– За что мне великая благость сия? – спрашиваю я с горечью и иронией, но старуха не отвечает. Она вытягивает руку в сторону. В темном углу ангара появляется робкий свет. Он постепенно превращается в некое подобие экрана с лохматыми краями. Вскоре проявляется карандашная картинка, мерцающая, словно в мультфильме, слегка размытая, но вполне разборчивая. По крайней мере, я в своем нынешнем состоянии вполне могу разобрать, что она демонстрирует.
Палата интенсивной терапии. Мы с Верой лежим на кроватях. Возле нее – приборы, провода, шланги, капельницы. Ей совсем худо. Мое сердце наполняется печалью, я обхватываю рукой горло…
Мы не разводились. Нашему сынишке три года. Мы оставили его моей матери и поехали в Екатеринбург на шоппинг. Думали, что совместная поездка и прогулки по улицам чужого города немного сблизят нас, внесут потепление в сложные отношения. Точнее, так казалось моей второй половинке, а о чем тогда думал я, точно не помню. Кажется, согласился с ней, потому что в глубине души я ведь тоже романтик (иначе почему бы торчал целую неделю на вокзале). Вера заварила три литра чая со смородиной, сделала целую сумку бутербродов и пирожков. Мы ехали по трассе в Екатеринбург, разговаривали, слушали музыку, останавливались на обед и чувствовали себя вполне комфортно. До определенного момента все шло вполне хорошо. Но мы поссорились, точнее, разругались вдрызг, а потом через дорогу перебежал пес. И вот теперь мы лежим неподвижно в какой-то хорошей клинике, в которую нас наверняка поместила моя мама, обладающая связями, незаменимыми даже сейчас, в век широкой доступности услуг. В коридоре больницы наверняка сидит мама Веры, моя теща, которая после смерти мужа-алкоголика не могла надышаться на нас, единственных ее близких людей. Кажется, что не миллион лет прошли с момента, как мы с Веркой смешно и нелепо познакомились в интернете, а всего несколько дней. Страшный прибор в палате издает короткие звуки, свидетельствуя о том, что жизнь в моей Верочке еще теплится. Но это не вечно.
– Ты в относительном порядке, – комментирует Хозяйка. – Хоть твое сознание здесь, со мной, жизни твоей ничто не угрожает, уж мне ли не знать. Ты вернешься, а вот любимая твоя находится на границе. Любое легкое дуновение может опустить ее в одну либо другую сторону. Хочешь, чтобы я дунула?
Я молчу, раздавленный и лишенный дара речи. Краешком сознания вспоминаю рассказ Кутепова: обиженная любовником Надя желает ему смерти. «Пусть его не станет, – думает она, – и вместе с ним уйдут боль и страдание».
Неужели она могла так думать? Любить – и желать смерти?!
– Ее спасение в твоих руках, Странник, – говорит Старуха, делает короткий взмах рукой, и экран с печальной картинкой гаснет. Мы снова в полной темноте, если не считать пламени и слабого свечения из распахнутых ворот. За воротами воет вьюга. Я вижу далекий огонек семафора. Пока еще зеленый.
– Время идет, – говорит старуха. – Собирайся, твой друг проводит тебя.
Мой белобрысый знакомый поднимается, протягивает руку. Он очень высокого роста, похож на инопланетянина в фантастических фильмах. Крыльев за спиной уже нет. Парень помогает мне подняться.
Я бросаю еще один взгляд на загадочную старуху. Голова ее опущена очень низко, капюшон не позволяет увидеть лицо, которого, впрочем, все равно нет. Я ожидаю каких-то последних напутствий или чего-то в этом роде, но она молчит.
Попрощаться с ней или молча уйти?
Ангел принимает решение за меня – поднимает руку, указывает на ворота. Я разворачиваюсь и направляюсь к выходу. Я уже не сдерживаю слез, они текут из меня сплошным потоком, и я даже немного удивлен, что во мне может содержаться такое количество соленой влаги, выходящей из организма столь нетрадиционным для мужчины способом.
Моя жизнь перевернута с ног на голову. С сознанием происходит непонятно что. Я не знаю, где нахожусь и почему. Не знаю, что должен делать, чтобы спасти свой вот-вот готовый рухнуть мир, с которым, как мне казалось, я давно распрощался. Я ничего не знаю – НИ-ЧЕ-ГО! Снова эти чертовы глаголы, которых стесняются глупые дети. Так и слышу голос первой учительницы: «Стыдно так агрессивно ничего не знать, Сереженька, и это в вашем-то возрасте! Ай-яй-яй».
Стыдно, Мариванна, стыдно, ей-богу, не вызывайте в школу родителей…
Выхожу на свежий воздух. Вопреки ожиданиям, ветра практически нет, хотя он все это время выл у ворот, как голодный волк. Слева от ангара по-прежнему тянутся рельсовые пути, сопровождаемые столбами с проводами. Но в то же время я чувствую изменения: рельсы вибрируют.
