– А что, раньше лучше было? – Серега обиделся за рынок.
– Рынок твой думает одним полушарием, полушарием наживы. Поэтому ему выгодно, чтобы ты тоже думал, как он. А лучше вообще не думал и жрал эмульгаторы, стабилизаторы, красители и разрыхлители, не задавая лишних вопросов. Поэтому ему нужны рядовые. Он в генералах не нуждается. Он сам себе генерал, министр, президент. Вернее, у него есть генералы, министры и президенты. Хорошо проплаченные. Но рынок их тотально контролирует, не спуская с них глаз. И при малейшей ошибке беспощадно наказывает.
– Да ладно тебе, вспомни, чем были Бермуды без рынка.
– Цветы цветут и на болоте. Ты не перебивай старших, а послушай, умнее станешь. Рынку твоему нужно, чтобы ты беспощадно приобретал, крепче прилипая к вещам. Для этого он пойдет на всё. А если ты начинаешь думать и перестаешь бродить со стадом за рекламными агентствами, то сразу же превращаешься в мишень. Рынок не любит и не прощает подобной свободы. Рынок желает, чтобы твой мозг спал, и желательно с детства. Он, как шулер, достает из рукавов технологии. Медиатехнологии, политтенологии, технологии продаж, раскруток и т. д. и т. п. Тянешь руки к книге – получи телевизор с сотней каналов. Опять хочешь читать? На тебе желтую газету и глянцевый журнал. Решил написать письмо? Не положено – пошли дебильную смс-ку. Хочешь зарядиться возле Моцарта? Лучше послушай «фабрику звезд». Купи дорогие часы, приобрети костюм от кутюр, постарайся сам попасть на ТВ-шоу, сфотографируйся и гордись тем, что тусуешься со знаменитыми педрилами. Ты когда в последний раз книгу читал? Небось, в четвертом классе?
– Петрович за всю свою жизнь ни одной книги не прочитал, но вы же его все равно любите, – засмеялся Серега. – А я вот Акунина осилил в прошлом квартале. А когда читать? Времени и так ни на что не хватает. Дядя Опанас, не грузите, а налейте мне лучше сто грамм.
– До собрания – нет.
– Кстати, тебя Нелка искала, – вспомнил Арнольд.
– Я ее уже видел, – ответил Серега, трогая распухшее ухо и мрачнея лицом.
Серега, не получив водки, расстроился и полез в нервную полемику.
– А чем может похвастаться ваше поколение? Что вы принесли из своего советского прошлого? Культуру кабака и блатные песни зоны? Чем вы можете гордиться? У меня, как только услышу песню Пугачевой или Киркорова, сразу выделяется желудочный сок, а руки механически ищут вилку и стакан.
– Самое интересное, – что ты прав, Серега. Я тебе так отвечу, – сказал Арнольд, – советский ресторан – это было единственное место, где можно было потратить деньги хоть на что-то. В стране без блата практически ничего нельзя было купить. Дефицитом было все – одежда, обувь, ковры, холодильники, телевизоры, жратва, автомобили. Да что там автомобили, апельсины продавались только в столицах союзных республик.
– А бананы? – дальше издевался Серега.
– А бананы редко даже в Москве бывали. И только там можно было урвать хороший чай и кофе. Так что, Сергуня, напрасно ты скалишь зубы. Процветали те жанры, которые максимально сблизились с зоной и рестораном и на которые цензоры не могли набросить хомут. Через зону за семьдесят лет прошли десятки миллионов, а в ресторан ходили почти все. Ты думал когда-нибудь, почему Beatles не появились в Житомире, например? Чем Житомир хуже Ливерпуля или Лондона?
Арнольд пробурчал: «Потому что метро в Лондоне было построено, когда у нас отменили рабство».
– У них там, за бугром, произошел колоссальный взрыв массового сознания, выразившийся в бурном развитии рок-музыки, литературы, кино, изобразительного искусства. Появилась плеяда новых культовых имен. Это была реакция послевоенного поколения на прошедшую страшную войну, на количество жертв и разрушений, на смену носителей информации, началась эра телевидения, а мы были изолированы от этих процессов железным занавесом. Прибавь к этому идеологическую зашоренность и получится, что историю, историю культуры, литературу, искусство мы изучали вырванными из контекста, т. е. все, что хоть как-то бросало тень на марксизм-ленинизм, было запрещено. В стране был разрешен только социалистический реализм. Никакого Генри Мура, Энди Ворхала, никакого Стенли Кубрика, никакого Альфреда Хичкока, никакого Джимми Хендрикса.
– Ну, а что же было? – вежливо спросил Серега.
– Мало, но было, – подтвердил Арнольд Израилевич, – ансамбль Вирского, например.
