Сегодня в раздевалке дева обнаженная стояла... хм, простите, задом, держа впереди себя голубую, со звездами, простыню. Зад, впрочем, был безупречен. Но индифферентность, с которой она открывала миру свой тыл, и безупречность форм, и совершенно ровный тон ее кожи цвета «соляриус» определенно наводили на мысль об инопланетном ее происхождении.
Вот Белка тоже в соляриях греется. А Люсе нельзя. Поэтому она греется страстным танцем горячих испанских женщин. Впрочем, и мужчин, что еще интереснее. Только у них тут одни фемины пляшут: две сопливые школьницы, одна мама двоих детей и безнадежная Люся. Люся действительно безнадежна, потому что откровенно страдает особой разновидностью кретинизма: с детства любя все виды танцев, кроме разве что танцев в сарафанах и кокошниках, она абсолютно не способна в точности повторить ни одно движение. Ни со второго раза, ни с третьего. Она бы придумала все сама и отдалась движению души в непокорном теле, но... трам-пам-пам... – это уже кардиостриптиз какой-то, а не фламенко!
«Я хочу вот что...» – говорит Анечка, профессиональная танцовщица, и делает ножкой в пол, изящно и четко переступая, словно лошадка. Руки ее с длиннющими сверкающими ноготками делают движение воображаемым веером и синхронно «подхватывают» такой же виртуальный подол юбки. «Хочу страсти! Страстные испанские женщины!.. Страсть не может быть сопливой!»
Удивительно, она совершенно правильно говорит «красивее», делая ударение на второй слог.
– А-а!.. Я поняла! Это ты как будто телефон держишь, да? Выброси телефон!
У одной школьницы никак не получается разогнуть пальцы и сделать так, чтобы они стали похожи на выразительные руки страстных испанских женщин, с рождения щелкающих кастаньетами. Другая снулая девочка выучила все па, но страсть ей никак не дается: во-первых, ей слишком мало лет, а во-вторых, скользко очень на улице – мальчишки из параллельного класса так раскатали все подступы к школе, что впечатывать шаги в пол, может, и получается, а оторвать от земли – ну никак!
– Давай, настройся ко вторнику. Выспись. Шоколада поешь, – говорит Аня на прощание снулой девочке.
А Люсе ничего не говорит. Люся безнадежна.
Слишком много котов. Коты прошмыгивают во все неплотно закрытые двери, приходят, когда их не зовут, и наоборот. Живут, где им хочется, и даже занимают энное количество страниц в повестях и романах.
В «Саби» тоже живет один маргинальный кот. Он черный, пушистый и очень независимый. Имени у него нету, не надо оно ему. Он курсирует между «Саби» и аптекой и обычно несется со всех лап к закрытию клуба, если вдруг случится запоздать. Независимый он. Но сегодня его выкинут. Не навсегда, конечно. Это потому, что он съел двух рыб из аквариума, и по морде видно, что это он и никто другой, потому что мокрая она. А на улице холодно. А рыбы эти снулые все равно никому не нужны, так что зря Жанна расстроилась. И если бы там больше рыбы было, он бы и больше съел. Вот он очень даже клубу нужен: черная его шкурка с черно-белым интерьером в абсолютной гармонии пребывает. Как инь и ян.
Файл 11.docАрхив. Летчик Шмалов
Когда наши папы были еще молодыми, все мачо жили только в Испании. Настоящие мужчины всегда «выпускались» в ограниченной серии. Некоторые из них были, как водится, полковниками, один на целую страну был Иосиф Кобзон, один был вообще Штирлиц, штандартенфюрер и партайгеноссе...
Еще был такой Виктор Шмалов – летчик и Веркин папа. Папой он, конечно, и теперь оставался, а летчиком никогда и не был. Да, бывает так. Он на самом деле был влюблен в небо и отправлял самолеты в полет. Люсе он всегда представлялся пилотом – если и не первым, то, по крайней мере, вторым. А знакомы они были, как и с Белкой, – с Люсиного детства.
Своего отца Люся помнила мало: он здорово пил, и Люсина мама выбрала из них двоих Люсю.
Поэтому на Верочкиного папу подрастающая Люся смотрела с замиранием сердца.
Он был большой, надежный и красивый. Он носил кожаную куртку, пах «Шипром» и «Мальборо» и зачесывал волосы назад.
«Людушка!..» – говорил он, когда они приходили с Веркой, и ее всегда кормили обедом в этом доме. Там обычно водились шоколадные конфеты, а таких вкусных пельменей не стряпала даже Люсина мама.
Но главное – он был «летчик». Механик с золотыми руками. Без него не поднимался в небо ни один самолет.
Спасет. Позаботится. Сделает. Достанет. Защитит.
