Соня чистила картошку и краем слушала, что болтают по радио, когда с работы вернулась мать. Вид у нее был очень грустный и расстроенный, она выпила холодной воды из холодильника, ушла в комнату, чтобы переодеться, и, вернувшись, решила все-таки завести тот разговор, который планировала уже много времени.
— Софья, — проговорила она, садясь за стол и приглаживая короткую стрижку из вьющихся рыжих волос, их девушка унаследовала именно от нее, хотя у матери совсем не было веснушек, — ты можешь меня послушать?
— Да, конечно, — Соня отложила картошку и тоже присела за стол, разглядывая разный хлам, который на нем стоял — какие-то чашки с недопитым чаем, баночки с медом, в которых и меда то уже давно не было, пузырьки и коробки из-под лекарств. Почему это все пылилось здесь? Потому что всем было плевать.
— Ты ведь у нас уже взрослая девочка, — Ольга Андреевна, погладила дочь по волосам, сегодня заплетенным в тугую французскую косичку, — ты должна все понять.
— Что-то с папой? — испугалась Соня, но ее мать только покачала головой. Она отняла руку, встала, налила себе еще воды и снова села.
— Понимаешь… — женщина прикрыла глаза и посидела так несколько мгновений, а потом внимательно глянула на девушку, — ты, наверное, тоже очень устала от того, что мы все время ругаемся. Соня молча слушала ее и разглядывала свои покрасневшие от горячей воды пальцы, — ну так вот… мы с твоим папой решили наконец-то развестись.
«Наконец-то» Ольга Андреевна как будто специально подчеркнула и облегченно вздохнула. И почему только она должна была извещать об этом дочь и решать все проблемы? Она надеялась, что с отсутствием Ивана Семеновича в этой квартире проблем станет хотя бы в половину меньше и поэтому мечтала о том, чтобы он поскорее уехал.
— И давно вы это решили? — зачем-то спросила Соня.
— Нет, — отмахнулась Ольга Андреевна, — недавно. Сонечка, я пойду прилягу, устала я, — она потрепала девушку по щеке, коротко поцеловала в висок и ушла, оставив ее в одиночестве. Соня долгое время так и сидела, не шевелясь, а потом тихонько всхлипнула и зажала себе рот ладонью, чтобы мать не услышала.
Ее привычный мир дал огромную трещину. Больше не существовало счастливого слова семья, пусть в нем было много плохого, много скандалов и недовольства друг другом ее родителей. Теперь были отдельно папа и отдельно мама и ей еще, и предстояло выбирать, с кем она останется. Как это жестоко, унизительно, грустно! Вот и закончилось детство…
Соня уныло побрела дальше чистить картошку, кусая губы, чтобы успокоиться, но без толку. Слезы ее капали прямо в кастрюлю с водой.
Когда они ругались, они просто ругались, и у нее еще была какая-то надежда, что они помирятся и все будет как прежде, как когда-то, совместные походы по выставкам, в музеи, на лыжах в маленький и грязный лес, находившийся недалеко от их дома. Но теперь глупо было думать о том, что что-то будет как раньше, потому что ее ждал другой, новый, надломленный мир, в котором не было места теплым мечтам детства, чувству любви и защищенности, которые окружали ее в семье.
Соне захотелось провалиться под землю, исчезнуть. Она задрала рукав своего свитера и резанула руку чуть выше запястья ножом, которым только что чистила картошку и стала, как зачарованная, смотреть на хлещущую в раковину кровь. Потом она сделала еще несколько порезов и все они расцвели красными цветками гибискуса в горячей воде.
— Сонь? — на пороге кухни появилась встревоженная мать и девушка торопливо накрыла раны ладонью и одернула рукав, — ты тут не плачешь?
— Нет, мамочка, — быстро сказала она. Женщина постояла некоторое время, а потом обняла ее со спины и вдруг заметила кровь.
— Я поранилась, — поспешила оправдаться Соня и убежала в ванную, захлопнув дверь. Она отсутствующим взглядом пробежалась по пузырькам, стоящим на полочке, взяла йод, но обрабатывать свои порезы не стала. Она закрыла задвижку на двери и включила воду, а сама осела на пол, спрятала лицо в ладонях и заплакала.
Добро пожаловать во взрослую жизнь, — злобно сказала она себе и с грустью вспомнила чувство, которое возникло у нее на дне рождении у Кеши, где все были пьяными и мерзкими, когда ей захотелось убежать к мамочке с папочкой, лишь бы только не видеть того, во что превратились ее друзья. Бежать больше было некуда, путь назад был отрезан. Теперь только вперед.
