Кирилл Алехин шел вдоль шеренги автомашин. Слепые фары с равнодушной терпеливостью уставились в здание ипподрома.
У главной лестницы Кирилл увидел Адьку Зотова своего бывшего одноклассника. Адька закончил мореходку и служил в торговом флоте.
— Полчаса загораю, а он только ползет. Совесть есть?
Кирилл не стал оправдываться. Объяснять Адьке, что с ним произошло на заводе, не было настроения, да и вряд ли бы тот понял.
Адька нетерпеливо двинулся к северному входу.
— Как бега? — спросил вдогонку Кирилл.
— Сэр Джон здесь ошивается, его «Москвич» у киоска притулился. — Адька достал из кармана программку состязаний.
Это означало, что ничего, должно быть, бега, раз старик приехал. Контролерша надорвала билеты и дружески кивнула молодым людям, как старым знакомым.
— Розалия Федоровна, вы не видели Ивана Николаевича? — спросил Адька громоздкую женщину в лиловом платье, стоящую у стены. В одной руке она держала пирожок, оттопырив пухлый мизинец, в другой бутылку черного пива «Консул».
— Этого хромого старикашку? Передайте ему — мое терпение скоро лопнет. Он знает, что я имею в виду. — Розалия Федоровна запрокинула бутылку.
Ребята прошли в кассовый зал. Адька протянул Кириллу программку и отошел в сторону. Интересно, на какую лошадь он ставит? Кирилл раскрыл программку. Жирный крестик стоял против Этикета.
Это имя Кириллу не нравилось. А может, рискнуть? Поставить на этого Этикета?
— Платите! — крикнула кассирша.
— Одинар на Этикета, номер три. И одинар на… на Гладкую Дорогу, — выпалил Кирилл.
— Номер?
— Пять!
Кассирша взяла деньги и бросила на тарелочку два тотализаторных билета…
И зачем он переменил лошадь? Дурацкая неуверенность… Настроение испортилось еще больше. Мало ему неприятностей на заводе. А все безвольный характер.
Шесть лошадей, высоко вскидывая ноги, неторопливо дефилировали мимо трибун. Шесть наездников в цветных камзолах расслабленно покачивались в седлах, равнодушно глядя перед собой.
Кириллу нравилась проходка. Лошади в это время держались спокойно и гордо — их бока не сжимали железной хваткой ноги наездников, и они чувствовали себя свободно. Ровный гул толпы успокаивал лошадей, они ощущали на себе взгляды тысяч глаз, и это пьянило. Нервничать они начнут позже, когда трибуны замолкнут перед сигналом колокола. Сейчас их выбирали. И лошади это понимали, кивая мордами или, наоборот, презрительно отвернувшись от трибун в сторону такой милой сердцу зеленой поляны, где они пасутся, когда по этим бесконечным трибунам гуляет лишь ветер, кружа надорванные билеты, листки программок, раздавленные картонные стаканчики…
— На кого ставит рабочий класс и советские моряки? — услышал Кирилл знакомый голос.
Он обернулся: позади стоял Иван Николаевич, как прозвали его ребята — сэр Джон. Гладко выбрит, аккуратно причесан, в сером легком костюме.
— Не знаем, что и придумать. — Адик не отводил взгляда от лошадей.
— Темные лошадки, темные лошадки, — пробормотал старик, вероятно улыбаясь в душе над глупым Адькиным маневром.
— Как с обещанием? Я жду. — Адик что-то помечал карандашом в своей программке.
— Будет все, будет. Дайте срок. — Старик смотрел вдоль трибун, вероятно выискивая кого-то. Казалось, то, что происходило на манеже, его интересовало меньше всего. Разве не видел он, как подгоняют стартовый автомобиль? Или как начинают нервничать лошади, чувствуя, как напрягаются ноги наездников перед стартом? Все это сэр Джон видел много раз…
А Кирилла это пока возбуждало, и очень. Да и Адика тоже, напрасно он делает профессионально безразличный вид. Кирилл боковым зрением видит, как бледнеет его лицо и нетерпеливо подрагивают пальцы…
Вот тронулась с места стартовая автомашина. Лошади устремились вперед, но их сдерживала ограничительная решетка во избежание фальстарта. Наконец машина достигла линии старта и, резко газанув, умчала в запасной сектор стартовую решетку, освобождая дистанцию.
Взревели притихшие трибуны — скачки начались…
Лошади шли ровно, общим клубком, лишь одна выдвинулась чуть вперед. Настолько незначительно, что нельзя было номер разглядеть…
— Э-э-ти-кет! Э-э-ти-кет!
Кириллу казалось, что все вокруг выкрикивают только это имя.
«Наверно, придет Этикет, — подумал Кирилл. — Ну и черт с ним. Понедельник — день несчастливый… Подумаешь, проиграл рубль. Все равно выигрыш пустяковый. Многие, вероятно, ставили на этого Этикета».
