— Нет, конечно, у него дела поважней. Хотят план увеличить.
— Склады приборами забили, теперь на крыше хранить будут. — Павел поднялся. — Директор завода называется! По шее крепко не били. И главный инженер тоже хорош…
— Тебя бы на их место. — Татьяна принялась аккуратно укладывать вещи Кирилла в шкафу.
— А, черт с ними!.. Мое дело маленькое. — Павел наблюдал, как ловко Татьяна складывала сорочку. У него так не получается, обязательно выпадают рукава.
— Маленькое, да удаленькое, — ответила Татьяна. — Кстати, сегодня у тебя был «судный день». Интересно?
— Интересно. — Павел усмехнулся. — Степанов из девятого цеха. Пьет. И молодой еще, главное. Я ему говорю: «Почему ты, Степанов, о себе не думаешь? Пришел на работу пьяный. А если травму получишь, кто отвечать будет?»
— А он что?
— «А ты, говорит, поработай в моей бригаде, не так запьешь. Небось к себе меня не взял. Своих только пристраиваешь». На Кирилла намекает.
Татьяна подобрала с пола оброненный галстук. И еще одна была сегодня удача: Всесвятский послал ее к главному инженеру с бумагами на подпись, а Грекова не оказалось на месте. Татьяна оставила бумаги секретарше. Действительно, день удач. Она избегала приходить к Грекову в кабинет и делала это лишь в самых крайних случаях, когда невозможно было отказать, а точнее, если с Аней что-то случалось. Деловые визиты к Грекову были исключительным правом Ани. Такие дни бывали для нее праздником.
— А Кирилл желтый надел? — Татьяна прикладывала галстуки один к одному, словно собирала букет.
— Я не обратил внимания. — Павел обиделся и умолк. Он старается, рассказывает, а она думает о какой-то чепухе.
4
Если запрокинуть голову и смотреть в небо, а затем обернуться вокруг самого себя, то кажется, звезды валятся друг на друга, как в игрушечном калейдоскопе.
Лариса, правда, этого не нашла. Глупости. Все это Кирилл придумал. Только голова закружилась. При этом она потеряла равновесие и налетела на какого-то мальчишку лет пяти. Мальчишка с готовностью заревел, точно ждал подходящего момента. И все вокруг обратили на это внимание и принялись осуждать Ларису. Да так, словно у людей других дел не было…
— Тихо, тихо. Ничего не случилось! — закричал Кирилл. — А мальчику я дам шоколад. Ведь ты чапаевец, да? Чапаевец?
Мальчик кивнул, взял шоколад, спрятал в карман и пошел как ни в чем не бывало.
— И совсем ему не было больно. Притворялся, — сказала Лариса. — Противный мальчишка.
— Черт с ним. — Кирилл подумал. — Мороженое с коктейлем? Самый раз.
— Очереди везде. Стоять не хочется.
— Куда спешить?
— Тебе хорошо, а мне через три дня курсовую сдавать. — Лариса замедлила шаг и остановилась в конце длинной очереди.
Кирилл встал на ступеньку повыше. Отсюда видна стеклянная дверь кафе. Швейцар показал четыре пальца и приоткрыл дверь. В щель протиснулось четыре человека. Очередь оживилась и вновь притихла в ожидании. Кирилл только собрался было соскочить со ступеньки, как его внимание привлекла перебранка где-то впереди, у самого входа в кафе.
Конечно, Адька! Интересно, с кем он там…
Кирилл прошел вдоль очереди. И как раз вовремя, Адька уже приподнимался и опускался на носках — признак того, что он страшно обижен. Во рту у него нахально торчала длинная тонкая сигаретина.
Кирилл тронул его за плечо. Адька резко обернулся, готовый за себя постоять.
— Что, воспитывают? — Кирилл многозначительно оглядел молодого человека, стоящего за Адькой.
— Воспитывают, — подбодрился Адька. — Друзья природы. Курю, видишь ли, в строю.
— Так ты ведь не затягиваешься. — Кирилл все поглядывал на молодого человека.
— Дайте им по шее, кто поближе, — выкрикнул из очереди мужской голос. — Разговаривают еще с ними.
Неизвестно, чем бы все кончилось, если в этот момент не подошла Лариса.
— Я ухожу. А вы как хотите. Дураки! — Лариса повернулась и побежала через дорогу.
Кирилл забежал вперед и остановился, преграждая ей путь.
— Адька! Расскажи про Сингапур или Гибралтар. Только быстрей… Как там женщин за людей не считают. А тут разбаловали их.
— Не Гибралтар, а Гибралторг. Темнота! Всемирная барахолка. И твой галстук оттуда. — Адька потянул за канареечный галстук приятеля. — У поляков покупал. В магазине «Аврора».
