В гостиной Гобоиста ждал сюрприз: за накрытым журнальным столиком — бутылка шампанского, коробка конфет, фрукты, — сидела не кто иная, как его, Гобоиста, звукорежиссер со студии звукозаписи. Звали ее смешно — Ариадна Редькина, но в просторечье она называлась отчего-то Надькой. Это была в три обхвата бабища, безмужняя и бездетная, о бесконечных нелепых романах которой на студии ходили многие веселые байки. Впрочем, она же простодушно и рассказывала всем желающим: послушайте, был у меня вчера… закачаетесь… Народ действительно качался.
Увидев Надьку у Анны, пораженный Гобоист сообразил, что он их никогда не знакомил. Зачем она здесь?
— Ты удивлен? — сказала Анна, гордо садясь на свое место.
— Пожалуй, — сказал Гобоист стоя.
Надька, впрочем, была смущена. Она зарделась, встала и явно не знала, протягивать ли Гобоисту руку.
Сколько же гадостей обо мне Анна ей успела рассказать, мелькнуло у Гобоиста.
— Ну, девочки, пойду к себе, не буду мешать, — пробормотал он, руки Надьке не подав. Он чувствовал себя солдатом, попавшим в окружение. И направился в кабинет — его никто не задерживал, — закрыл за собой дверь… Да, это еще полбеды — сплетни обо мне, эта сука наверняка пересказывает и то, что я сам говорил о других. Что ж, справедливое наказание за нарушение заповеди не злословь.
Он прилег на свою кушетку и прикрыл глаза, невольно прислушиваясь. Надька невнятно, шепотом бормотала что-то вроде я пойду, неудобно, Анна же, как всегда шумно и преувеличенно ласково, ее удерживала.
Наконец, Ариадна ретировалась. Анна, проводив ее, заглянула в кабинет. Гобоист лежал на боку и похрапывал.
— Ты не спишь, — сказала Анна утвердительно.
— Не сплю, — отозвался Гобоист.
Анна выдержала паузу, но муж ни о чем не спрашивал.
— Надежда позвонила сама…
— Ариадна. И кому же она позвонила?
— Тебе, конечно…
— У нее есть номер моего мобильного…
— Ну не знаю. Может быть, она думала, что ты в городе… Она позвонила, я пригласила ее на чашку кофе…
— Ты приглашаешь незнакомых людей в дом?
— Неправда, — с привычными нотками упрямства возразила Анна, — ты нас знакомил на презентации своего диска… И вообще, почему я должна отчитываться? Мы мило поболтали по телефону, я пригласила ее как-нибудь заглянуть…
— О чем вы болтали? — устало спросил Гобоист. Раздражение против жены уже распирало его. Зачем она лезет к его сотрудникам, к его работодателям, лезет не в свое дело, по сути, вторгается в его профессиональную жизнь!
— Так, болтали о женском, — сказала Анна и торопливо прикрыла дверь.
И Гобоист понял, что это только пробный шар. И что она наверняка будет обзванивать его знакомых, обкладывая его, как зверя, доказывая миру, что она по-прежнему жена и в своем праве…
Утром он проснулся рано, глотнул шампанского прямо из бутылки, что оставила в гостиной Анна. Он одевался в прихожей, когда из спальни раздался капризный голос жены:
— А попрощаться — нет?
Боже, какая идиотская манера выражаться!
— Пока, — сказал Гобоист и выкатился.
Денег на такси в бумажнике не оказалось — взял из дома слишком мало. Гобоист пошел по Тверскому бульвару до Тверской улицы, чтобы проветриться, на троллейбусе доехал до Белорусского. Долго ждал электричку до Городка, пил баночное пиво, которое он терпеть не мог, — больше здесь было выпить нечего. Наконец забрался в промерзший вагон… В этой электричке он с ним и познакомился. Со Свинагором.
1
Молодой человек сидел напротив Гобоиста, через проход и тоже у окна, одет был причудливо. На нем было очень приличное когда-то рыжее пальто — длинное, похоже, верблюжьей шерсти, только очень мятое, с белыми разводами на темной подкладке: подкладка была видна, поскольку сидел парень развалясь, нога на ногу. Горло было обмотано итальянским очень пестрым, разноцветных шерстяных нитей, шарфом, из-под которого проглядывала голая, безволосая грудь, будто под пальто была одна майка. Из-под пальто глядели широченные зеленые, легкой летней ткани штаны, одна брючина многими свободными складками лежала на ботинке, какие в молодости Гобоиста называли говнодавами. Велюровая, какого-то лилового с тиной цвета шляпа с большими полями, длинные соломенного цвета патлы и вдобавок — темные очки, причем самые рублевые, в этом Костя разбирался. Из-под очков пассажир стрелял глазами по вагону, пока не уперся взглядом в Гобоиста. «Провинциальное чучело гороховое, — подумал тот, — наверное, слывет в этом самом Городке франтом… Бандит скорее всего. Как это у них называется — браток».