Файл 12.docТам, где нас нет
Иногда Люсе казалось, что она проживает не свою жизнь. В той, другой ее жизни, были бурные романы, феерические эмоции и череда приключений.
Там были барханы и верблюды, тончайшие шелка, россыпи изумрудов и брюнет с карими глазами, там были бухты и яхты, купальные костюмы от кутюр и... брюнет с синими глазами, был нехолодный снег, дорогие меха и бриллиантовый лед, там были все столицы мира со всеми их манящими огнями и воздухом побед без поражений, воздухом упоительной и достижимой роскоши...
Брюнет тоже был. Прилагался. Хотя, надо признать, это был самый незначительный из необходимых аксессуаров, прилагаемый, по всем правилам, к той, «другой» ее жизни. Почему брюнет? В силу некой предрасположенности, блондинов Люся вообще не воспринимала. Как мужчин.
А впрочем, это все бессовестное вранье! В периоды обид и разочарований брюнет все чаще терял свою картонную сущность и проявлялся более зримо, и дело было отнюдь не в цвете его волос и улыбке киношного секс-символа. Он был обаятелен, неподражаемо остроумен, а главное, заинтересован, что еще добавляло ему обаяния. Его притягательность возрастала с каждым взглядом на Люсю, сумеречным взглядом самца. Лю, само собой, была несказанно хороша, как солистка группы «Виагра», глаза ее сияли...
Хотя нет, Лю не было. Не могло быть – так ее называет только Лёша.
Лёша... В этой жизни был Лёша. Чаще всего несносный и занудный, совершенно не имеющий сходства с глянцевым синеглазым брюнетом, но, приходилось иногда это признавать, такой её, такой родной и абсолютно необходимый. «И зачем я с тобой только связалась?!.» – в сердцах вопила Люся. «А я зачем?..» – вторил он ей. Второй класс, вторая четверть. Он упорно не носил обручальное кольцо (вдруг поцарапает, если с машиной придется возиться), сушил на ручнике верхонку зимой (а как еще, если она мокрая от снега?) и презирал все брендовые причиндалы на свете. А кольцо было платиновое, потому что Лёша и золото – вещи несовместные...
Бэлла. Бэлла хотела, чтоб он... приходил каждый вечер. Каждую ночь. Каждое утро. Она не будет смотреть на часы. Она не будет его держать. Пусть живет как привык. Но... пусть будет рядом. Это священное знание, что он есть, что он рядом, что она хоть сколько-нибудь нужна ему, это знание будет ее очагом, ее домом, ее вечным огнем... А она уж сумеет его согреть, этого глупого бродяжку, который не знает, где его дом.
А все остальное у нее было.
Лорка хотела славы. Признания. Денег. Много денег. Открытых дверей. Распахнутых глаз. Отсутствия стен. Восхищения. Желания. Секса. Сцены. Славы...
Скоро Новый год. Надо загадывать желания.
Файл 13.docНовый год в домашних тапочках
Новый год пришел к Собольским, наплевав на календарь, примерно на три недели раньше срока. Маленькая племянница двух лет и семи месяцев отроду была доставлена к Люсе «на полчасика» – ее родителям нужно было отлучиться к Деду Морозу.
– Это на Новый год, – сказала Люся строго, заметив, что маленькие ручки добрались до пакетиков, принесенных из магазина накануне. Пакет со снежинками уже подвергся ревизии, но на кухне, кажется, подгорал диетический омлет для малявки, и неопытная Люся метнулась тушить яйца.
Когда пришел дядя Лёша, вся комната, и в особенности ковер на полу, были усыпаны веселыми конфетти, пахло чем-то подгоревшим, тетя Люся делала злое лицо, но у нее не получалось, а мелкая хулиганка радостно подпрыгивала, подбрасывая вверх кудряшки, и приговаривала: «Новий год! Новий год!» Развлечение на вечер было обеспечено, и вопрос «как убить ближайшие два часа» не обсуждался на семейном совете.
Люсю Дед Мороз не слишком баловал. Ей, конечно, удалось кое-что выкроить для себя из мешка скуповатого Санты.
Люся вышла из «Парадиза» с шуршащим пакетом в руках и вдохнула морозный воздух. В воздухе плыли все ароматы, которые ей предложили «послушать», как будто она унесла их с собой вместе с цветастым пакетом и заветной фирменной коробочкой в целлофане, который так волнующе приятно разрывать, стараясь оставить упаковку целой. Золотые монеты будут звонко опадать на пол в этот миг или утонут в мягком ковре, но джинн вырвется из бутылки.
Делать это нужно не сразу – небрежно и быстро, как поступаем мы с пачкой чая или какими-то там конфетами. Делать это нужно, как единственный раз в жизни, церемонно и с должным почтением к волшебству, заключенному внутри, запечатлев перед тем в памяти короткий миг счастья от обладания вот этим желанным и дорогим, что есть не у всех.
