Одна из причин, по которым Кристин ничего теперь не могла понять в газетах, состояла в том, что, даже если судить по тем заголовках, прочесть которые ей доставало времени и сил, дети все чаще и чаще получали деньги, и деньги немалые, в виде компенсации за любые беды, какие им пришлось пережить, пока они находились во власти растивших их взрослых. Горести несчастных простирались от сексуального насилия до ошибочной диагностики неспособности к обучению, а Кристин не сомневалась, что среди них попадались такие уроды, на которых судам и время-то тратить не стоило. Впрочем, понять она не могла другого — почему никто ни словом не обмолвится о страданиях людей, которые этих деток растили. Умученные до безумия, они кончают тем, что фотографии их появляются в газетах под заголовками наподобие «ЛИК ЗЛА».
Кристин уже было вернула младенца в кроватку, и вдруг он без какого-либо предупреждения взял да и пописал. Из шишковатого членика ударила прямо ей в грудь горячая струйка мочи. И Кристин разжала, в судороге отвращения, руки, и малыш упал.
И снова он грохнулся на тощий ковер, снова хрустнули кости. И снова она немедля подхватила его, проверила, нет ли каких повреждений. Были, и на этот раз куда как худшие. На этот раз он ударился попкой.
Впрочем, на то, чтобы успокоить его, времени ушло примерно столько же, сколько вчера. Похоже, он сам уже понимал, как здорово поуродовался. И боялся навредить себе еще сильнее. Завернутый во фланелевое одеяльце, малыш взирал на Кристин с животным недоумением.
— Ме, — сказал он.
На следующий день Кристин оставила его дома, одного, а сама пошла в полицейский участок. Участок располагался неподалеку — уродливое, приземистое, собранное из готовых секций строение, стоявшее напротив ветеринарной станции и благотворительного магазинчика «Красного Креста».
Кристин вошла в стеклянную дверь, украшенную листовками насчет наркотической зависимости от растворителей и недопустимости ношения перочинных ножей. Представилась полицейскому, сказала, что нуждается в помощи.
Полицейский этот был молодым человеком с кустистыми бровями, напомаженными белыми волосами и плечами точь-в-точь как у бутылочки «Пепси». В крупных мочках его ушей различались дырки, в которые прежде были продеты гвозди с большими шляпками, а может, и просто серьги. Если бы не нашивки на его рубашке с коротким рукавом, он очень походил бы на младшего продавца из магазина готового платья для подростков. Кристин отогнала мысль о том, что никакого толка она от него не добьется, и объяснила, в чем ее беда. Она целыми днями сидит в доме одна, сказала Кристин, и потихоньку сходит с ума. Не может ли Закон помочь ей?
— Вы боитесь, что можете причинить вред вашему малышу? — спросил полицейский.
— С малышом все в порядке, — ответила Кристин. — Опасность грозит мне.
— Опасность чего?
— Того, что я вообще перестану существовать.
Наступило молчание, полицейский переваривал сказанное Кристин.
— Вы не хотите поговорить с ЖК? — спросил он, наконец.
— С кем?
— С женщиной-констеблем.
— Да какая мне разница, с кем говорить?
Он снял с телефона трубку, нажал кнопку. Спустя шестьдесят секунд Кристин уже ввели в грозящую клаустрофобией комнатенку — вроде крохотной ванной, но только с двумя стульями и столом вместо унитаза и ванны. Стены комнатенки были оклеены плакатами, призывающими к борьбе с домашним насилием. Кристин села, уже жалея о том, что пришла сюда. Ей хотелось внушить полицейским мысль о том, что, если они собираются помочь ей, не следует поступать с ней вот так, следует отвести ее в какое-нибудь приятное место, а не таскать из одной маленькой каморки в другую, еще меньшую. Впрочем, разговор начала не она. Женщина тридцати с чем-то лет, облаченная в полицейскую форму, стала задавать ей вопросы.
— Вы боитесь, что можете причинить вред вашему малышу?
— Опасность грозит не моему малышу, опасность грозит мне, — повторила Кристин.
— Что заставляет вас так думать?
— Раньше я была человеком. А теперь обращаюсь в машину.
Полицейская косо улыбнулась.
— Такое чувство время от времени возникает у каждого из нас.
— Да, но меня оно просто не покидает, — резко ответила Кристин.
— Так чего вы хотите от нас?
— Хочу, чтобы вы забрали ребенка.
— Вы считаете, что не можете больше за ним ухаживать?
— Ухаживать я за ним могу превосходнейшим образом. Это единственное, что я теперь могу.