Ангел молча подводит меня к платформе, занесенной снегом. Я чувствую под ногами бетонную плиту. Повернув голову влево, вижу далекий свет над рельсами.
– Сюда идет поезд, – поясняет мой провожатый. – Персонально за тобой. Занимай свое место.
– И куда я должен ехать?
– Дальше, чем нужно, не уедешь, не волнуйся. Отсюда только одна дорога.
Он видит мою растерянность и начинает улыбаться. Наверно, так у них принято, у жителей небес, издеваться над нами, простыми смертными, и наблюдать, как мы барахтаемся в собственном невежестве.
– Не пугайся, я пошутил. Даже у одной колеи есть как минимум два направления – туда и обратно.
Я натягиваю повыше воротник куртки, накидываю на голову капюшон. Ветер стих, это верно, но вместо него стал крепчать мороз. Это радует – стало быть, я не в преисподней.
– Ты все еще считаешь, что я плохо о тебе забочусь? – спрашивает Ангел.
– Нет. Если старуха права, то мне грех жаловаться.
– Все верно. Но ты уже не знаешь, хочешь ли возвращаться назад без нее.
Я киваю. Мороз подбирается к телу через тонкую куртку. Собираясь в Екатеринбург, я не надел теплые вещи, потому что не планировал оставаться долго на свежем воздухе. Мой провожатый, напротив, чувствует себя вполне комфортно.
– Мальчику нужны оба родителя, – говорит он. – Не забывай об этом, когда придет время принимать решение.
Слева доносится протяжный и радостный гудок. Локомотив возвещает о своем скором приближении. Фонарь на его лбу начинает слепить. Кажется, поезд двигается не очень быстро. У нас еще есть пара минут на последнее «прости».
– Хочешь что-то спросить?
– Хочу. – Я киваю в сторону ангара, где во тьме все еще теплится маленький огонек жизни моей любимой. – Почему этим занимается она? Мне казалось, что у нее другая стезя.
– И ты не ошибался. Но разве тебе ее поведение не кажется логичным?
Я задумываюсь... и действительно нахожу ответ:
"Жизнь никогда и ничему нас не учила. Учит лишь Смерть".
– Вот именно, – говорит Ангел и улыбается.
Локомотив медленно подъезжает к странной станции. Самый обычный локомотив, какие уже тысячу лет носятся по железным дорогам нашей необъятной страны, – работающий на тяговых двигателях постоянного тока. Мордой смахивает на радующегося жизни олигофрена с оттянутой нижней губой. За собой он тянет три обычных пассажирских вагона, правда, без всяческих опознавательных знаков. В первых двух свет не горит, зато третий призывно светится огнями и елочными гирляндами. Не нужно быть гением, чтобы знать свое место в этом поезде.
Поезд останавливается. Прямо передо мной – открытая дверь тамбура с заботливо приготовленными ступеньками. Издав громкое зловещее шипение, поезд вздрагивает и замирает. Звучит гудок электровоза, предлагающий занимать места.
Я не двигаюсь. Мне страшно. Впрочем, слово это уже почти ничего не выражает. Страшно впервые спускаться на горных лыжах или заходить в темный подъезд, где тебя может поджидать маньяк с увесистым молотком… А те чувства, что испытываю я, стоя перед поездом, готовым отвезти меня в самое сердце вселенской тьмы (или вселенского света, как знать), невозможно описать обычными словами. Не буду даже пытаться.
– Смелее, – говорил Ангел. – Твою жену спасет лишь Она. Ты должен ее найти.
– А где Она?
– Откуда ж я знаю. – Он разводит руками и подмигивает, вновь становясь похожим на робота Вертера. – Это же твоя знакомая, не моя, так что тебе и карты в руки.
Я подхожу к вагону, берусь за поручни. Несмотря на мороз, металл теплый, будто только что обогретый сотнями рук. Из тамбура тоже веет теплом. Надеюсь, гостеприимство здешней железной дороги не столь обманчиво и эфемерно, как уют вокзала, ставшего моей астральной тюрьмой.
– Сколько у меня времени? – спрашиваю, обернувшись. Ангел молча пожимает плечами. – Ни фига ты не знаешь, браток. Ладно, что с вас возьмешь…
Я машу ему рукой и запрыгиваю в тамбур. Дверь за мной с приятным мягким стуком закрывается. Я в тишине. Пол трогается. Точнее, трогается весь поезд, но плавность хода создает иллюзию, будто подо мной движется пол. Я не вижу движения в окне, потому что пейзаж там, как уже было сказано, не отличался разнообразием. Снежная пустыня…
