…Ага, зеленые подкатили. Во главе с летехой. Как с плаката: камуфляж, лифчик, шнуровка.
Зубр империализма.
Такой пока существует – дембель точно в опасности.
А – молодец, будет из него толк.
Пооботрется.
Автомат за спину.
Где Лис?
– Старшой! Ну-ка, иди сюда, посветишь…
Ага.
Вот и он.
Нарисовался.
Подошел, посветил фонариком в расщелину.
Ну и что.
И не такое видали.
Изо рта летуна торчал внушительных размеров член вместе с мошонкой. Я аж позавидовал.
Размерам, разумеется.
С корнем выдрали, гады.
Поискал пульс – да куда там…
– Старшой, ну чо?
Я пожал плечами.
Чо-чо…
Будто сам не видит.
– А-а-а!!! Сс-с-су-у-ук-к-к-и-и-и!!!!
И – очередь поперек тощего табунка пленных.
Нервы, что тут поделаешь…
– Лисин! Прекратить!! Прекратить, кому сказал!!!
Летеха заверещал, ублюдок правильный.
Иди, иди сюда.
Полюбуйся.
…Посмотрел.
Что побледнел-то, дружок?
Никак поблевать захотелось?!
– Вссе-о… ввссе-е-о равно нн-нельзя, – выдавил.
И – побрел куда-то, покачиваясь.
Ну-ну.
Ничего, озвереет со временем.
Я, когда первого положил, – с трех шагов, аж сукровицей все х/б на хрен изгваздал, – так, почитай, неделю вообще жрать не мог, только травой и спасался, благо вокруг вертолетного поля ее у нас – целые заросли.
До трех метров в высоту аж вымахивает, отрава.
Ну, да ладно.
Теперь-то – хоть на этом самом летуне скатерку расстилай. Только вот конец изо рта надо бы как-то вынуть.
А то выглядит… неаппетитно.
И кровищи…
А вот ты-то чего, Лис?
Чего нервишки-то распускаешь?
Первого, что ли, такого видишь?
А того прапора, которого полгода назад отбили, помнишь? Ему, говорят, сам лично Ахмед-хан вместо мошонки его же штык-ножом влагалище сделал. Вот только неизвестно, трахал его туда или нет.
Но то, что хуй у духов сосал – это совершенно точно, весь, не по чину офицерский, п/ш в сперме был, когда отбили.
Помнишь?!
Прапор-то, кстати, – живехонек, падла. Микша из госпиталя вернулся – говорит, видел. К выписке готовится.
В Союз.
Герой афганской войны, мля.
Прапор-интернационалист.
Да пошли они все, давай тушенку жрать…
– Погодь, Старшой. Погодь. После пожрем…
Зазвенел карманами.
…Та-а-ак. Я-а-асна-а…
Я его, значит, козла, отправляю летуна искать, а он, значит, сука, вместо этого у духов по карманам шарит?!
Ну, мля!
– Да не пыхти ты. Вот, держи…
«Сейко»?!
«Сейко» – это хорошо, Лис.
Это – спасибо.
Только вот нарыл-то ты там, мой дорогой друг, дал-леко не одни часики, хоть и такие фартовые.
Да ладно…
«Афошки» можешь и себе прижать, мне один хрен пока ни к чему. А ты потом у прапоров на складах эти местные деньжищи на п/ш новое махнешь, на офицерское.
На дембель.
Только бы летеха не заметил.
Пристрелит еще сдуру обоих.
За мародерство.
…Бе-е-эк. Бе-е-эк.
А это еще что за херня?!
А-а-а.
Землячок блюет.
Из зеленых.
Подошел, дал по роже, заставил утереться.
Говнюк.
Я своих земляков в армии возненавидел: это ж надо, стыдно кому сказать, что москвич. Стороной обходить будут.
Дал ему еще пару раз в табло, хоть успокоился маленько.
Теперь будем вертушку ждать.
Летуна грузить, самим грузиться.
Работа закончена.
Пошел искать летеху, узнавать, когда отходим. Еле нашел. На камушке сидит, курит. Даже отсюда видно, что бледно-зеленый.
Сказал, – часа через два.
Велел выставить посты и отдыхать.
Ну, – что ж.
Отдыхать – это хорошо, это – сладко.
Вон и Лис бредет, и морда довольная.
Значит – есть.
– Ну как там, Старшой? Порядок?
Порядок, порядок, не переживай.
Вот только – пыхнуть бы надо.
Есть, Лис?
– Ну, Старшой, ты даешь. Чтобы у Лиса да не было!
Тряхнул искусно сшитым из какой-то замшевой херни кисетом: дембеля, они такие, – от скуки все что угодно сошьют.
Не понимаю, если честно…
Сели за камушек, молодого – на стрем.
Забили.
– На, Старшой, подрывай. Ты – командир, тебе – и уважение…
Запустили через два дыма. Сидим. Хорошо, расслабуха. А вода-то у нас как, осталась? А жратва?
Чо там с сухпаем-то происходит?
Ну, – тогда порядок…
Лис заржал.
Приход.
Он – у всех по разному: я, например, просто «плыву», а у Лиса – «хохотунчик», ржет, остановиться не может.
Докурили, попили, пожрали, забили следующую.