— Но как же, в таком случае, может, по-вашему, поступить с вашим ребенком управление полиции?
— Я подумала, что вы могли бы отправить его в тюрьму, отдать какой-нибудь заключенной. Они же все равно целыми днями по камерам сидят. Уверена, если правильно выбрать женщину, все получилось бы очень хорошо.
Некоторое время полицейская усваивала услышанное, потом склонилась над столом, заглянула Кристин в глаза.
— Послушайте, — сочувственным тоном предложила она, — давайте обойдемся без сарказма… Что вы на самом деле хотите мне сказать?
Сердце у Кристин упало. Она постаралась объяснить все как можно лучше, а попытки снова и снова сделать это требовали таких усилий — и должно же быть в ее жизни хоть что-то, что не станет повторяться до бесконечности, не оставляя надежд на лучшее.
— Раньше у меня была жизнь… — выдохнула она.
— Первый год всегда дается трудно, — согласилась полицейская. Как будто согласилась с тем, что первый год, проведенный в петле или на дне водоема, как правило, нелегок.
— Мне нужно, чтобы все прекратилось сейчас.
— А если не прекратится, что, по-вашему, может произойти?
— Уже произошло.
— Что именно?
— Я перестала существовать.
— На мой взгляд, вы более чем живы.
Разговор так и ходил по кругу — три, четыре минуты. Важнейшая мысль, которую Кристин пыталась внушить этой женщине, отвергалась ею, может быть, полицейская увиливала от нее инстинктивно, как младенец отпрядывает от ложки.
— Но мне грозит опасность, — настаивала Кристин.
— Вы считаете, что можете причинить себе какой-то ущерб?
— Ущерб мне уже причинили.
— Вы считаете, что не справляетесь?
— Я только это и делаю — справляюсь.
— Вы хотите сказать, что справляетесь еле-еле?
— Я справляюсь отлично.
— Ну… так и замечательно.
— Вы ничего не поняли, — взмолилась Кристин. — Ну, возьмите хотя бы себя. Вы здесь. Вы не сидите весь день у кроватки.
Полицейская усмехнулась.
— Было дело, сидела, — сказала она. И заметив на лице Кристин горестное непонимание, с искренней задушевностью прибавила: — Просто моя малышня подросла. Теперь уже в школе учится.
Невероятно. Как будто ты приходишь в полицию — ограбленная, избитая, изнасилованная, — а тебе говорят: забудь, жизнь, понимаешь ли, продолжается, через пару лет ты и разницы-то никакой не почувствуешь.
— Я думаю, вам стоило бы поговорить с психологом, — сказала полицейская.
— Психолог, он что, заберет моего ребенка?
— Нет-нет, на этот счет не беспокойтесь.
Кристин улыбнулась. Похоже, в этой идиотской ситуации только и оставалось, что улыбаться.
— А где сейчас ваш ребенок? — спросила полицейская.
— Дома.
— Кто за ним присматривает?
Кристин на мгновенье задумалась.
— Соседи, — ответила она. По правде сказать, соседей Кристин почти и не знала, во всяком случае, от полицейского оцепления она их не отличила бы.
Мгновенное колебание ее женщина заметила — и выпрямилась, давая понять, что разговор окончен.
— Что ж, наверное, вам лучше вернуться домой и избавить соседей от лишних забот.
— Наверное, — согласилась Кристин.
Когда она вернулась к дому, вопли малыша пробивались сквозь все четыре его стены, походя на далекий вой пожарной сирены. Кристин оглядела дома соседей, стоявшие по обе стороны от ее — никаких признаков жизни. Может, в этих домах и есть женщины, а может, и нет. Может, в них есть даже женщины со своими младенцами. Но шторы на окнах опущены, непроницаемы, точно озонный слой, ограждающий Землю от Вселенной.
Кристин открыла дверь своего домишки, вошла внутрь. Вопли, разумеется, мгновенно усилились — по эту сторону двери работали совсем другие законы акустики.
Она прошла прямиком к кроватке. Малыш был весь лиловый от крика и несло от него, как из сточной канавы. И то была не обычная его вонь, что-то другое, агрессивное и куда более злобное.
Кристин начала раздевать его, но смрад вонзался ей в ноздри, как тонкий, не толще иголки, стилет. Глаза малыша выпучивались от крика, словно он гневался на идиотизм ее мечтаний о том, что она будто-то бы способна хоть что-то в его жизни поправить. Кристин расстегивала кнопки комбинезона, под которым крылся очередной из отравлявших ей жизнь подгузников, а сама все думала, как же ей теперь быть.
