Ваше благородие, госпожа Тельняшка
Душу согревала ты, когда ей было тяжко
Смертью полосатой звали нас враги
Не везёт мне в службе — повезёт в любви
Полосатой бедой прозвали нас офицеры 69-го погранотряда. Признаться, было за что. Противостояние это началось до моего появления на Ханке. Но не будем копаться во вчерашнем окаменевшем дерьме, как говаривал известный поэт, а вот несколько примеров, коим очевидцем сам был.
С катеров мы переехали в казарму — правое крыло первого этажа четырёхэтажного здания. В одном с нами помещении квартировались комендантский взвод и военный оркестр. Коменданты — через день на ремень — вечно не выспавшиеся, донельзя усталые ребята, настолько зачумленные, что трудно было отличить «деда» от «черпака».
Музыканты — совершенно иная статья. Солдатская интеллигенция. Но за всей мишурой — сиянием медных труб и барабанным боем — скрывалась самая чудовищная в отряде дедовщина. Хотя об этом ещё будет время рассказать.
Возвращаясь с ужина в казарму, мы первым делом ставили теннисный стол — начиналось личное время. Играли в порядке очереди — никаких дембельских или старшинских привилегий. Вдруг заходит в роту незнакомый капитан, не снимая шинели, требует себе ракетку. Дали. Толик Мишарин, боцман 66-го и старшина группы, выиграл предыдущую партию — ему и воспитывать гостя. Обыграл главный старшина капитана.
Тот:
— Давай ещё!
Я уже говорил, у нас привилегий не принято: проиграл — вылазь, посмотри, как другие играют.
Рука болит, — кладёт на стол ракетку боцман.
— У кого не болит? — вертит головой капитан.
У всех разболелись. Потянулись моряки от стола — кто в курилку, кто в ленкомнату к телеку. Бросил капитан ракетку и дверью хлопнул. Это был Тимошенко — новый начальник особого отдела отряда, Антошкин, между прочим, начальник. Не знали мы этого. Не знал он нашего гонора и обычаев, но любил теннис и играл неплохо. Когда после приходил в мундире, то пускали его без очереди — человек на службе. Он бился до первого проигрыша и уходил. Частенько вечерами Тимошенко приходил в спортивном костюме, и тогда сиживал на стуле в очереди, проигравший.
Другой случай. И опять с новичком. То был вновь назначенный начальник строевой подготовки отряда капитан Адлер. Выходит этот зверь о двух ногах из штаба, а тут мы в спортзал шлёпаем. Заниматься спортом идём строем, но форма у большинства не строевая. Кто в кедах, кто в трико. Выпятил Адлер брюхо вместо груди, руки за спину заложил. Очень весело капитану — как это моряки в тапочках ему сейчас честь строем отдадут? Но никто и команды не подал. Мы прошли, Мишарин козырнул. Начальник строевой аж задохнулся от возмущения:
— Сержант, к мине!
Толику бы и внимания не обращать — какой он сержант? Но главный старшина приставил ногу и обернулся:
— Что, гауптман?
Не в бровь, а в глаз. Адлер опрометью кинулся в штаб, звонить в караулку, чтоб забрали моряка-наглеца и на губу упекли. Немножко с оперативностью не вышло — пришли арестовывать старшину группы в наше личное время. Сам начальник губы Боря Кремнёв с конвоем.
— Извини, Толик, приказано тебе ласты завернуть. Как говорится, пройдёмте.
Тимошенко случился в роте:
— Иди сюда, старший сержант. Кто приказал? Скажи капитану Адлеру, что начальник особого отдела Тимошенко отменил его приказ. Всё ясно? Кру-гом…!
Адлер не унялся и решил отомстить по-другому. Раз в неделю общеотрядный развод на занятия принимал сам его командир полковник Коннов, а в остальные дни — начальник строевой. Только в остальные дни на развод ходили учебные заставы, и нас какой-то раздумбай приколол. Вот тут Адлер и тешил свою прусацкую душонку. Торжественным маршем мимо него с трибуной по десять-пятнадцать раз проходили. В конце плаца стоял какой-то прапоришка и по знаку гауптмана разворачивал колонны. Попытался нас развернуть, а мичман Герасименко, возглавлявший моряков, ему:
— Брысь, салага!
Потом был скандал и разборки. На развод с командиром полка пришёл Кручинин. Мы прошлись — земля гудела. Да ещё под «Варяга». Коннов ладно, что не прослезился. А соседи по казарме утверждали, что это ботинки нам помогают, а им сапоги мешают красиво ходить. Нет, братцы, дело не в обуви. Нас строевому делу учили настоящие специалисты, а вас — горлопаны.
Третьему инциденту я был виной. Объявили первенство отряда по самбо. Мишарин мне:
— Слышь, молодой, говорят, больно ты шустрый — пойдёшь и всех победишь.
