– Ты серьезно?
– А ты думал – нет? Двадцать пять деревьев за две недели! Заедут в лес на вездеходке – и елочки молодые выкапывают. Вот такие, – Федор опустил ладонь к середине бедра. – А такая елочка, между прочим, в Москвах сто долларов стоит. Или около того, ежели на фирме покупать. Я специально узнавал… Но ничего. Я знаю, где искать. Я у одного дачника здесь уже видел краденую елочку. Свежевкопанную. Шел, пригляделся – точняк, моя…
– Ты что ж, одну елку от другой отличить можешь?
Очевидно, Федор сначала вообще не понял вопроса, а когда понял, только засопел. Молча стянул с себя тельняшку, обнажив безволосую грудь и худые плечи. Жир на братьях Свинцах не держался.
– Я, – сказал Федор, – все свои деревья в лицо знаю. Я тут для того и поставлен. Это, бля, мой лес! Тут недавно случай был… Приехали одни. Из Москвей тоже. Крутые. Машина больше, чем эта баня. А морды – еще больше. Костер запалили. Пьют-гуляют. Шашлык-пикник. Я сразу к ним. А они мне – отъебись, мужик, вот те сто рублей, сходи опохмелись и все такое…
– Да, было, было! – оживился Федот. – Цельная потеха вышла! Джип ихний я спихнул в овражек. Он там потом еще неделю валялся. Против трактора хрен попрешь.
– Сурово тут у вас поставлено, – признался капитан.
– Поставлено как надо, – отрезал Федор, надевая на голову специальный войлочный малахай. – Не то что у вас. Пошли, салага. Мы тебя давно ждали. Четыре новых веника приготовили.
Посте пятого визита в парилку капитан попробовал было попросить у братовьев пощады, но ему ответили, что париться еще даже и не начинали. Душегубы, стонал капитан, у меня голова болит, я на войне раненный. А кто не раненный, возражал Федот, стряхивая с лоснящихся плеч прилипшие дубовые листья и показывая на огромный коричневый шрам в районе ключицы. Видал? Ремень порвался, шкив слетел – и мне в грудак! Хорошо, я пьяный был. А мог бы и кончиться.
Братовья поддавали исключительно квасом, горячий сладкий дух жареного хлеба пропитал и парную, и предбанник – вскоре капитан понял, что всерьез изнемогает. Вышел в переодевальню, прилег на лавку, стал отключаться. Но братовья, недолго думая, вынесли тело, за руки, за ноги, на воздух, аккуратно уложили и радикально отлили колодезной водой. Затащили обратно. У меня в сумке нашатырь, тихо завыл капитан, принесите, умираю. Не, отвечали братовья, не помрешь пока. Мы ж рядом. Если невмоготу, иди в избе отлежись. «Аншлаг» посмотри по телевизору. Петросяна и его пиздабратию. А то поспи часок. Как поедем кататься – мы тебя разбудим… Кататься, с ужасом промямлил капитан. Зачем, куда? Как куда? Куда хочешь. На тракторе же. Хошь в лес, хошь в поле, хоть на московских дачников ужас наведем. Ты чего, не понял, куда приехал? Мы – твоя родня, а тут – твоя родина!
С этими словами Федот накатил стакан, зажевал глянцевой луковицей (грыз, как яблоко), подмигнул сразу обоими глазами и достал из-под лавки завернутый в тряпицы поджиглет.
– Что ж ты огнестрел в сыром месте держишь? – ругнул его Федор.
– За своей пукалкой ухаживай, – беззаботно огрызнулся Федот. – А моей ни хера не будет. За это и ценю.
– А раз ценишь – зачем тогда прячешь свой ствол в моей бане?
– Потому что ты у государства на службе. Если найдут – отвертишься. А я кто? Тракторист…
Федот пинком ноги открыл дверь, вышел нагишом на волю. Прижал грубо оструганный приклад к изуродованному плечу. Сунул горящую спичку в дыру с казенной части. Поднял дуло вверх, в прозрачное небо. Грохот был таков, что баня едва не обрушилась.
– Здесь все мое!!! – запел Федот, на ковбойский манер продув ствол. – И я, и я отсюда родом!!! Наливайте, братаны! Меньшой оклемался – поехали! Трактор скучает, жизни просит!
Кое-как пришедший в сознание капитан в полумраке переодевальни нашарил в куртке свое удостоверение – родня, видать, буянить собралась, мало ли чего произойдет. Между тем Федот и Федор уже натянули на дымящиеся малиновые тела дырявые ватники и в обнимку побрели к трактору – сатиновые трусы, тощие волосатые колени, кирзовые сапоги на босу ногу. Невпопад, но с большим чувством горланя куплеты из репертуара Иосифа Кобзона и Льва Лещенко.
За околицей Федот бросил рычаги. Трактор пер по прямой. Его хозяин – даром что крепко пьяный – ловко залез на крышу и там уселся, сжимая в одной руке емкость с огненной водой, а в другой – свой жуткий самопал.
