней надеждой.
Мы даже не виделись в больнице, а все равно я знала, что это единственный по-настоящему живой человек. Странный бледный мальчик, постучавший мне в стену, оказался единственным, кто знал, что сказать.
– Ты видела, как куры дерутся, когда выясняют, кто главнее?
Зак стоит рядом, оперевшись об забор.
– Не видела.
– Мама и Бекки сейчас ведут себя точно так же.
– Извини. Я завтра уеду.
– Домой?
Я качаю головой. Мама превратила мою жизнь в кошмар. Ко мне ластится козочка. Я зачерпываю пригоршню корма из банки и протягиваю ей. У нее сухой и жесткий язык.
– Тогда куда ты поедешь?
Я пожимаю плечами.
– Мне все кажется, что если сесть на автобус и просто ехать далеко-далеко, рано или поздно свалишься с края земли.
– Не хочу тебя расстраивать, но… – Зак чертит в воздухе круг.
– Не надо спойлеров. Я просто хочу исчезнуть.
– Ты не для того пережила химию, чтобы исчезнуть.
– Помнишь, как я бесилась, что у меня волосы выпадают? Прикинь, я думала, что это настоящая трагедия. Вот дура. Волосы-то отрастут…
– Ну, тебе было страшно, и ты сопротивлялась.
Можно подумать, это повод для гордости.
– Я просто хотела быть нормальной.
– Ты совершенно нормальная.
Бедняжка Зак, тоже путается во временах. После операции все «нормальное» для меня осталось в прошедшем. В глубоком прошлом.
– Если я нормальна, зачем мне все время подсовывают брошюры о жизни ампутантов и проспекты инвалидных команд? Причем баскетбольных. Мне и раньше-то баскетбол не нравился, а уж теперь, когда я калека…
– Ты не калека.
Я выбрасываю остаток корма.
– Я – экспонат для кунсткамеры, Зак.
– Мия, ты не понимаешь…
– Это ты не понимаешь!
– Нет. Ты не понимаешь, какая ты красивая.
Слово сбивает меня с мысли. Красивая? Я закрываю глаза. Мне кажется, что земля из-под меня уплывает.
– Правда. Ты и раньше была красивая. И сейчас красивая. И всегда будешь.
– Хватит, – я держусь за забор, чтобы не упасть. Зачем он портит вечер наглой ложью?
– Знаешь, если б мы учились в одной школе, я б подойти к тебе боялся. Это ж какая смелость нужна – заговорить с такой. Ты даже в этом парике мне сносишь башню. Девять из десяти.
– Это что, ты поставил мне оценку?
– Ну, по всемирной шкале сногшибательности, ты – твердая девятка. А я так, на шесть с половиной.
– Дурак ты, – я открываю глаза и застаю его улыбку.
– Ладно, ладно, я скорее шестерка, а шестерки не разговаривают с девятками. Такой закон.
– Ты не шестерка, Зак. И я уж точно не девятка.
– Знаешь, меня только одно удерживает, чтобы не поставить тебе десятку.
– Боюсь спросить…
– Ты злюка.
Я в шутку шлепаю его по плечу, он подыгрывает и отшатывается.
– Вот видишь? Злюка! Синяк останется!
– Ты выдумал шкалу, Зак. Но если бы она была, ты был бы на дальнем от меня конце. Потому что ты, в отличие от меня, нормальный.
– Да неужели.
– Слушай, чем тут меряться? Я лузер на костылях, а у тебя две ноги!
– Две ноги это зашибись, но есть другие обстоятельства. Мои друзья закончили школу, я остался на второй год. Я жру одиннадцать таблеток в день и раз в неделю сдаю анализ крови, посчитать тромбоциты. Все интересное мне нельзя, даже собирать оливки. У меня тут не нормальная жизнь, а лимб.
– Ну, ты хотя бы выглядишь нормальным. Люди не пялятся.
– Мия, мой шанс – пятьдесят пять.
Интересно, это по какой шкале? Он почему-то вцепился в забор так крепко, что костяшки побелели. Я вижу, как мышцы на его руках напряглись.
– Пятьдесят пять – это что?
Он подтягивается и садится на забор. Меня почему-то пробирает дрожь. Я вижу мурашки на его руках: он тоже дрожит.
– Зак, что это?
– Пятьдесят пять процентов. Вероятность прожить пять лет без рецидива.
