Мо Янь - Устал рождаться и умирать

Отправившись на рынок покупать вола, отец взял меня с собой. Это был первый день десятого месяца тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого года. В безоблачном небе под чудесными лучами солнца с криками парили стаи птиц, саранча на обочинах дороги во множестве вонзала острые брюшки в твёрдую землю, откладывая яйца. Я ловил её и нанизывал на стебелёк травы, чтобы принести домой, зажарить и съесть.

На рынке царило оживление. Тяжёлые времена миновали, урожай осенью собрали добрый, и лица людей сияли радостью. Держа меня за руку, отец направился прямо в скотный ряд. При виде нас — Синеликого-старшего и Синеликого-младшего — многие восклицали: «Эк отец с сыном носят отметины на лице, боятся, что их не признают!»

В скотном ряду продавали мулов, лошадей, ослов. Ослов было всего двое. Серая ослица с поникшими ушами, печально опущенной головой, потухшим взглядом и жёлтым гноем в уголках глаз. Даже заглядывать в рот и смотреть на зубы не нужно: и так ясно, что старушка. Морда другого, выхолощенного самца, рослого, с мула, была отталкивающе белой. Белая морда у осла — не жди потомства. От него, как от изменника-сановника в пекинской опере,[94] просто исходило коварство, кому такой нужен? Отвести мясникам коммуны, пока не поздно, как говорится, «на небесах мясо дракона, на земле — мясо осла». Кадровым работникам коммуны ослятину только подавай. Особенно новому партсекретарю, который прежде служил секретарём у уездного Чэня, Фань Туну, которого за глаза звали «фаньтуном»,[95] бездонной бочкой то есть. Этот мог умять столько, что все диву давались.

Уездный Чэнь питал глубокую привязанность к ослам, а партсекретарь Фань — пристрастие к ослятине. При виде этих ослов — старого и безобразного — отец помрачнел, на глазах выступили слёзы. Понятно, опять вспомнил про нашего чёрного осла, этого белокопытку, о котором даже в газетах писали, — ни один осёл в мире не совершил столько выдающегося. Тосковал по нему не только он один, я тоже. Вспомнить время, когда я учился в начальной школе: как мы гордились им, троица из семьи Лань! И не только мы, его славу делили с нами двойняшки Хучжу и Хэцзо. Хотя отношения отца с Хуан Туном и матери с Цюсян были довольно прохладными — они даже не здоровались при встрече, — с девочками из семьи Хуан я ощущал какую-то особую близость. А если честно, они были мне роднее, чем моя сводная сестра Баофэн.

Оба продавца ослов, похоже, оказались знакомы с отцом: оба кивнули с многозначительной усмешкой. Отец потащил меня прочь, к волам — будто хотел скрыться, а может, знак ему был с небес. Осла нам уже не купить никогда, ни один осёл в мире не сравнится с нашим.

Рядом с ослами было безлюдно, а у волов оживлённо. Они тут всех размеров и расцветок, взрослые и телята. Пап, а, пап, откуда их так много? Я-то думал, за эти три тяжёлых года их всех перерезали подчистую, — надо же, столько развелось, из трещин в земле повыскакивали, что ли? Тут и волы с юга Шаньдуна, и циньчуаньская порода, и монгольская, и с запада Хэнани, есть и полукровки. Не глядя по сторонам, мы направились прямо к молодому, недавно обузданному бычку. С виду около года, каштановой масти, бархатистая шкура, и глаза светятся сметливостью и озорством. Сильные ноги говорили о резвости и силе. Несмотря на молодость, по развитости он смотрелся как взрослый, — ну, как юноша с пробивающимися усиками над верхней губой. Его мать, корова монгольской породы, отличалась вытянутой комплекцией, хвост аж до земли, выступающие рога. У таких широкая поступь, горячий нрав, они хорошо переносят холод и тяжёлую работу; и в дикой природе выживут, и пахать на них можно, и запрягать. Хозяин телёнка, бледный, средних лет, зубы торчат из-под тонких губ, авторучка в кармане чёрной форменной куртки без одной пуговицы, выглядит как бухгалтер производственной бригады или кладовщик. За ним стоял вихрастый косоглазый паренёк, примерно мой ровесник и, судя по всему, тоже не ходит в школу. Смерив друг друга взглядами, мы почувствовали, что вроде как знакомы.

— Вола покупать? — первым заговорил он, а потом заговорщически добавил: — Этот телёнок — полукровка, отец швейцарской симментальской породы, мать — монголка, на животноводческой станции скрещивали, искусственное осеменение. Этот симменталец восемьсот килограммов весом, что твоя небольшая гора. Хотите покупать, берите телёнка, корову ни за что не покупайте.

— А ну помолчи, сорванец! — шикнул на него бледнолицый. — Ещё слово, и рот зашью.