И Гобоист подмигнул, уж слишком пристально франт на него смотрел, подмигнул лишь затем, чтобы показать, что он того не боится. А он боялся. Однажды в Париже на него ночью напали двое негров — он шел из ночного клуба, и в кармане у него был гонорар для всего коллектива. Один черный приставил к его животу нож. Если бы не коллектив — он струсил бы. Но, представив, что скажет своим ребятам, он тигром пошел на черных. Те, наверное, решили, что имеют дело с сумасшедшим, ведь требовали они всего двадцать франков. И побежали…
Подмигивание, невинное быстрое смыкание век левого глаза с одновременным подергиванием щеки — правым глазом Гобоист мигать не умел, — и сыграло с Гобоистом шутку, потянуло за собой цепочку событий, к которым он был никак не готов.
Молодой человек, будто только и ждал условного знака, пересел и устроился прямо напротив Гобоиста — колени в колени. Наверное, сейчас украдкой покажет нож… Судя по манерной и развинченной пластике, Гобоист заключил, что перед ним — вор, причем недавно из зоны, откинувшийся. Причем, возможно, опущенный, петух, значит не коронованный, так, карманник, да еще обокравший на зоне чью-нибудь тумбочку, — Гобоист здесь напряг все свои дворовые воспоминания. В парне и впрямь было что-то педерастическое. Однако заговорил он довольно низким и — как ни странно — поставленным голосом:
— Простите великодушно. Но ехать без попутчика в этом… в этом стойле на колесах так… одиноко. — Гобоист удивился некоторой старомодности и правильности речи вора, впрочем, они ведь любят, чтобы всё было интеллигентно. — По-озвольте узнать, как ва-ас зову-ут?
Это прокол, мелькнуло у Гобоиста, быть может, он, напротив, мент, интеллигентный вор представился бы первым.
— Константин, можно просто Костя, — сказал он. — А вас, позвольте поинтересоваться, как величать?
— О, я сразу увидел в вас интеллигентного человека! Это нынче такая редкость… в электричках. Все имеют теперь свои автомобили… — Но, мигом поймав выражение лица Гобоиста, быстро добавил: — Свинагор. Меня зовут Свинагор.
— Как? — переспросил Гобоист, забавная кликуха.
— Свинаренко-Горецкий. Сокращенно — Свинагор, так всегда звали меня мои друзья по цеху…
— Ага, по цеху…
— Я, знаете ли, актер.
— Драматический? — осторожно поинтересовался Гобоист. — Или, быть может, музыкального цеха?
— Да-да, драматический… Но я и пою, если надо по роли. Впрочем, о чем я, все артисты поют… А вы чем изволите заниматься?
— Я изволю служить как раз по музыкальной части, — отвечал Гобоист, раздражаясь сам на себя, что поддерживает этот глупейший разговор.
— О, вы тоже артист! — с необыкновенным энтузиазмом воскликнул Свинагор.
Тоже — это неплохо, мелькнуло у Гобоиста. Тут собеседник привскочил с лавки и протянул Гобоисту руку. Тому ничего не оставалось, как обменяться со странным юношей рукопожатием.
— Но отчего вы взяли? Быть может, я администратор. Или, там, переписчик нот?
— Нет-нет, ваши руки, — жарко молвил Свинагор, — ваши пальцы… О, нет! Вы — музыкант!
— Да, я музыкант, — вздохнул Гобоист, чувствуя себя глупо польщенным.
— На чем же вы играете?.. Извините за вопрос… но я немного и сам… скверно, конечно… меня учили в детстве… на скрипке…
— На гобое, — признался с усилием Гобоист, припомнив, что и его учили в детстве, и взглянул на нежданного собеседника чуть иначе. И зачем-то добавил: — Вот так угораздило.
— Но ведь гобой — самый аристократ среди всех духовых. Да и струнных…
Тут Гобоист вздрогнул и пристально посмотрел на визави. Если бы он был подпольщиком, то у него неминуемо возникла бы мысль, что этого самого Свинагора к нему специально подослали. Но подпольщиком он не был, а его собеседник как-то уж слишком натурально смущенно улыбался.
— Да, — сказал Гобоист уклончиво, — гобой — старинный инструмент… Если не секрет, где же вы служите?
Свинагор помрачнел.
— Служил… Причем во многих театрах. Из Керчи в Вологду, помните у Островского… Я провинциальный актер, причем Несчастливцев… Последнее мое место службы было в Твери, в Театре юного зрителя… Но это неинтересно…
