Раздавая пинки рассевшимся на ступеньках безвредным чертям, Олег поднялся на колокольню. Господи, как изменился Иван Антоныч за полгода! обвальное старенье. Олег, я молился, чтоб бог мне тебя послал. Идем к отцу Анатолию, тебе звонарем быть. И мотоцикл ты поведешь: у меня колено не гнется. Какие еще права? ни один мент во Мценске тебя не тронет. А с февраля я тебе освобожу материну квартиру. Пошли к батюшке.
Свена в Большом театре оставили – не на первых ролях, но всё же. Марина стала охотно отпускать Никиту во Мценск. Весной родила ему сына, больше похожего на Свена. Но уж Саше этот мальчик точно приходился внуком. Однако Саша по части нянчить была абсолютный нуль, как и сама Марина. Младенца отправили к Ларисе – к семидесятипятилетней Ларисе, вынянчившей много чужих деток. Она, конечно, об обмане не догадывалась, так же как и Никита с Иван Антонычем. Они трое в умиленном настроении приняли дитя. И все пятеро поименованных здесь чертей оказались столь же недалекими. Со всем тщанием занялись воспитаньем маленького Пети – Петра Никитича, как они в простоте его величали.
Фальшивый Никитич оказался на редкость симпатичным. В пять-шесть месяцев уж стало ясно: здоров и удачен. Кто сказал, что дитя рождается от родителей? бог знает, откуда оно приходит. Желанный для ласковой Ларисы, для строгого старика звонаря, для пяти усердных бесов и непростого Никиты, слышащего музыку сфер, ребенок не мог не оправдать ожиданий такой гоп-компании. Он и не обманул. В год с небольшим утащил у Иван Антоныча шматок белой глины – звонарь как раз мазал печку при активном участии бесей. Петруша уселся на весеннем солнышке и слепил очень неплохую мышку. Взрослые дивились. А мышка, чуть только черти отвели людям глаза, ожила и убежала. Соседская кошка, нарушительница границ, съела ее и не почувствовала разницы.
Иван Антоныч стал носить глину с обрыва, где некогда сидели шустрики, свесив копыта над ласточкиными гнездами, любуясь Дафнисом и Хлоей – Никиткой и Маринкой. Старый звонарь месил глину, накрывал мокрым полотенцем и ставил на виду у Петруши. Тот лепил птичек – они, едва просохнув, разлетались и пели по кустам. Лепил колокола, которых еще в глаза не видел. Колокола исчезали, повисали где-то на ели у калитки и тихонько звонили. Лето катилось, бездумное, быстротечное. Иван Антоныч уж вырыл над речкой порядочную пещеру. Непоседливые бесы охотно забирались в нее, перемазавшись сухой глиной. Но однажды Иван Антоныч застал там ангела. Некрупного, ангела-младенца. К белым крылышкам не пристала бурая пыль. Ангел посмотрел на звонаря ангельскими глазами и сказал отнюдь не детскую фразу: «Служи отроку Петру, как служил Никите. Это будет твое послушанье в миру». И растаял – не вовнутрь глиняной пещеры - исчез в трепетный воздух над речкою. Иван Антоныч ничего не сказал Ларисе свет Николавне – но втайне ждал от Петруши новых чудес.
Приезжала Сашенька, забирала Петрушину лепнину, но до Упсалы довозила одни фотки. Сами же Петрушины шедевры непонятным образом исчезали. Сейчас он лепил гномов. Небось, бегают по лесам вокруг Упсалы. Узнайте, шведские леса, про наши чудеса. Приезжала Маринка, ходила по старинке с Никитою на речку, но венков не плела, оттого не застала и ангела. Появлялся Олег, отзвонивши к обедне. Видел намедни всех пятерых чертей, но ангела не встретил. К Ларисе ангел слетал во сне. Наяву навещали ее выпускники детдома. Никто не разбогател, однако и в тюрьме не сидел. Люди как люди. Расставят на блюде Петрушины лепные игрушки, смеются и уплетают Ларисины пироги. Уже и осень подкралась. Никите в Москву, третьим лишним. И ангелы в вышине Петрушу блюдут до весны. Иван Антоныч видит вещие сны: будто в небо растет колокольня, украшенная по окнам лепниной, и руки у ангелов в глине. А с неба будто бы музыка. Узок к спасению путь, но старый звонарь его знает. Кто наложил на него послушанье, тот позаботится о его долголетии. Огородничать стало трудно, всё легло на худые плечи чертей. Справляются. Месят Ларисе тесто серыми лапами – ватрушки выходят белые точно снег. Стирают с Петруши бельишко, и звонаря отставного рубахи, еще Ларисины фартуки из набивного ситца. Трусится снег на равнину. Лепнина Петрушина стала абстрактней. Не всё разбегается, кое-что остается.