Адик вопил, казалось, громче всех. А где сэр Джон? Кирилл осмотрелся, но старика нигде не было.
Из-за бешеного рева не слышно колокола. Но он был и не нужен — финишная лента протянута перед самыми скамьями.
Миг! И одна из лошадей понесла на груди сорванную ленту.
— Пять! Пятый номер, — выдохнули на трибунах.
— Моя, — ухмыльнулся Кирилл и хлопнул Адика по плечу. — Гладкая Дорога.
Вспыхнуло табло. Двадцать два рубля десять копеек…
Вот это да! Такой выигрыш на одинар довольно необычен. Значит, мало кто ставил на пятый номер.
— Пошли в буфет, угощаю, — воодушевился Кирилл.
— Не хочу. Иди сам, Алехин, иди.
— Как знаешь. Пока!
Адик молча кивнул и присел на барьер.
Кирилл спустился к кассам выплаты. Там было довольно просторно — получателей немного.
Еще издали Кирилл заметил сэра Джона и пристроился за ним.
Старик протянул кассиру несколько билетов.
— А нельзя целенькой бумажкой? — вежливо попросил старик.
— Могу по двадцать пять. Устроит? — предложил кассир.
Получив деньги, старик оглянулся и увидел Кирилла.
— Дорога, она для вас на сей раз гладкая, молодой человек?
— Впервые за все время, — усмехнулся Кирилл. — Даже не верится.
— С вашими глазами, Кирилл, не на бегах играть. На арфе… Впрочем, очень ценные для ипподрома глаза. — Старик направился к лестнице. Оказывается, он и вправду слегка хромал…
— Минуточку, — крикнул Кирилл. — Вас Розалия Федоровна ищет.
— Ах, эта дамочка? Где она?
— В центральном зале была Она сказала, что ее терпение скоро лопнет…
Старик вежливо приподнял шляпу и зашагал в сторону, противоположную центральному залу.
3
Бывают же такие дни: удачные с утра. Когда не будильник, взрываясь, сбрасывает тебя с постели, а просыпаешься добровольно. Нет Павла — это вторая удача. Не надо готовить завтрак, можно просто выпить чашечку кофе. Кирилл завтракает один, а вот Павел без нее, Татьяны, и за стол не сядет. Привык за двадцать лет. И в трамвае удача. Вначале, правда, Татьяну прижали к двери вагона, но вскоре освободилось место и она села.
В отдел Татьяна вошла за полминуты до звонка. А за полминуты можно многое успеть. Например, положить на стол бумаги и расчехлить арифмометр, делая вид, что работа уже началась. Привести себя в порядок придется попозже, когда спадет утренняя суматоха.
Кажется, все на местах. Стоп! Нет Ани. И прошло уже минут пять. Неужели заболела! А Всесвятский, как назло, не уходит к себе. Разумеется, специально.
Аня вбегает в отдел, бросает взгляд в сторону Всесвятского. Конечно, он здесь. Стоит и думает о ней. Других забот у человека нет.
— Доброе утро, — здоровается Аня.
Всесвятский высоко вскидывает часы, так что рукав пиджака сползает к локтю.
— Может быть, у человека сегодня день рождения? — обезоруживает Аня главного экономиста.
Всесвятский притих. Не станет же он корить за опоздание в такой день. Постоял и ушел к себе, за перегородку. Все шумно принялись поздравлять именинницу. И почему она не предупредила — собрали б на подарок.
— Ой, девочки, а у Сашки опять понос, — в ответ на поздравления говорит Аня. — Все утро провозилась.
— Еще бы. Ребенку год, а ты его миногами кормишь, — вставляет Мария Николаевна.
— А день рождения придумала, чтобы Всесвятский не бухтел? — шепотом спросила Татьяна.
— Клянусь, — так же шепотом ответила Аня. — Я и сама забыла. И вдруг вспомнила. Мама звонит, поздравляет, а я как зареву…
Но тут Татьяну вызвал Всесвятский. Она прихватила графики, которые не закончили обсуждать в прошлую пятницу.
— А не выделить ли нам премию Анне Борисовне? — мельком произнес Всесвятский, приглашая Татьяну сесть. Как опытный экономист, Всесвятский касался вопроса премий осторожно: и как бы сказал, и как бы нет.
— Конечно, выделим, — громко поддержала Татьяна, чтобы отрезать Всесвятскому пути к отступлению.
— Надо, надо… — Всесвятский поморщился. — А вы пока адресок приветственный набросайте. От отдела.
Всесвятский уткнулся в графики, голова его нависла над бумагами, словно стеариновое яблоко, он был совершенно лыс. И Татьяна силилась представить его с шевелюрой. Не получалось. Всесвятскому не шла шевелюра. Это был бы уже другой человек. Его длинный нос, словно указка, передвигался от цифры к цифре. Вдруг Всесвятский полез в ящик стола и вытащил лакированную открытку. — Вот. Можно использовать. — Он передал открытку Татьяне.
