Надо же!
В тот год, когда весь советский народ изучал исторические решения ХХV съезда КПСС с тем, чтобы последовательно претворять их в жизнь, молодой драматург Валентин Т. переживал затяжной творческий кризис. Не писалось. Пьесы, купленные реперткомом Минкульта и разосланные по театрам, оседали каменноугольными залежами в шкафах завлитов. Комедия о молодых строителях, когда-то имевшая городаж и сделавшая Валентина широко известным в узких кругах, постепенно исчезла из репертуара, дотлевала где-то в провинции, о чем он узнавал по отчислениям в бухгалтерии ВААП. Последний раз пришло двенадцать рублей за три спектакля. Автору платили четыре процента от сбора. Произведя в уме несложные арифметические вычисления, Валентин подсчитал, что на каждом спектакле было примерно по пятьдесят зрителей. Двадцать человек на сцене, пятьдесят в зале. Нормально, да?
Нужно было срочно залудить что-нибудь забойное. Лучше комедию. Но решительно ничего в голову не приходило. Каждое утро он усаживался за «Эрику», глушил себя черным кофе, выкуривал по пачке сигарет, но вставленный в машинку лист оставался девственно чистым. Над чем смеяться позволялось, было не смешно. Над тем, что смешно, смеяться было нельзя. Оловянный глаз главного редактора реперткома Скачкова парализовал любое движение мысли. Промаявшись полдня, ехал в ЦДЛ и там, за столиком в «пестром» кафе, в привычном кругу молодых писателей душевно разговаривал о литературе, ругательски ругал советскую власть, маразматика Брежнева и рассказывал анекдоты о Ленине. Домой возвращался на последней электричке, потому что денег на такси давно уже не было.
Жил Валентин в Переделкино, на литфондовской даче, выделенной отцу, историческому писателю, ветерану войны, методично разрабатывавшему не сказать чтобы очень богатую, но и не бедную жилу — тему пламенных революционеров. Она была хороша своей неисчерпаемостью. Постоянная погруженность в прошлое наложила отпечаток на его внешность. Приземистый, плотный, с бритой головой, он смотрел на окружающее как бы сквозь пыль лихих кавалерийских атак, злобный стрекот тупорылых «максимов», бешеный аллюр тачанок Котовского. Против сборищ, которые иногда устраивал сын, не возражал, но неодобрения не скрывал.
— Курей нажрутся, и фе-фе-фе, фе-фе-фе! — ворчал он, поднимаясь к себе в кабинет.
Весной отец выбивал в Литфонде для себя и матери льготные путевки на два срока в Ялту, дача оставалась в полном распоряжении сына. Очень удобно, когда есть деньги. Когда денег нет, как-то все равно. В одно прекрасное августовское утро Валентин привычно сел за машинку, но вдруг понял, что смотреть ни на что не может: ни на «Эрику», ни на вставленный в каретку лист, ни на свои наброски на пыльном столе. Все вызывало отвращение. За окном разгорался погожий день, весело чирикали какие-то птахи. Они тоже вызывали отвращение. Было только одно место, где он хотел бы оказаться: Дубовый зал ЦДЛ, морозная скатерть, знакомая официантка Зиночка. «Привет, Валя! Как всегда? Коньячку двести?» «Триста!»
Триста. Легко сказать, когда в карманах жалкие рубли и мелочь. Валентин посидел у телефона, раздумывая, у кого бы перехватить полтинник или хотя бы тридцатку. Пустой номер. Кто не отвечал, а те, что отвечали, сами мучались с похмелюги. Ну что за паскудная жизнь! Довели страну!
Оставалось последнее средство. Валентин поднялся в кабинет отца, стены которого от пола до потолка были увешаны книжными полками. Отец подписывался на все собрания сочинений, скупал в Книжной лавке писателей на Кузнецком мосту все новинки, но сам ничего не читал. Это давало сыну возможность при острой необходимости изымать по несколько книг и сбывать их знакомому букинисту. И ни разу не случалось, чтобы отец заметил пропажу. Сейчас и была такая необходимость.
Валентин оценивающим взглядом окинул стеллажи. За Драйзера много не дадут, Драйзера полно. Фейхтвангер? Может быть. Десятитомник Алексея Толстого? Хорошо бы. Но чем заполнить дырку? Неожиданно заметил на самой верхней полке длинный ряд увесистых томов в синем переплете. Господи Боже мой! Полное собрание сочинений Ленина. Последнее, пятое издание. В 55-ти томах. Мало ему было четвертого издания в 44-х томах! Все равно ни разу не открывал! Мысль неторопливо двигалась дальше. Если вместо четвертого издания стоит пятое, то куда же делось четвертое? Стопки перевязанных шпагатом коричневых книг обнаружились в чулане под лестницей. Удачно. Если отец хватится, можно сказать: выбросил. Не солить же!