Ларисе уж восемьдесят. Олегу под шестьдесят – он всё ноет, что трудно звонить. Мало того, что черти делают всю работу по дому и на участках Ларисы с Иван Антонычем. Дошло до того, что потихоньку помогают Олегу звонить. Новый священник отец Феодор, заступивший на место скончавшегося отца Анатолия, бесей вовсе не видит – оттого что неверующий. Ни в бога, ни в черта. Олег сидит на табуретке руководит, а черти справно звонят. Редко когда Олег сам за веревку дернет. Как был ленив, так ленив и остался. Лариса призвала к четырехлетнему Петруше учительницу рисования из детдома. Всё как с Никитой, по проторенной дорожке. Учительница посмотрела на Петрушины скульптуры, уже довольно объемные. Щелкает-фотографирует и не знает, что думать. И Лариса не знает, что ей делать. Муж и жена Воробьевы дружно померли. Свен живет в их квартире, к Маринке носа не кажет, бо есть другие возможности. Во Мценске не объявлялся, Петруши не видел. Хотя он-то, Свен, как раз знает о своем отцовстве. Знает и Маринка, что откуда взялось. Теперь в Маринке взыграла материнская гордость. Раскручивала Никиту – раскрутит и Петра. И требует сына в Москву.
Собранье у чертей. Кого-то надо послать с Петрушей, иначе толку не будет. Кого-то оставим во Мценске вести хозяйство Ларисы с Иван Антонычем. Немощные они стали, уже и подсели на бесовское обслуживанье. Да и Олегу без бесей не справиться. По счастью непонятным мне механизмом недавно возникли трое новых мценских чертей – Трепач, Топтыго и Торопыго. Они прибились к команде пяти уже известных нам чертей. Их оставили опекать Ларису с Иван Антонычем. Трудиться во саду ли в огороде да управляться по дому. Пора и Ларисе видеть чертей въявь и не пугаться. Виждь, Лариса. Огрызка с Олоедом приписали к церкви неверующего отца Феодора – звонить заместо Олега и подвывать во время службы. А трое шустриков снова в Москву, в консерваторский дом растить Петрушин талант.
Еще не поспела антоновка, еще только утром туман окутывал яблони, еще молодую картошку черти подкапывали с краю – приехал Никита за сыном. Сын, без кавычек. Сын по таланту, сын по любви. Шустрики, уже солидные черти, отправились с ними в открытую, разве что без билета. В дороге беседовали, а соседям казалось: чудак говорит сам с собой или с маленьким сыном как со взрослым. Обо всем переговорили. О том, как быстротечна жизнь, как редок гений и как это в нашем случае снаряд два раза попал в одну воронку. Природа не отдохнула – и опять за свое. (Черти считают Петра сыном Никиты. Будем считать и мы, как договорились. И хватит об этом.)
Марина определила Петрушу в художественную школу. Сама возила на белой тойоте. Никита всегда был рассеян – плохо водил. Москва обступила мальчика – прежняя, златоглавая и безумная новая, нагло поднявшаяся точно на дрожжах. В ледяном ноябре, удивляя учителей, Петруша изваял в натуральную величину головы своих шустриков. Позвали из строгановки. Профессора шептались: что за фантазии? что за химеры? И непонятно откуда взявшееся мастерство? Всё повторилось как с юным Никитою. Жизнь играет вечную фугу. Завороженные, слушаем молча. Ждем, кто еще придет.
Во Мценске квартиру Иван Антоныча занял его весьма современный внук с семьею. Ларисину оккупировал Олег, ставший к старости нелюдимом. Знался только с чертями, Огрызком да Оглоедом – они его и обихаживали. Баб послал к чертям. Не к этим, к другим, фигуральным. С попом Феодором общался по долгу службы. Это не лучше чем с чертом. Честный бес порядочней неверующего попа. Лариса с экс-звонарем жили тихо на теплой даче, окруженные заботой чертей. Иван Антоныча внук к ним не хаживал: не жаловал Ларису. Жили одним ожиданьем: когда Никита с Петрушей будут. А лето, а лето дарило любимых надолго. Сложивши крылья, ласточки ныряли в гнезда свои на обрыве. Никита сам брал для Петруши глину и вспоминал Маринку в венке. Счастье тогда светило Никите с солнечной мощью. После остался отблеск и - вот остался сын.
Петров день, Никита с Петрушей забрались к Олегу на колокольню. Орызко и Оглоед спокойно болтают с ними. Это свои, им можно без зазрения совести показаться. Со днем ангела, Петруша. А нас ты будешь лепить? Мы готовы позировать. Смотри, какие хорошие. Разгоряченная земля ловит звон в ладони заросших оврагов. Орызко уступил Никите звонить. Оглоед сам старается. Бирюк Олег гладит по головке Петрушу. Внук-не внук. Уж Олег-то догадливей Ларисиных домашних чертей. Свена он видел и знает, на кого Петруша похож. Видел все Маринкины шуры-муры. Заткнись, Олег. Нам это по барабану. Как мы постановили, так по-нашему и будет. Петруша свой, мценский. Его признали стрижи над речкой – на остальное плевать.