– Слышь, меньшой!! – орал он. – Серега!! Поддай!!
– Чего? – в ответ надсаживался капитан.
– Мощи поддай!!
– Не умею!
– А чего ты вообще умеешь, сопля московская?! Слышь, Федяня!!
– Чего?
– Поехали банду брать!! Прямо щас!! Самый момент банду брать!! Хоть какую!! Трактор есть, поджиглет есть, самогон есть – поехали!!
– Не время!! Нехай чутка осмелеют!! Через пару дней поедем!!
– Так они все твои елочки попиздят!!
– Все не попиздят!!
– Почему?!
– Невозможно!! – ответил Федор. Он никогда не улыбался, но будучи пьяным – хохотал в точности, как его старший брат. Хрипло, во всю глотку. Так, может быть, хохочут черти, помешивая кипящую смолу в котле с грешниками. И капитан умел так же хохотать, но почему-то вспоминал об этом только тогда, когда приезжал сюда, в мягкую деревню. На родину.
Действительно, чего только не бывает в этой просторной прохладной стране, но такого, чтоб спиздить отсюда все елочки, сколько их есть, – не бывает никогда.
Дотемна утюжили безжалостными гусеницами чернозем, горланили песни, палили в воздух, куражились. Пили, искали приключений. Но не нашли. Федот хотел ехать в райцентр девок снимать – Федор отговорил. Деревня засыпает рано, а дачные хозяйства в неуютном месяце ноябре стояли пустые, и никто в этот вечер так и не спровоцировал могущественных братьев, никто не решился испытать на себе их удаль, и даже председатель колхоза Трифонов по прозвищу Тришка не приехал – то ли побоялся, то ли лень ему было.
– Зачесываем виски назад, – предложил Кактус. – Немного геля. Вот так. Седину чуть закрасим. На затылке отпустим и завяжем косичку. На шею – цепочки всякие. Гавайская рубаха. Загар. И будешь – рок-звезда на пенсии…
Никитин разозлился. А того ли парня я держу возле себя?
– Я тебе не клоун. Я солидный человек.
– Был.
Никитин промолчал.
Сидели возле зеркала. Кактус причесывал пациента, протирал спиртовым лосьоном одутловатое морщинистое лицо. Еще предстояло бритье.
– Ты, Иван, слишком много от жизни хочешь. Все хочешь. Никому ничего оставлять не желаешь. Ты даже сигарету всегда до конца докуриваешь. До фильтра. Ты теперь никто. Бегунок, скрывающийся от правосудия. Дичь. К чему эти лозунги, моральные фрикции? «Я тебе не клоун»… Ты думай о том, как спасти шкуру, а не о том, как ты при этом будешь выглядеть…
Ничего я ему не объясню, тут же решил для себя Кирилл Кораблик по прозвищу Кактус. Не поймет. Слишком быстро сверзился с высоты в пропасть. Не может осознать. Все ему кажется, что он особенный, необыкновенный. К тайному ордену принадлежит. И в решающий момент торжественно материализуется из секретного пространства могущественный магистр – спасет, отмажет, вернет статус…
Никто не придет, дорогой друг, бывший депутат! Никто тебя не спасет, все отвернулись, забыли и вычеркнули, списали в расход, поэтому ты и сидишь здесь, в норе забился, жрешь водку, тянешь ядовитый порошок, отрезаешь себе кожу с пальцев. Обосрался ты, Ваня…
– А еще, – предложил он, – можно тебя под бывшего священника заделать. Ежик, суровый мудрый взгляд, свитер под горло. Что скажешь? Тебе пойдет…
– Я бы тебе треснул по уху, – с сердцем ответил Никитин, – да руки заняты. Но гляди, если что – я тебя зубами загрызу…
Это вряд ли, засмеялся про себя Кирилл Кактус. Ты же бывший хоккейный вратарь, откуда у тебя зубы? Ты давно искусственные вставил…
– Извини, Иван. Я шучу. Пытаюсь тебе дух поднять.
– Моего духа на пятерых таких, как ты, хватит.
– Сун-Цзы сказал: «Если ты слаб, делай вид, что силен; если ты силен – изображай слабого. Таков путь к победе…»
– Не умничай. Что с паспортами?
– Большой выбор. Умеренные цены. Я даже сам удивился. Есть идеальные азербайджанские, армянские. Казахстан. Есть грузинские, но там нужна фотография на красном фоне, а мы ее не сделали. Есть туркменские…
– Я что, похож на туркмена?
– Не дергайся. Порежу щеку.
– А мне похрен.
– Кстати, на туркмена ты действительно похож.
Знаю, уныло усмехнулся про себя Никитин. Есть в роже, всегда была – косая линия, татарская, или скорее даже некая неопределенная, общеазиатская, скругленность. Лицо развивается как бы спиралью, от бледного носа с квадратным вдавленным концом – к окраинам плоских щек; от хищных, низких бровей – ко рту. Спасают пронзительно голубые глаза и правильные скулы.
