Петров день, Никита с Петрушей забрались к Олегу на колокольню. Орызко и Оглоед спокойно болтают с ними. Это свои, им можно без зазрения совести показаться. Со днем ангела, Петруша. А нас ты будешь лепить? Мы готовы позировать. Смотри, какие хорошие. Разгоряченная земля ловит звон в ладони заросших оврагов. Орызко уступил Никите звонить. Оглоед сам старается. Бирюк Олег гладит по головке Петрушу. Внук-не внук. Уж Олег-то догадливей Ларисиных домашних чертей. Свена он видел и знает, на кого Петруша похож. Видел все Маринкины шуры-муры. Заткнись, Олег. Нам это по барабану. Как мы постановили, так по-нашему и будет. Петруша свой, мценский. Его признали стрижи над речкой – на остальное плевать.
Едут на мотоцикле есть вечные Ларисины пироги (теперь испеченные чертями). Олег ведет, Никита с Петрушей в коляске, Огрызко и Оглоед за плечами Олега. То есть Огрызко- тот на сиденье, а Оглоед на плечах у Огрызка. Такая вот физкультурная пирамида, как в советские времена. Приехали. Трое приписанных к Ларисиному дому чертей – Трепач, Топтыго и Торопыго – вынимают последний пирог из печи. Лариса щупает корочку. Пропекся. Садятся – пятеро добрых людей и пятеро ловких чертей. А тут и гости: немолодые детдомовские воспитанники. Им место, Петруше честь. Напекли, что и всем не съесть. Гори, гори ясно, наше летечко – наше времечко. Будем скучать друг без дружки в темную зиму, тёпла лета дожидать.
В консерваторском доме и впрямь хорошая звукоизоляция. Тихо, будто все соседи вымерли в капризную, переменчивую московскую зиму. Вечер, снежный и нежный, лег на переулок всем своим сумраком. Маринки как всегда нет – она не предупреждает, когда вернется. Ни с работы, ни из тусовок, ни из поездок. Никита играет для Петруши: тот любит слушать. Шустрики на кухне стряпают ужин. Пахнет жареной картошкой. Маринка хозяйством не занимается. Думает – это Никита так хорошо готовит и убирается. Пусть думает. Иногда приезжает Сашенька – худощавая немногословная европеянка. Приехав, живет на Песчаной. Свен сделал большие успехи в балетном своем ремесле. Саша гордится им и забывает гордиться Никитою. Никита – затворник. Он ничего не ждет и не просит. А надо ведь еще хвалиться Петрушей. Но на Петрушу Сашеньки уже не хватает. Знай она, чей это сын, небось бы от гордости лопнула. И хорошо, что не знает. И мне знать не надо, а то проговариваюсь постоянно. Они так счастливы семейным счастьем – Никита, Петруша, Лариса, Иван Антоныч. Темносерый аки пасмурный день черт Шортик старается гладит Петрушины шортики. Шельмец бесшумно моет посуду за поваром Шустриком. Музыка нравится бесам: Никита их вкус воспитал. Столько лет слышат – привыкли небось. Управили все дела, посылают во Мценск СМСку: Живы, здоровы, целуем. Никита и Петр.
Ларисин мобильник тихонько пискнул: СМСка пришла. Лариса ищет очки – черт Торопыго ей их торопливо сует прямо в руки. Прочла, дала прочесть Иван Антонычу – тот мобильника не освоил. Трое чертей с острым зреньем читают из-за его спины. Ни одного огонька не видать в окнах бедненьких летних дачек. По такому снегу, как в эту зиму, впору ездить не на мотоцикле, а гужевым транспортом или на мотосанях. Мотоцикл у Олега во Мценске. Черти лётают в пригородный продуктовый по воздуху, опустив капюшон на глаза. Они же пилят в лесу осины, колют их на дрова, носят поленья в дом, топят печь – вспоминают ад.
К раскрутке Никиты Маринка потеряла интерес тогда же, когда и к нему самому. А что, он не подсуетится, а я должна… Забыв о парижской консерватории, нашла работу в рекламном агентстве. Должность вполне на уровне ее внешности. Смело спихнула житейские заботы о СВОЕМ сыне на Никиту. То есть на бесей, видеть которых была лишена удовольствия. Сердясь на Свена, образованьем сына всё ж занималась - вполсилы. Этого хватало, благо сил ей отпустили навалом. Никита сохранил консерваторское преподаванье. Об известности не пекся, подсев на сам процесс творчества. Может, и неверно, но весьма распространено. Хлеб насущный есть, удача же даром в руки не дается. Руки у него, хорошего пианиста, не дырявые – всё равно за так нейдет. Перенесем свои упованья на следующее поколенье. Вот подрастет Петруша… И Петруша лепил нервные Никитины руки, уже интуитивно понимая, что такое руки музыканта, скульптора, и звонаря, и детдомовской няньки. Спасибо Маринке. Без нее Никита с Петром не нашли бы в мире друг друга. Живы, здоровы. Целуем своих мценских.