Я никогда не дружила с цифрами, но про статистику понимаю главное: с ней не поспоришь. И я понимаю, почему он дрожит. Пятьдесят пять процентов, что «нормальная» жизнь продлится пять лет. Он молчит и смотрит на звезды, как смотрят на старых друзей.
– Зак… ну, все-таки статистика оперирует обобщениями, вдруг ты исключение…
– А ты погугли исключения из статистики.
Я думала, что после выписки он перестанет маньячить на тему вероятностей. Но нет – цифры преследуют его и дома. Может, они для него такой же кошмар, как для меня нога. Может, мы оба теперь мыслим себя ущербной частью целого.
Вообще-то пятьдесят пять – проходной балл. Набрать пятьдесят пять по математике или литературе – совсем неплохо. Меня бы устроило. Сказать ему, что меня бы это устроило?
– Мия, у тебя – уже девяносто восемь.
Между прочим, я бы променяла свои девяносто восемь с одной ногой на пятьдесят пять с двумя. Я даже открываю рот, чтобы это сказать вслух, но поднимается ветер, перебив меня шорохом листьев, и уже через секунду я рада, что промолчала. А он смотрит вверх, на точечки света, пронзающие темный купол мрака. Вселенная состоит из вероятностей и неопределенностей. Как можно цепляться за одну-единственную цифру?
– Можешь злиться на судьбу целую жизнь, если хочешь, – говорит Зак. – Но она у тебя есть, эта целая жизнь впереди. А у меня – я не знаю, что у меня есть.
– Ой! Ты видел? – я тыкаю пальцем в небо, надеясь вернуть его в чувство. – Звезда упала.
– Это метеорит.
– То есть, желание на нем не загадать?
Он пожимает плечами.
– Ну, если хочешь загадывать желание на летящем метеорите – попробуй.
Я стукаю его по ноге.
– Так. Ты все портишь. Лучше помоги мне залезть.
Зак подхватывает меня. Я ставлю здоровую ногу на перекладину, подтягиваюсь, закидываю вторую ногу на ограду и оказываюсь верхом на заборе. Лицом к нему. Боюсь не удержаться с той же легкостью, и кровь приливает к шраму, и голова кружится. Но я хочу смотреть ему в глаза. Они такие серые.
– Вообще-то расстановка сил была такая: я ною, а ты меня утешаешь.
– Что, серьезно?
– Серьезно. Нам нельзя обоим быть несчастными одновременно! – я щелкаю пальцами. – Так что але, не отвлекайся.
– Попробую. На чем мы остановились?
– Ну, ты желал мне приятной поездки, а я обещала прислать тебе открытку… – я сперва в шутку стукаю его кулаком в грудь, а потом вдруг всерьез вцепляюсь в его футболку. – Слушай, поехали со мной!
– Что?..
– Что слышал! Ты, я, автобус-грейхаунд… – идея распускается в моем воображении безумным цветком с чудесным запахом свободы.
– И куда мы поедем?
– Да к черту детали, просто поехали, и все!
– Ты шутишь?
Я не шучу! Но он смеется и отводит взгляд.
– Блин, Мия, я не могу просто так взять и…
– Можешь!
– У меня школа. И мама. И остальные. Ты знаешь, что им пришлось пережить?
– Они тебя поймут.
– Я нужен им здесь, на ферме. Пока я… Ну, в общем, я им нужен.
Но ты и мне нужен, – думаю я, но молчу.
Зак накрывает мою руку своей. Наши пальцы сплетаются. У него такая теплая кожа. Я не представляла, что так ждала этой руки. Она источает спокойствие. Снимает боль. Выравнивает звезды.
Он произносит:
– Ты мне сейчас не поверишь, но тебе действительно жутко повезло. Я бы поменялся с тобой местами, если бы только мог.
Я вздрагиваю. Не может быть.
– Да ладно.
– Если было бы можно гарантировать родителям девяносто восемь процентов, я бы не думал дважды.
– Я бы тоже с тобой поменялась, – начинаю я, но он сжимает мою руку, и я замолкаю.
Его мама зовет нас в дом, но мы не двигаемся с места. Балансируя на заборе, вцепившись руками в руки друг друга, это все, что мы можем делать, чтобы не развалиться.
Позже, когда ночной холод пробирает нас до костей, мы отпускаем друг друга. На сей раз я иду за ним в дом. Я тихо иду рядом с ним на костылях. Альпака кряхтит, когда мы проходим мимо.
Зак помогает мне пролезть через окно и задергивает за нами шторы, отрезая от нас вселенную.