Говорят – «афганка» – самая лучшая.
После нее «чуйская» идет.
Не знаю.
Я в Союзе такой жирной конопли не курил.
На этот раз Лис уже не смеется, а плывет, как я.
Расслабуха.
Снимаю битые «адидасовские» кроссовки, серые хлопчатобумажные носки, блаженно шевелю пальцами, открытыми легкому горному ветерку.
Кайф.
А тут еще и зеленый от костерка прибежал, чифирнуть принес: молодец, дружок, что сам догадался.
Хочешь хапнуть?
На, затянись, хоть расслабишься чуток.
Сам-то откуда?
Из Питера?
Бывал, бывал.
Одному корейцу из ваших даже обещал как-то обязательно в гости доехать, если жив буду, разумеется…
…Что?!
Встать!!
Встать, кому говорю!!!
Козел!
Ты с кем разговариваешь, сукин сын?!
Забыл?!
Послужишь с мое, тогда и получишь право вопросы задавать, вша, блядь, бельевая!
Кр-р-ру-угом!
Ша-а-агом марш!!!
Вот так-то…
– Старшой, ты чо на парне отрываешься? – Глаза у Лиса уже совсем косые, огромные, как это часто бывает у рыжих, карие зрачки норовят выпрыгнуть прямо из глазных яблок. – Нормальный пацан. И не борзый ни капельки. Почти земеля твой, мне лично вот по хер: что Москва, что Питер. Правду про тебя говорят – зверь…
…Дурак ты, Лис.
Дурак.
А как ты меня встретил, когда я из учебки приехал, помнишь? Сапогами по грудине – помнишь?
А я что теперь – миндальничать должен, да?!
Тебе-то что, ты-то завтра-послезавтра на дембель, а мне здесь еще – как медному котелку, если раньше не пристрелят…
– Так, Старшой, ты учти, что подстрелить-то – по разному могут. Могут, знаешь, и промеж лопаток попасть. Так, чисто случайно…
Могут, конечно.
Могут.
Но ведь я-то тебя тогда – не подстрелил?
И Ваха Хохла не хлопнул, хотя уж кто-кто, а Хохол того точно стоил, по-любому.
Но – дембельнулся ведь, сука?!
Дембельнулся.
А Ваха – повесился.
Вообще-то, – дурак, конечно…
Ну и что, сортиры собственной зубной щеткой почистил, кто их не чистил-то, причем, мягко скажем, по разному?!
А у этого грызуна молодого – национальная гордость, понимаешь.
Правда, Хохол тогда тоже переборщил, когда ему на спину «золотой дождь» начал устраивать. У нас после этого весь призыв Хохла мочить хотел, на первых же боевых. Сам же помнишь: ротный его до дембеля на операции не брал.
Берег, значит.
Теперь Хохол, говорят, ему письма из Союза пишет, про жизнь свою мирную рассказывает…
Так что, Лис, – херня все это.
Давай-ка лучше еще одну забьем, чтобы уж совсем загаситься, по полной. А то сил больше нет на всю эту херню смотреть, да еще и думать о ней при этом. А совсем не думать – у меня почему-то не получается…
– Слышь, Старшой. А ты, правду говорят, стихи пишешь?
Во дела!
И это знают!
Ну, – правда, ну, – пишу, тебе-то какая разница?
– Учился, да?
Я не этому учился, Лисенок.
Не стихам.
Не в этом дело.
В живых людей пулями стрелять я тоже, извини, не учился.
А – ничего.
Получается.
– Слышь, Старшой. А прозу какую, ну, рассказы там, или, скажем, повести, как, не пробовал?
Пробовал.
Но тебе – один хрен не скажу, лучше в смешок переведу: сострю, например, что-нибудь, попошлее.
Ну, скажем, про ту же Верку из медсанчасти, – как плана обкурившись, полночи стихи ей читал, прямо на краю вертолетного поля, под четырехметровым кустом конопли, похожим скорее на какое-то дерево.
Она-то, дура жирная, совсем другого от меня ожидала.
Да и сам я, если уж совсем честно, не Гумилева с Мандельштамом этой корове деревенской всю ночь декламировать собирался.
Приходы, они тоже, знаете ли, – разными бывают.
Ой, разными…
А она потом ко мне еще долго доебывалась с непрестанно мучившим ее простую деревенскую душу вопросом: что, блять, все-таки такое «конквистадор», почему он старый, и как оно правильно произносится…
– Старшой, а Старшой, – Лис после третьей совсем «уплыл», – пишешь ты там или нет, мне по херу. Ты только за Афган не пиши…
– ?
– Да просто не надо, да и все. Ты грамотный, ты это лучше меня знаешь. Вот прикинь, у меня этот раз – «крайний», по ходу. Через неделю ДМБ. Я в строевую ходил, там документы уже готовы. Ну вот. Прикинь: приезжаю я в свой родной Владимир, рост – под два, вся грудь в орденах. И херня, что Рыжий…
– И что? – спрашиваю.
– И ничего, – передразнивает. Ты если чо напишешь, так от меня даже опойки привокзальные шарахаться будут, как от чумного. А дуру гнать – ты не будешь, что я тебя, не знаю, что ли…
Молчу.
Думаю.