– Не густо, – констатировал Серега, – а пивка хоть дадите, а то мне грустно стало.
– Подожди, – ответил Опанас и вышел в туалет.
В очередной раз раздался стук в двери.
– Come in, – пропел Арнольд Израилевич.
В помещение уверенной походкой вошла красавица.
– Маричка, – ласково заблеял Арнольд Израилевич.
Серега поздоровался с вошедшей, поднялся и направился к выходу. Он понял – теперь с пивом точно ничего не получится.
– Я по делу, – присаживаясь, начала Маричка.
Она достала какие-то бумажки. Возвратился Опанас Охримович. Его реакция была такой же, как у Арнольда – он растаял. Маричка знала – ее тут любят. И вела себя непринужденно и раскованно.
– Мальчики, что это у вас так воняет? Вы что, не моетесь?
– Это мы раков ели, – глупо улыбаясь, объяснил Опанас.
– Я сейчас уберу, – подхватил урну с раковыми останками Арнольд.
Чувствовалось, Маричка действовала на друзей магически. Она заметила, наконец, скорчившегося в позе эмбриона Свенсена.
– А это что за луговая собачка? Вы, что стали водить к себе алкоголиков?
– Он не алкоголик, он швед.
– Швед? Это те, что к вам приехали? – заинтересовалась Маричка, – а где остальные?
– Их поглотили Бермуды, – ответил Опанас.
Маричка, никогда не видевшая шведов, подошла поближе, желая лучше рассмотреть викинга. Свенсен страстно замычал и стал метаться по дивану. По всей вероятности, ему снился половой акт. Маричка, разочарованная, возвратилась к столу.
– Я к вам по делу, – сказала Маричка. – Вот списки, квитанции, протоколы, всё, что вы просили.
Опанас и Арнольд занялись изучением документов. После небольшой паузы Опанас обратился к Арнольду:
– Посмотри, чья это подпись на заявлении?
– Не могу разобрать.
Помочь Опанасу и Арнольду разгадать криптографическую загадку взялась Маричка. Глянув на каракуль, она уверенно сказала: «Это подпись Сенсядло».
– Классная фамилия, – обрадовался Арнольд.
– Нормальная, – вяло поддержал друга Опанас, всё еще вникая в смысл документа. – Не хуже чем Чешисрака, – произнес он.
– Разве такое бывает? – удивилась Маричка.
– Еще как бывает, – поддержал тему с фамилиями Арнольд. – Чего только стоит Чаба Надь или Важа Бзикадзе.
– Пьерд и Кахуй тоже неплохо, – выудил откуда-то из памяти Опанас.
– Антонин Бздух, – продолжил Арнольд, – между прочим, кинорежиссер. Да и Пукирев тоже эффектно, а в семидесятых я нарыл вообще неприличную по тем временам фамилию Ив Гандон, эту фамилию носил французский философ.
– А этот Сенсядло проходу мне не дает, жениться предлагает, – наябедничала Маричка. – Вы бы с ним поговорили, Опанас Охримович.
– Я думаю, Маричка, на тебе женился бы весь автокооператив.
– Зачем вы мне нужны? У меня чудесный муж.
– В том то и дело, – театрально вздохнул Опанас Охримович и окинул любимицу Бермуд масляным взглядом.
Маричка родилась в семье сельского начальства, ее отцом был председатель колхоза. Мама работала в школе завучем. Детство Марички было спокойным и радостным. Росла она в любви и заботе, в дружной и зажиточной семье. Маричка была единственным ребенком, поэтому родители баловали любимую доцю. Наступила перестройка, к обычным заботам Маричкиного папы добавились новые.
Во-первых, Маричкин папа на деньги колхоза достроил и оборудовал собственный коптильный цех.
Во-вторых, перед семьей стала задача – немедленно поставить новый забор по периметру усадьбы. К тому времени Маричка превратилась в красавицу – ей исполнилось 15 лет.
Маричка – жгучая брюнетка с длинными тяжелыми волосами, зелеными глазами восточного покроя – с одобрения Господа Бога получила от родителей точеные изысканные формы с идеальными пропорциями. Изъянов у нее не было. Поэтому слова песни: «А як усміхнеться, ще й з-під лоба гляне, хоч скачи у воду, кажуть парубки», – полностью соответствовала действительности.
Парубки, от десяти до сорока лет, каждый день гроздьями висели на заборе. Не помогали ни авторитет председателя, ни уговоры завуча, ни овчарка Чучик. Папа измучился ремонтировать деревянный забор и решил ставить двухметровый из бетона. Каждый день от пятнадцати до тридцати человек провожали ее от школы домой. По очереди неся Маричкин портфель. Между воздыхателями постоянно вспыхивали драки. Она дразнила кавалеров своей неимоверной красотой.