— Ладно, слышала. Не развиваешься ты, Адька. Хоть бы книги читал, что ли, в рейсе-то. — Лариса смирилась.
— А зачем? Я и так все на свете знаю. — Адька дурачился и строил рожи.
— А толку что? — проговорила Лариса. — Гибралторг… Вот опиши его, опиши… Гибралтар ночью. Опиши.
— Бордель.
— Так и знала.
— И днем бордель. Круглосуточно.
— Конечно. Кто что хочет видеть, то и видит… Баран ты, Адька.
Адька начал нервничать и приподниматься на носках.
— Все воспитывают. Просто эпидемия какая-то. Воспитатели…
— Когда преобладает спинной мозг, это заметно, — перебила Лариса.
— Уйми ее. Или покончу с собой. — Адька повернулся к Кириллу.
Несколько минут они шли молча. Разглядывали витрины, афиши, фотомонтаж «Лучшие люди района».
— Батю твоего еще не сняли? — Адька отыскал знакомую фотографию Павла Егоровича, в самом центре. — Тут. На приколе. — Кажется, что Адька очень доволен этим фактом.-^ Слушай, за это платят, что люди ими любуются? Как киноартистам?
— Думаешь, им с фото легко на тебя смотреть? На такого серого типа, как ты? — не успокаивается Лариса.
— Нелегко, — торопливо соглашается Адька. — Идея! Махнем к сэру Джону. Профессор будет рад… Приглашал даже как-то.
Старика они застали на улице. Он навешивал замок на руль машины.
— Познакомьтесь, это Лариса, — представил Адька.
— Очень приятно. Иван Николаевич Сыромятин. Смею думать, что вы направлялись ко мне в гости. Очень рад.
Они поднялись на третий этаж по широкой лестнице с потертыми и надломленными мраморными ступеньками. Миновали галерею и остановились перед дверью, обитой коричневым дерматином. Старик достал огромную связку ключей, штук десять, не меньше, однако дверь была заперта на один-единственный плюгавенький замочек. Иван Николаевич, чуть припадая на левую ногу, прошел вперед и включил свет.
Комната была огромная. Два широких венецианских окна, высокий потолок, покрытый росписью на библейские темы. На стенах — картины в тяжелых рамах, потемневшие от времени. Всюду старинные тарелки, подсвечники, статуэтки. Щербатый паркет с замысловатым узором тускло блестел, отражая роскошную бижутерию люстры. У дальней стены, в нише с откинутой занавесью, стояла неубранная кровать. Иван Николаевич извинился и сбросил занавесь, на которой золотистыми нитями были вышиты павлины.
Усадив гостей в кресла, Иван Николаевич вытащил толстенные яркие журналы, чтобы молодые люди не скучали, пока он приготовит кофе.
Несколько минут молодые люди рассматривали картинки. Затем Адька бросил свой журнал на столик и отправился на кухню, к старику.
— Слушай, он и вправду профессор? — спросила Лариса.
— Вроде бы, — ответил Кирилл.
— А откуда вы его знаете?
— Познакомились. На ипподроме. — Кирилл отложил журнал. Надоело. И на сердце было неспокойно. Никак не вздохнуть всей грудью. Эта неприятнейшая история со станком. Конечно, он признается. И чего ему пугаться? Ведь он ничего плохого не хотел, задал большие обороты, и вдруг треснуло, вылетела зубчатка. Хорошо, его не задела, стой он чуть левее, и убить бы могла. Скорость будь здоров, пуля…
Кирилл поднялся и подошел к окну. Ночная улица вытянула свою темнеющую спину. Изогнутые дугой фонари словно ребра на этой костлявой спине. Посередине полз трамвай, громыхая на стыках-позвонках.
На подоконнике лежал раскрытый альбом с прекрасной фотографией головы лошади. Большой черный глаз полуприкрыт мохнатыми ресницами, уши слегка прижаты, ноздри напряжены и даже кажутся влажными, стоит только потрогать. Кирилл перевернул страницу — еще одна лошадь, только в беге. Разметала ноги, вытянула хвост. Вероятно, та же самая, что и на первой странице. Кирилл с удовольствием переворачивал листы. Вот и сам Иван Николаевич с незнакомым жокеем у главного входа ипподрома. Вот он у барьера. Вот он рядом с лошадью, поглаживает ее по шее… Кирилл уже собирался захлопнуть альбом, как из него выпали две фотокарточки. Пожелтевшие, утоненные в краях, с выцветшими пятнами. На одной был изображен худощавый мужчина в гимнастерке, с медалями на груди. Он стоял подле повозки с красным крестом. На второй — генерал в мохнатой папахе пожимал руку военному в гимнастерке перед кавалерийским строем. Несомненно, военный в гимнастерке был не кто иной, как Иван Николаевич в молодости…
Кирилл сунул фотокарточки в альбом и отошел к двери, ведущей на кухню.