— Good buy, — улыбнулась Татьяна Георгиевна Маше, которая забрала классный журнал и вышла последней из класса. Коля дожидался этого за дверью, и стоило девушке скрыться из виду, он с видом наигранной неуверенности заглянул в класс.
— Простите, — сказал он, — я не помешаю?
Татьяна Георгиевна, у которой был свободный вопрос, только собралась сходить покурить в учительскую и испуганно спрятала в ящик стола пачку тонких дамских сигарет и любовный роман в цветастой обложке. Она как-то неуверенно кивнула и отвела взгляд темных внимательных глаз.
— Чем могу помочь, Михайлов? — спросила она не очень-то приветливо. Коля сел за парту напротив нее и объяснился.
— Я плохо понял тему. Не могли вы бы мне объяснить? — вежливым и до тошноты ласковым голоском попросил парень.
— Какую тему? — обреченно уточнила Татьяна Георгиевна.
— Вопросительные и отрицательные предложения в простом настоящем времени, — без запинки ответил Коля. Эту фразу он разучил заранее, чтобы она уж точно не вызывала никаких подозрений.
— Что именно тебе не понятно?
Вопрос заставил Колю глубоко задуматься, потому что он был к нему немного не готов. Он был уверен в том, что Татьяна Георгиевна просто начнет повторять ему тему точно также, как она сделала это на уроке для всех.
— Все! — смело заявил он.
— Ох, Михайлов, — молодая женщина тяжело вздохнула, — горе ты мое. Опять весь урок проболтал с Якушевым. Ну, ничего. Главное, что есть желание учиться, — рассудила она, и Коля подхватил про себя. «Главное, что есть желание» — усмехнулся он и ситуация показалась ему очень забавной.
Татьяна Георгиевна встала из-за стола и направилась к доске. Сегодня она была одета в костюм, состоявший из темно-зеленых юбки-карандаша и пиджака, под которым у нее была строгая белая рубашка с черными пуговицами, пуговицы Коле определенно нравились, да и то, как юбка обтягивает ее бедра, особенно, когда она наклоняется, чтобы взять мел. Так и хотелось глупо по мальчишески, шлепнуть ее в это мгновение. Но нет, нужно действовать иначе, если он хочет чего-то добиться.
— Обрати внимание, Михайлов, вспомогательный глагол «to do» на русский язык не переводится, — Коля с умным видом кивал, слушая ее, пока она писала на доске примеры, — вот, посмотри. Do I read much? Здесь будет, не «я делаю читаю много», а «много ли я читаю». Это тебе понятно?
— Да, Татьяна Георгиевна, — улыбаясь, проговорил Коля. На него нагоняли скуку все эти правила, и ему куда больше нравилось наблюдать за женщиной, за тем, как напрягаются мышцы ее худенького плеча и руки, когда она пишет, как бегают жилки в кисти.
— Тогда пойдем дальше. Вспомогательный глагол спрягается, а смысловой нет. В отрицательных предложениях частица «not» ставится между смысловым и вспомогательным. I do not read much. Понял? — Коля снова кивнул. Татьяна Георгиевна чувствовала себя героем, совершающим великое дело, раз ей удалось хоть что-то втолковать невнимательному и ленивому парню. Ей захотелось проверить, что же он усвоил в итоге и тщеславие ее погубило.
— Попробуй написать под мою диктовку простенькие предложения с переводом, — распорядилась она и Коля довольный вышел к доске и взял в руки мел. Все шло по его плану. Он уже представлял себе, как Кеша будет бить стекло в директорском кабинете.
Конечно же, он не смог написать и пары слов, в английском он был совсем плох и Татьяна Георгиевна, чувствуя себя в этом виноватой, стала исправлять его каракули, перечеркивая в них почти все. Когда она стала писать, как должно было быть на самом деле, Коля подошел к ней сзади и обнял одной рукой за талию. Женщина замерла и от испуга даже выронила мел.
— Как же я благодарен вам, что вы тратите на меня свое драгоценное время! — восторженно воскликнул Коля ей прямо в ухо, хотя стоило бы сказать иначе «хватит тратить наше драгоценное время на всякую ерунду». Татьяна Георгиевна часто задышала, она не знала, как вести себя — Коля вел себя ужасно, но при этом говорил ей такие слова, которых она от него никогда не слышала.
— О, Татьяна Георгиевна! — продолжал парень. — Татьяна! — он заставил ее развернуться в своих объятиях и теперь гипнотизировал ее взглядом своих коварных цыганских глаз, подарком от отца, которого он никогда в жизни не видел. Отчество в свидетельстве о рождении у него было написано по имени дедушки. Мать и правда не знала, как зовут его отца, хотя частенько вспоминала ту блистательную ночь, которую они с ним провели, в своем пьяном бреду.
