— А вы уже выставляли свои работы?
— Да, один раз, в Лидсе. Пару картин. — Он добавил, без ложной скромности: — Обе их купили.
— Я все равно считаю, что очень нечестно с вашей стороны покидать меня сейчас.
— Я вернусь, — ответил он. — В сентябре.
Делать было нечего. Тамми уехал, а шансов найти ему замену в разгар лета у Эбигейл практически не было. Не оказалось ни одного желающего приходить хотя бы два раза в неделю, чтобы помочь ей управиться с садом. Тем не менее, после того как первоначальное возмущение улеглось и она смогла взглянуть на ситуацию относительно спокойно, Эбигейл поняла, что не хочет другого садовника. Никто не мог бы работать с той же отдачей, как Тамми Хоуди, но еще важнее было то, что он нравился Эбигейл. Конечно, одной тащить на себе сад нелегко, но она справится. Два месяца быстро пройдут. Она дождется его возвращения.
Тамми действительно вернулся. Ничуть не изменившись, в той же нелепой одежде, разве что немного похудевший, но такой же оживленный. Он взялся сгребать первые опавшие листья, по-прежнему насвистывая — на этот раз гитарный концерт Родирго. Эбигейл в джинсах и ярко-красном свитере вышла на улицу помочь Тамми. Они устроили костер, и бледный дым серым перышком потянулся вверх в неподвижном осеннем воздухе. Тамми отступил от костра и встал, опираясь на метлу. Их глаза встретились над огнем. Он улыбнулся Эбигейл и сказал:
— Вам очень идет красное. Никогда раньше не видел вас в красном.
Она смутилась, но в то же время обрадовалась. Ей уже много лет не говорили таких искренних и внезапных комплиментов.
— О, это всего лишь старый свитер.
— Но цвет очень хорош.
Его слова согревали ей душу весь тот день. На следующее утро она отправилась в деревню за покупками. Рядом с аптекой располагался небольшой магазинчик готового платья — он открылся совсем недавно. В витрине она увидела платье. Шелковое, очень простое, с аккуратным пояском и юбкой в глубокую складку. Платье было красное. Поспешно, чтобы не передумать, Эбигейл вошла в магазин, примерила платье и купила его.
Она не объяснила Ивонне причину своей неожиданной покупки.
— Красное? — спросила та. — Но, дорогая, ты же не носишь красное.
Эбигейл прикусила губу.
— Ты считаешь, оно слишком яркое? Слишком молодежное?
— Ну конечно нет! Я просто удивилась, что ты его купила, — для тебя это как-то нехарактерно. Но я ужасно рада. Нельзя же вечно ходить в какие-то тусклых одеяниях. Одна моя прабабка дожила до восьмидесяти четырех лет и всегда приходила на похороны в шляпке сапфирового цвета, да еще с перьями.
— Какое отношение это имеет к моему платью?
— Пожалуй, никакого. — Они рассмеялись словно школьницы. — Я рада, что ты его купила. Обязательно устрою званый ужин, чтобы ты смогла его надеть.
Но в октябре жизнерадостный свист вдруг прекратился. Тамми явился на работу молчаливый, погруженный в себя. Эбигейл, придя в ужас от мысли о том, что он задумал уволиться, набралась мужества и поинтересовалась, все ли в порядке. Нет, не в порядке, ответил он. Поппи ушла. Забрала детей и уехала к матери в Лидс.
Эбигейл была сражена. Она присела на раму, за которую крепился тент над грядкой с огурцами, и спросила:
— Навсегда?
— Нет, не навсегда. Сказала, что просто съездит в гости. Но мы с ней поссорились. Ей надоело жить в коттедже у каменоломни, и я не могу ее за это винить. Она боится, что дети свалятся в карьер, а малыш стал сильно кашлять по ночам. Она говорит, это из-за сырости.
— Что ты собираешься делать?
Он сказал:
— Я не могу вернуться назад в Лидс. Не хочу снова жить в городе. Только не после всего этого. — Он сделал неловкий жест, словно обводя рукой сад, лес, полыхающие осенними цветами бордюры, золотистые дубовые листья…
— Но ведь речь идет о твоей жене… И твоих детях.
— Она вернется, — сказал Тамми, но голос его прозвучал неуверенно.
Сердце Эбигейл заныло, исполненное сочувствия. В полдень, когда он взялся за свой скудный ланч, она налила в миску супа и отнесла ее в сад, где Тамми сидел, скрюченный и несчастный, у стены оранжереи.
— Если жена пока не может о тебе позаботиться, это должна сделать я, — сказала она, а он признательно улыбнулся и взял миску.
Как ни удивительно, но Поппи с детьми вернулись, а вот веселого свиста по-прежнему не было слышно. Эбигейл чувствовала себя исполнительницей второстепенно роли в сериале «Непростая судьба Тамми Хоуди». Она говорила себе, что Тамми и Поппи — муж и жена, что их проблемы ее не касаются. Что она не должна вмешиваться.