Мальчик высунул язык, захихикал и скрылся за его спиной. Оттуда ещё раз тайком указал на изогнутый хвост матери телёнка, явно, чтобы привлечь моё внимание.

Отец наклонился и протянул к телёнку руку, причём так, как в ярко освещённом танцевальном зале благовоспитанный джентльмен приглашает на танец увешанную драгоценностями даму. Много лет спустя я видел такое во многих зарубежных фильмах и всякий раз вспоминал, как отец тогда протягивал руку к телёнку. Глаза отца лучились светом, какой бывает лишь в глазах близких людей при нежданной встрече после многих испытаний. Самое поразительное, что телёнок махнул хвостиком, подошёл и синеватым языком лизнул отцу руку, потом ещё раз. Тот потрепал его по шее и заявил:

— Покупаю этого телёнка.

— Покупаешь, так бери обоих, мать и сына разлучить не могу, — заявил продавец тоном, даже не допускающим торга.

— У меня всего сто юаней, и я хочу купить этого телёнка! — настаивал отец, вытащив спрятанные глубоко за пазухой деньги и протягивая ему.

— Пятьсот юаней за двоих, и можешь уводить, — ответил тот. — Дважды повторять не буду, берёшь — бери, не берёшь — скатертью дорога, некогда мне, торговать надо.

— У меня всего сто юаней, — повторил отец и положил деньги под ноги продавцу. — И я хочу купить этого телёнка.

— Подними свои деньги! — взревел тот.

Отец в это время сидел на корточках перед телёнком и гладил его, на его лице отражалось глубокое волнение, и он явно пропустил слова продавца мимо ушей.

— Дядя, продал бы ты ему… — послышался голос паренька.

— Поменьше бы ты языком трепал! — Продавец сунул ему повод от коровы. — Крепко держи! — Потом подошёл к телёнку, оттолкнул согнувшегося отца и отвёл телёнка к матери. — В жизни не видал таких, как ты. Силой, что ли, увести хочешь?

Отец сидел на земле с помутившимся взором, словно одержимый:

— Мне всё равно, хочу этого вола.

Теперь-то я, конечно, понимаю, почему он так настаивал, но тогда мне и в голову не приходило, что этот вол — очередное перерождение Симэнь Нао, Осла Симэня. Отец подвергался огромному давлению из-за того, что упорствовал в своих заблуждениях и оставался единоличником, — вот, думал я, на него помрачение и нашло. А теперь и сомневаться не приходится: между волом и отцом существовала духовная связь.

Телёнка мы в конце концов купили — так было начертано судьбой, давно определено в преисподней. Отец с продавцом ещё ничего не решили, а на рынке появился Хун Тайюэ, партийный секретарь большой производственной бригады Симэньтунь, с ним бригадир Хуан Тун и ещё пара человек. Они заметили корову и, конечно, углядели телёнка. Уверенно раскрыв корове рот, Хун Тайюэ заключил:

— Старьё, все зубы съедены, только на убой и годится.

Продавец скривил губы:

— Ты, почтенный брат, волен не покупать мою корову, но говорить такое без зазрения совести никуда не годится. С какой это стати зубы съеденные? Я тебе вот что скажу: если бы бригаде не нужны были срочно деньги, я бы эту корову ни за что не продал. Пустил бы снова на случку, на будущий год ещё бы одного телёнка принесла.

Хун Тайюэ выпростал руку из широкого рукава, чтобы поторговаться, как это принято у барышников.[96] Но продавец отмахнулся:

— Брось ты это. Говорю ясно и чётко: продаю корову и телёнка вместе, обоих за пять сотен, ни медяка не уступлю, вот и весь разговор.

— Телёнка беру я, за сто юаней, — выпалил отец, обнимавший телёнка за шею.

— Ты, Лань Лянь, не тратил бы силёнки, а возвращался бы домой, забирал жену с детьми — и в кооператив, — с издёвкой бросил Хун Тайюэ. — Коли так волов любишь, назначим в скотники, будешь ходить за ними. — И глянул на Хуан Туна. — Что скажешь, бригадир?

— Мы, старина Лань, твоим упрямством уже наелись. Всем миром просим: давай в кооператив, ради жены и детей, ради репутации всей производственной бригады, — откликнулся Хуан Тун. — А то всякий раз на собрании в коммуне кто-нибудь нет-нет да спросит: «А что, у вас в деревне этот единоличник ещё сам по себе?»

Отец не обращал на них никакого внимания. Голодные члены коммуны убили и съели нашего чёрного осла и растащили запасы зерна. Объяснить эти злодеяния можно, но в душе отца они оставили незаживающие раны. Он не раз говорил, что у него с ослом не обычные отношения хозяина и домашнего животного, — они жили душа в душу, как братья. Отец не мог знать, что чёрный осёл — это его переродившийся хозяин Симэнь Нао, но наверняка чувствовал, что их свела сама судьба.