— Извините, — тихо сказал он, и она ленивым движением откинулась на подушки, расслабилась; на бретельках ее ночной рубашки были вышиты розочки.
— Неуклюжий, — прошептала она и многозначительно подмигнула.
В конце обхода он бросил взгляд на ее температурный лист — все в порядке, ничего особенного. Анализы в норме, никаких отклонений, лечение прописано правильно. Единственное, этот запах смерти, пахнувший на него (а может, ничего и не было?), да подсознательное чувство тревоги. В конце концов он убедил себя, что просто еще находится под впечатлением трех смертных случаев в блоке В-4 накануне.
А во второй половине дня женщина почувствовала себя плохо и попросила сиделку, чтобы ей дали судно. Она перегнулась через край кровати, ее несколько раз вырвало. Потом по телу ее пробежала судорога, она хрипло вскрикнула от ужаса и изо рта ее неудержимо хлынула яркая кровь.
Ее соседка не сразу сообразила нажать на кнопку звонка. Примчалась сиделка, две палатные сестры; одна из них с первого взгляда сообразила, в чем дело, и тотчас кинулась за врачом.
Но было уже поздно. Через две минуты больная умерла.
Ее фамилия была Уэст. Мария Иоганна Уэст. Это имя он надолго запомнит.
Были и другие имена в графе «дебет» его гроссбуха.
Питер Тейт, одиннадцати лет, перелом левой большеберцовой кости. Жизнерадостный мальчик, курносый, веснушчатый, озорной, как терьер. Сломал ногу, упав с дерева. На гипсовой повязке значились автографы двух сестер; на выписку готовили. Рентген показывал, что кость встала на место. Никаких проблем. А при общем осмотре Деон обратил внимание, что в одном ухе на барабанной перепонке появилась краснота. К тому же мальчик слегка температурил, и Деон прописал пенициллин — один миллион единиц. Еще бы. Он был горд, что обнаружил такую мелочь в то время, как все другие, будучи озабочены главным, пропустили ее.
А по дороге домой Питер Тейт пожаловался, что у него кружится голова. Родители подумали, что это может быть просто от пережитых волнений, результат общего шока. Затем матери показалось, что он тяжело дышит. Затем он стал хватать ртом воздух — мальчик задыхался. Отец развернул машину и помчал обратно в больницу — он гнал автомобиль, как только позволял транспорт, ибо они попали в час пик. Коллапс наступил почти сразу же, им десяти минут не хватило доехать до больницы — попали в правый ряд за автобусами и не могли выбраться. Мальчик умер, едва его внесли: анафилактический шок в связи с полной непереносимостью пенициллина. Кто мог знать, что его убьет то, что дарует жизнь? Он, Деон ван дер Риет, должен был знать. Запиши в графу «дебет» Питера Тейта.
Запиши в эту графу Виллема Руитерса, шести с половиной лет.
Запиши Нони М'вубанджани, восемнадцати лет, служанку.
Запиши Роберта Рональда Мортена, пятидесяти двух лет, директора компании.
Этих он часто вспоминает среди ночи, когда не спится.
Но были и другие, в следующей графе, так что баланс сходился. Тех, других, он тоже не должен забывать, чтобы не сойти с ума.
Он дежурил в ту ночь в мужском отделении блока В-1 и менял капельницу пациенту, поступившему с острым панкреатитом, когда динамик вызвал его каким-то совсем уж загробным голосом.
Проклятие! Не было еще и десяти, и дежурство выдалось довольно спокойным, так что он тешил себя надеждой выкроить пару часов, чтобы поспать. Он устал до чертиков, как никогда. Их смена прошлую ночь дежурила на Скорой помощи, и дежурство выдалось не дай бог никому. А тут еще ночная сестра попалась недотепа какая-то, суетится по всяким пустякам, из рук у нее все валится. Может, у этой дуры раздражительность от месячных, а может, вообще климакс или черт знает что.
Деон ввел иглу в вену больному, улыбнулся ему, кивнул палатной сестре: «О'кей, сестрица. Держите пятьдесят капель в минуту в течение двух часов, затем убавьте до двадцати», — и заспешил к дверям по длинному проходу между койками. Юноша на койке у двери еще не спал — он читал, включив ночник на тумбочке и пристроив на согнутых коленях книгу, как на пюпитре. Он поднял глаза на Деона, когда тот проходил мимо, и Деон ответил ему улыбкой. Юноша никак не реагировал — просто следил за идущим по проходу Деоном сосредоточенным взглядом. Затем опустил глаза в книгу.
Этот, слава богу, для нейрохирургии. Опухоль мозга. А неглупый паренек. Деон посмотрел на обходе, чем это он зачитывается. «Also Sprach Zarathustra»[7] Ницше. Юноше сделали биопсию и теперь лечили рентгеном. Придется еще раз лезть к нему в череп. Надежды на выздоровление было мало. Можно ему год обещать, но за это время он превратится в животное. Паренек это отлично понимает. Ницше. Конечно же, он все понимает.