— Легко, товарищ главный старшина.
Оптимизм мой от безысходности. Умеешь, не умеешь — второстепенно, приказали — иди и борись. Впрочем, признаюсь, с самбо знаком не по телеку. В девятом классе наш новый физик Петр Трофимович организовал при школе секцию самбо. А потом в институте продолжил совершенствование борьбы без применения оружия. Теперь пригодилось.
В назначенный день иду в спортзал, и вся группа следом — за меня болеть. Прохожу взвешивание, жеребьёвку. Из первого круга вышел без поединка — нечётным был в списке, партнёра не досталось. Во втором мой противник — начальник физической подготовки отряда, мастер спорта лейтенант Воробьёв. Мама родная! Целый мастер! Одно утешает — я его здоровше на два килограмма.
Натягивая кимоно на тельник, выхожу на ковёр. Воробей, как увидел полосатую майку, кровью глаза налил, копытами искры высекает, свистка дождаться не может. Потом как кинется на меня — только борцовками взбрыкнул.
А я этот приём знал. Сам не проводил, но видел и знал контрприём для него. Надо только в нужный момент очень сильно дёрнуть руку. Воробей поймал мой кулак на своём поясе, дёрнулся на спину в прыжке и в воздухе вниз лицом перевернулся. Падаем — он подо мной, я на нём — только кулак мой в его стальных тисках, рука пойдёт сейчас на излом и хрустнет — куда ей деваться. Но я разжал кулак и дёрнул ладонь, что было сил. Дёрнул, как только его борцовки мелькнули перед моими глазами.
Упали — он на ковёр, я на него. Судья мне в лицо заглядывает — жив, милок? чего ж по ковру не стучишь? Не видно и не ведомо ему, что ладонь моя не на изломе, а на лейтенантских гениталиях. Как сдавил ему мужские причиндалы, затрясся он, матушка — должно быть, больно. Так сдавайся — я б не стал терпеть, а ему, видать, мастерское звание не позволяет. Рванулся из-под меня — хотел в партер перейти. А его за его погремушки попридержал на ковре. Мыслю: ты, родной, можешь даже на ноги встать, только яица твои на ковре останутся.
Тут судья — старший лейтенант, между прочим — понял, что меж нас происходит, и схватил меня за плечи. Свистит в свою свистульку и в сторону меня тащит. Да, ладно, отпустил я мастеровы гениталии — другой раз не подставляй. А этот балбес о трёх звездах меня всё не отпускает — куда-то тащит. С ковра, должно быть. Точно. Я уж задницей на паркете. Вот, блин, прикопался! Изловчился — бац! — ему ногой под коленку. Судья с копыт — грохнулся спиной на паркет, а головой особенно гулко. Я к своим, на ходу куртку снимаю — да пошли вы с самбой своей куда подальше. Разворачиваюсь и куртку в морду подбегающему Воробью. Пока он с ней справился, я уж от моряков поздравления принимаю. А летёхе недокастрированному всё неймётся — ко мне рвётся, да ребята не пускают. И меня уже держат, потому как Воробью заявляю:
— А пойдем-ка, выйдем на воздух, покажу тебе, как бывает — хвост налево, нос направо.
Вот за такие выкрутасы нас не любило офицерство отряда — голубая кровь. В этих стычках, понятно, инициатива была за ними. А вот на кого мы сами наезжали, так это на сержантов учебных застав. Все мы, кроме коков и Стёпки-бербазы, прошли учебный отряд в Анапе. Там была дисциплина. Но дисциплина разумная. Боже тебя упаси, попасть на глаза офицеру бегущим по лестнице. Старшину сразу вздрючат, ну, а он потом сторицей тебя. Здесь с точностью наоборот. Подходит колонна к столовой, сержант орёт:
— Справа по одному бегом марш!
И бедные солдатики, толкаясь и спотыкаясь, бегут, падают, травмируются на скользкой лестнице. Сержант орёт:
— Что, мать вашу, ноги двигать разучились? Как таким уродам границу доверять?
Или другой пример. Подходит колонна к казарме, сержант сигаретку прикурил и орёт:
— Справа по одному бегом…. Отставить! Бегом…. Отставить!
Сержант курит, а бойцы стоят в строю и …. руки согнут в локтях, опустят…. согнут, опустят….
Скажите, какие такие качества прививает сержант новобранцам? На мой взгляд, никаких, кроме ненависти к нему самому. Офицеры видели эти безобразия и молча одобряли. Не такими были мы. Первый же сержант, устроивший бойцам «бег на месте» у нас на виду, получил такого пинка под зад от Мишарина, что с него шапка слетела. Попала под ноги и футбольным мячом закатилась в нашу казарму. Когда сержант пришёл за ней, Мишарин взял его за грудки:
— Ещё раз увижу — пинать будем твою голову.