Валентин придирчиво осмотрел добычу. Тома новенькие, незатертые, как будто только что из типографии. По рублю за книгу дадут? Должны. Сорок четыре рубля. Годится. Дубовый зал ЦДЛ начал обретать реальность. Сложив книги в просторный абалаковский рюкзак, с которым в юности ходил в турпоходы, Валентин зашагал к электричке. При том что ростом и силенками природа его не обидела, он взмок, пока доволок до платформы увесистое, прямо таки свинцовое, ленинское наследие. Даже невольно зауважал основоположника. Это надо же столько накатать! Писали не гуляли. И когда успевал? Добравшись наконец до букинистического напротив Детского мира, у памятника первопечатнику Федорову, облегченно передохнул: все, мучения кончились.
Старшим продавцом в этом магазине работал Гоша. Книги у Валентина он брал не на комиссию, а за наличные. Конечно, что-то сам на них наваривал, не без этого, но отношения были взаимовыгодные, всех устраивали. Гоша встретил Валентина весело, даже оживленно потер руки: ну-ну, показывай, чем порадуешь. Но при виде уже первых коричневых томов, извлеченных из рюкзака, с удивлением спросил:
— Это что?
— Как что? — в свою очередь удивился Валерий. — Книги! Полное собрание сочинений Владимира Ильича Ленина. Четвертое издание. Все сорок четыре тома. Новые, муха не сидела. Отдам всего за сороковник.
— Валя, это не книги.
— А что?
Гоша наклонился и доверительно сообщил:
— Макулатура. Иди сюда, кое-что покажу.
В подсобке жестом предложил полюбоваться. Все полки были заставлены знакомыми синими томами. Их было сотни.
— Пятое издание? — догадался Валентин.
— Оно. Прямо беда. Приносят уважаемые люди, не брать нельзя. Берем, а потом мучаемся. На складе не повернуться. Знаешь, сколько с начала года продали? Ни одного! А сколько продадим до конца года? Ни одного!
— Куда же вы их деваете?
— В конце года спишем. Как неликвид. И в типографию под нож.
— Значит, не возьмешь Лукича? Даже за тридцатник?
— Даже даром. Извини, старичок, ничем не могу помочь.
Валентин взвалил на плечо рюкзак и вышел из магазина. Для очистки совести дотащился до другого букинистического, на Кузнецком мосту, где тоже была знакомая продавщица. Здесь и вовсе разговора не получилось.
— Четвертое издание? Ну что вы! Мы и пятое не знаем куда девать. Несут и несут.
— Зачем же подписываются, если сразу тащат к букинистам?
— Да ведь по-разному, — рассудительно объяснила продавщица. — Приходит разнарядка на учреждение. Как откажешься? Неправильно поймут. Вот и подписываются.
Дубовый зал ЦДЛ растаял в московском мареве, как мираж. Валентин свернул в первую попавшуюся подворотню с мусорными баками, сбросил рюкзак на асфальт, хотел вытряхнуть в бак все его содержимое, но контейнер был высокий, а рюкзак неподъемный. Пришлось вытаскивать по несколько книг и швырять их в помойку. С десяток томов уже переместилось в мусорку, когда сзади вдруг потемнело и мужской голос подозрительно спросил:
— Эй, парень, что это ты тут делаешь?
Хотел было Валерий ответить, что он тут делает, и уже открыл рот, но машинально оглянулся и замер: в подворотне стоял немолодой милицейский сержант…
Жанр быличек имеет свои особенности. Ему противопоказаны не только вымысел, но и чрезмерная беллетризация повествования. Историю, героем которой был Валентин Т., он сам любил рассказывать в застолье в «пестром» кафе ЦДЛ. Рассказчик он был замечательный, не щадил ни себя, ни друзей, и только волей случая не стал видным советским драматургом. Я максимально близко к его словам передаю рассказ о том злосчастном дне его жизни, который в конечно итоге стал днем воистину судьбоносным.
Итак, в подворотне стоял немолодой милицейский сержант.
— Я, честно сказать, слегка перебздел, — рассказывал Валентин. — Ну, сами представьте. Центр Москвы, рядом Лубянка. А тут какой-то хмырь вываливает в помойку полное собрание сочинений Владимира Ильича Ленина. Это как? Смахивает на идеологическую диверсию. И поди объясняй, что это четвертое издание, и оно никому на хрен не нужно, даже задаром. Может, и объяснишь, но очень не сразу. И душок останется. Потому что советские люди Ленина в помойку не выбрасывают. Никогда. Что делать?