Однако оставаться в стороне становилось сложнее. Примерно через неделю Тамми спросил, не окажет ли она ему небольшую услугу. Услуга заключалась в том, что Эбигейл должна была купить одну из его картин.
Она сказала:
— Но я никогда не видела твои картины.
— Я привез одну с собой. На заднем сиденье велосипеда. Она в раме.
Эбигейл смотрела на него, сжавшись от неловкости. Он пошел к велосипеду и вернулся с большим свертком в мятой коричневой бумаге, перевязанным бечевкой. Тамми развязал узел и протянул картину Эбигейл.
Она увидела серебряную раму, яркие цвета и шагающих в ряд странных крошечных человечков, написанных почему-то вверх ногами. Эбигейл совсем не понимала такого рода искусство. Оно было далеко от нее, далеко от картин, которые покупал доктор Хэлидей, — настолько, что она не сразу нашлась, что сказать. Щеки ее залила краска. Тамми молчал. В конце концов Эбигейл спросила:
— И сколько ты за нее хочешь?
— Сто пятьдесят фунтов.
— Сто пятьдесят? Тамми, я не могу потратить сто пятьдесят фунтов на картину.
— А пятьдесят?
— Ну… Пожалуй… — Загнанная в угол, она была вынуждена озвучить жестокую правду. — Но, видишь ли, она совсем не в моем вкусе. Я имею в виду, что сама бы никогда не купила такую картину.
Однако Тамми не успокаивался:
— Тогда, может быть, вы одолжите мне пятьдесят фунтов? Совсем ненадолго. А картину можете оставить в залог.
— Но мне казалось, ты неплохо заработал на уборке картофеля?
— Все деньги ушли на рамы. У моего сынишки на следующей неделе день рождения, и еще мы задолжали в магазине. Поппи говорит, что дошла до предела. Говорит, если я не начну продавать картины и зарабатывать деньги, она вернется к матери — навсегда. — В его голосе звенело отчаяние. — Я уже говорил, что не виню ее. Ей приходится очень нелегко.
Эбигейл еще раз взглянула на картину. По крайней мере, цвета были яркие. Она взяла полотно из рук Тамми.
— Я сохраню ее для тебя. У меня она будет в безопасности. — Эбигейл внесла картину в дом, поднялась в спальню, отыскала свою сумочку и вытащила оттуда пять хрустящих десятифунтовых банкнот.
— Это, — сказала она себе, — пожалуй, самый глупый поступок, который я когда-либо совершала в жизни. — Однако она захлопнула сумочку, сошла вниз и отдала деньги Тамми.
Он сказал:
— Не знаю как вас благодарить.
— Я тебе доверяю, — ответила Эбигейл. — Я знаю, что ты меня не подведешь.
Во время ланча в тот день ей позвонила Ивонна.
— Дорогая, извини, что приглашаю в последний момент, но ты не согласишься прийти к нам сегодня поужинать? Морис позвонил мне из офиса и сказал, что вечером приедет с одним своим другом-бизнесменом. Я подумала, что если ты свободна, то могла бы помочь мне его развлекать.
Честно говоря, Эбигейл совсем не хотелось идти. Угнетенная проблемами Тамми, она была не в настроении развлекаться. Эбигейл начала отнекиваться, но Ивонна заявила, что все это пустые отговорки.
— Ты ведешь себя как старая дева. Когда это ты стала такой тяжелой на подъем? Конечно же, ты придешь. Да и новое красное платье не помешает вывести в свет.
Но Эбигейл не решилась надеть красное платье. Ей хотелось сберечь его для особого случая, особого человека. Вместо этого она вытащила из шкафа коричневое, которое Ивонна видела уже много раз. Эбигейл причесала волосы, подкрасилась и спустилась вниз. В холле, по-прежнему обернутая в коричневую бумагу, стояла на комоде рядом с телефоном картина Тамми. Казалось, она молила о помощи. Пока картины не выставляются, я ничего не могу продать. Пока люди не увидят его необыкновенные работы, у него не появится надежда. И тут в голову Эбигейл пришла одна идея. Может быть, Ивонна и Морис заинтересуются картиной. Может, они даже купят у Тамми еще одну для себя. Повесят в гостиной, и люди станут спрашивать, откуда она у них и кто автор…
Надежда, конечно, призрачная. Морис и Ивонна не те люди, которые согласятся покровительствовать кому попало. Однако попробовать стоит. Эбигейл решительным жестом сняла с вешалки пальто, застегнула пуговицы, взяла с комода картину и отправилась в путь.
Друга Мориса звали Мартин Йорк. Это был настоящий великан, гораздо выше Мориса и необъятной толщины, с лысиной, обрамленной полоской седеющих волос. Приехал из Глазго на совещание — рассказал он Эбигейл за шерри — и собирался остановиться в отеле в Лондоне, но Морис уговорил его отказаться от номера и переночевать у него в Брукли.