Нельзя сказать, чтоб Иван Антоныч не думал о переходе в жизнь вечную. При церкви служа поневоле задумаешься. Квартира его мценская считай ушла, Ларисину забрал Олег. Теплую же дачу Иван Антоныч завещал Никите. И Ларису побудил ее холодную отписать на него же. Эти владенья с уничтоженной межой – Никитина связь с Россией. Экс-звонарь, конечно, таких громких слов не говорил, но Лариса поняла, о чем речь. Сделала, как муж велел. Старик уж готовился помереть, но черти любовно ходили за ним, и смерть, ворча, согласилась подождать.
Кто копает, рано или поздно докопается. Нет, речь не об отцовстве Свена. Дитя стопроцентно наше. Сто пудов. Докопался Иван Антоныч, роя с помощью восьми чертей яму в песчаном обрыве. Соперничали со стрижами, добывая глину Петруше. У Никиты был творческий запой – не решались отрывать его от фортепьяно. Мягкое лето на севере орловщины, на границе с тульской землею. Близко Болхова – орловского полесья. Пещерку, печерку, где некогда явился Иван Антонычу ангел-младенец, углубляли когтями: Шустрик, Шортик и Шельмец, Огрызко с Оглоедом, Трепач, Топтыго и Торопыго. И докопались до клада. То есть клад сам дался им в лапы. Они, все восемь бесей, держась за чугунок, торжественно понесли его к Иван Антонычу, сидящу тут же, чуток в отдаленье, на раскладном стульчике с разболтанными винтами, всегда готовом сложиться и зашибить старику копчик. Звонарь постучал камушком по горшку, послушал звук и велел нести находку домой. Никита с Петром в саду смотрели альбом Бенвенуто Челлини, Лариса смотрела на них. Под присмотром Иван Антоныча черти легко выбили рассохшуюся деревянную крышку и скромно убрали рыла от чугуна. Огрызко с Оглоедом сами покатили во Мценск на мотоцикле – Олег с ними не приезжал, поленился. О кладе Иван Антоныч всем наказал молчать – людям и бесям. Шустрики отправились разогревать обед, трепачи – собирать клубнику и рвать свежую зелень. Иван Антоныч подключил Никиту разбирать с ним ворох женских купеческих украшений, перепутавшихся в горшке. Ценность клада явно была невелика. Отчего зарыли – поди угадай. Друг от друга таили или от советской власти спасали. Скорей второе. Это Петрушино – решил старик. Его глина, его ангел, его клад. Будет учиться в строгановке – сам определится, куда что. Не бог весть какие артефакты. Пока закопать под Ларисин дом и не трогать, не продавать без серьезной причины. Кто-то их страхует. Ну и хорошо. Топтыго, неси клубнику.
Всё разыгралось как по нотам. В десять лет Петрушу приняли в строгановку. Так собор чертей подгадал, чтоб непременно в десять, как и Никиту в консерваторию. Сразу стал Петруша работать с деревом и гипсом – мрамора ему, конечно, никто не предложил. Где-то на задворках строгановки похаживал он в школу, но там на него, известное дело, смотрели сквозь пальцы. При тестировании просто шептали ему в сторонке, какую комбинацию клавиш нажимать всё время, чтоб результат был в пределах нормы. Туфта она и есть туфта. Ездил сам на метро от Тверской до Сокола. Маринка той порой стояла в пробках, разъезжая по своим рекламным делам. Игра в четыре руки осталась в далеком прошлом. Петруша многократно ваял материну головку, упросив заплести косички как на старых фотках – по кругу. Никита задумчиво гладил гипсовые пряди. К Никите, нелюбимому, вернулись некоторые странности: махал руками в такт своим мыслям, идучи пешком в консерваторские классы по большой Никитской. Серьезные взрослые шустрики провожали его, чтоб чего не начудил. Эскорт из бесов тихонько сидел на задних партах, пока Никита вдохновенно раскапывал со студентами пласты русской архаики. Чертям нравились звуковые иллюстрации: они незаметно притопывали копытцами, когда Никита ставил очередной диск.
У Иван Антоныча в его мценской квартире росли свои правнуки, но любил он по-настоящему Петра ваятеля. Упрямый был старик. Где веял дух, там паслось его сердце. Ну, и подсел на чувство гордости. Ларисе перевалило за восемьдесят пять, однако бесовскими ухищрениями красота ее не вовсе исчезла – напоминала о себе быстрым легким взглядом поблекших очей да рассеянной улыбкой Клад купеческих жемчугов и прочего убранства так и лежал под домом: нужды его выкапывать не случилось. Показали Петруше, хорошенько объяснили: это всё его, может распорядиться, когда вырастет. Приходил сторожить схороненное черный кот неведомо с какого участка. Иной раз, если был занят, присылал вместо себя ворону. Сидела на крыше, глядела в оба. Черти делали вид, что не замечают. Пусть себе. Мы и сами бы, конечно, доглядели. Вообще-то Трепач, Топтыго и Торопыго вполне толерантные черти. терпимей иных людей.