Телефон был в комнате дежурной сестры. Коммутатор долго не соединял. Деон присел на краешек стола и, болтая ногами, ждал. Вошла сиделка — невысокая женщина, острая на язык. Рода — он слышал, так ее называли, хотя обязаны звать по фамилии. Она внесла поднос с двумя пустыми чашками и тарелкой, на которой лежали остатки печенья. Он поманил ее пальцем и, когда она, жеманясь, подошла, взял с тарелки печенье. Она сделала возмущенное лицо. Он ухмыльнулся и, нарочно чавкая, стал жевать печенье.
— Коммутатор, — наконец раздался в трубке усталый голос.
— Ван дер Риет у телефона.
— Вас вызывает Скорая помощь, доктор. Соединяю.
— О'кей.
И снова он ждал с трубкой возле уха, пока наконец не услышал решительный голос дежурного из приемного покоя.
— Деон?
— Да. Привет, Джон.
Там не стали тратить время на любезности.
— Направляю парня с пулевым ранением. Брюшная полость. Калибр оружия.303.
— Господи боже!
— Потерял много крови, так что, очевидно, готовьте сразу в операционную.
— О'кей, Джон. Привет.
Вот и поспал. Он соскользнул со стола, на ходу хлопнул эту кривляку по округлому заду и задержался только у дверей, где висела доска с расписанием дежурств. Четверг. Врач в приемном покое Билл дю Туа, дежурный хирург — это чучело Беннетт.
Деон что-то раздраженно буркнул себе под нос. Он терпеть не мог работать с Беннеттом. Ублюдок, только и знает, что иронизировать — особенно по поводу врачей, живущих при больнице. Можно подумать, что сам никогда им не был. Комплекс неполноценности, не иначе. Билл — тот другое дело, парень что надо. Он даже поработать дает, не заставляет человека чувствовать себя мебелью, как иные; дали, мол, тебе ретрактор в руки, стой и держи. Беннетт, несколько лет проработавший в Америке, называл ретрактор не иначе как «дурацкой палкой»). А что, вообще говоря, он прав. Хотя не так-то это приятно — сознавать, что столбом стоишь у стола.
Но тут уж ничего не поделаешь. Сегодня первую скрипку играть будет Беннетт, устроит, как всегда, фейерверк — даст разгон операционной сестре, будет сыпать язвительными замечаниями сквозь зубы, такая уж у него манера, он не может без этого. И не то чтобы он действительно был мастером своего дела. Если разобраться, хирург он вшивый. Из тех, кто нахрапом берет. Но так или иначе, а сегодня хозяин он.
Беннетт уже стоял в раздевалке в одних кальсонах, когда вошел Деон. Взглянул на Деона сквозь очки в роговой оправе.
— Сколько влили ему крови?
Деон скинул куртку, расстегнул рубашку.
— Три пинты, сэр. Сейчас вливают четвертую.
— У него сильное кровотечение. Полагаю, вы заказали еще?
Тон был резкий, излишне высокомерный, и Десна это задело. Он что, воображает, что вокруг него ослы?
Деон лишь сухо кивнул.
Беннетт скакал на одной ноге, целясь другой попасть в белую льняную штанину. Он показал головой в сторону двери.
— А Билл готов?
— Он с больным, — отвечал Деон.
— А как малый?
— Кровь принял нормально. Периферический пульс в порядке.
— Кровяное давление у него низковатое.
— Было девяносто на шестьдесят, когда я уходил.
Беннетт откашлялся, прочищая горло. Застегнул пуговицы на брюках и молча сунул ноги в туфли.
Явно не в его правилах было делиться своими соображениями. «Ладно, пошел ты знаешь куда…» — сказал про себя Деон.
Он быстро разделся и стал под холодный душ, наслаждаясь его ледяной, захватывающей дух свежестью. Затем закрутил кран и тщательно растер себя полотенцем. Все, теперь он в форме, и голова опять стала свежей. Он начал одеваться.
Беннетт аккуратно вешал костюм в шкафчик.
— Пошевеливайтесь, — бросил он, не поднимая головы. — Я не собираюсь торчать здесь до утра.
Деон прикусил язык, сдержав готовую сорваться дерзость. Он остыл не сразу — у него еще долго ходили желваки, хоть он и молчал. Он прошел мимо Беннетта и из стопки стерильной одежды в стенном шкафу выбрал все, что нужно.
В дверь несмело просунулась чья-то голова. За толстыми линзами очков моргали глазки, однако хищный нос как бы предостерегал, что доверять этой нарочитой застенчивости нельзя.
