Официально моя должность называется «специальный помощник президента по связям в области культуры и просвещения». В нашем политическом розарии специальных помощников и просто помощников президента — что собак нерезаных, и я в этой команде — самая мелкая сошка. Но моя работа — это таки да работа, и я не даром ем хлеб. Я также вхожу в Национальный совет поощрения искусств. Кроме того, я принимаю делегации учителей и деятелей искусства, которые постоянно слетаются в Вашингтон как мотыльки на огонь. Я обсуждаю с ними их проблемы, и я достаю им пропуска на специальные экскурсии по Белому дому и тому подобное. И я пасу иностранных визитеров — таких, как делегация советских профессоров американской литературы, которые приехали на прошлой неделе и озадачили меня тем, что потребовали свезти их первым делом на стриптиз, а потом на порнофильм. Я, разумеется, известный защитник свободы творчества, но это был первый порнофильм, который я видел в своей жизни. Моя жена Джен и слышать не хочет о том, чтобы материально поощрять постановщиков порнофильмов, а один я на порнофильм ни за что не пойду. А ну как если у меня там, прямо в кинозале, случится инфаркт и я отдам Богу душу? Джен тогда вынуждена будет хоронить супруга, которого вынесли вперед ногами с сеанса «Дьявола, вселившегося в мисс Джонс». Нет, так не пойдет.
Ну, а в сопровождении советских профессоров я мог с чистой совестью посмотреть картину под названием «Разгульное общежитие». Но, признаться, фильм меня очень разочаровал. Это была тоска зеленая, и мне было ужасно жаль бедняжек актрис. Однако русские были в полном восторге, и, выйдя из кино, они захотели сразу же пойти на другой такой же фильм. Я вместо этого повез их в Национальную галерею, и, по-моему, это им очень не понравилось. Во всяком случае, отзывались они о Национальной галерее нарочито раздраженным тоном. Дескать, не для того они приехали в Америку, чтобы смотреть картины, у них в Ленинграде свой Эрмитаж, и Национальная галерея ему в подметки не годится, и вообще, не пойти ли теперь еще на один порнофильм? Я сбагрил их худосочному парню из советского отдела Государственного департамента, который выразил живейшую готовность показать советским профессорам — за счет американского правительства — все образцы американской свободы творчества, какие только можно найти в грязных кинопритонах злачного квартала Вашингтона.
Затем я ублажал представителей писательского комитета, приехавших в Вашингтон обхаживать конгресс и министерство финансов и добиваться, чтобы налоговое управление отменило какое-то свое вредное постановление, касающееся накладных расходов на писательские поездки и изыскания. Как только у крота из налогового управления выпадает свободная минута, он сразу же точит свои оскаленные клыки и вцепляется в актеров, спортсменов или писателей. Видите ли, несколько крупных литературных зубров зарабатывают бешеные деньги, а потом всячески финтят, пытаясь увильнуть от уплаты налогов с помощью разных жульнических приемов, от которых налоговое управление до смерти любит не оставлять камня на камне. И в результате появляются на Божий свет эти вредные постановления, которые пускают по миру рядовых писателей, не получающих больших барышей. Это, между прочим, моя специальность, так что я взял дело в свои руки и быстренько заставил налоговое управление пойти на попятный. Писатели всем скопом пришли в Белый дом поблагодарить президента, а после этого я проводил их в аэропорт, откуда они улетели в Нью-Йорк, отпуская удивленные замечания относительно его почти человекообразной внешности. И действительно, на карикатурах наш президент выглядит несколько диковинно.
Но какого же черта я согласился поступить на эту должность? Я могу лишь сказать, что я сделал это, повинуясь тому же рефлексу, который в свое время побудил меня работать на Генри Миллера и на Объединенный еврейский призыв. Я был бы сейчас куда зажиточнее, занимайся я все время только своим делом. Мне нравится заниматься налоговым законодательством: это для меня — увлекательная игра ума, упражнение в умении сосредоточиться, схоластическая головоломка, как некоторые места из Талмуда, хотя, конечно, совершенно лишенная свойственных Талмуду интеллектуальной красоты и нравственной глубины. Эта работа доставляет мне удовольствие, однако все это — лишь низменная борьба из-за денег, — борьба, в которой схлестываются тяжелые кулаки правительства и легкие, находчивые умы юристов, которых нанимают большие киты с тугой мошной. За эту работу, если вы умеете ее хорошо делать, платят очень хорошие деньги, но это ужасно выматывающая рутина. Вам приходится самим ставить все точки над «i», не доверяясь своим клеркам. Оставьте в деле хоть одну лазейку, величиной с игольное ушко, — и налоговое управление проедет в нее на танке. Мне платят за то, чтобы я делал свое дело так, что комар носу не подточит.
Поэтому у меня постоянно возникает искушение заняться чем-то другим, если моя жена не возражает. Джен — умная, красивая женщина, и мой брак — лучший на свете. Из моего рассказа вы мало что узнаете о Джен и о моем браке. Джен — это сокровище, не сравнимое ни с Бобби Уэбб, ни со всеми другими моими прежними пассиями; как сказал Толстой, все счастливые семьи счастливы одинаково, так что тут и рассказывать не о чем, и Джен останется для вас, читатель, загадочной фигурой. Мне просто приходит в голову, когда я об этом думаю, что, насколько я могу судить, счастливые семьи так же неодинаковы, как человеческие лица или отпечатки пальцев, но я уступаю Толстому. Что с моей стороны очень великодушно.
Однако я должен сообщить, что моя жена родом из Калифорнии и презирать нынешнего президента — это с давних пор любимое ее занятие. Началось это еще тогда, когда он давным-давно баллотировался в конгресс, а его противницей была бывшая актриса, женщина либеральных взглядов. Во время предвыборной кампании он как заведенный все время намекал на то, что его противница получает указания прямо из Кремля и собирается то ли взорвать Белый дом, то ли передать Сталину все наши атомные секреты, то ли сделать что-то столь же непатриотичное, на руку коммунистам. Джен тогда работала в штабе избирательной кампании этой дамы и считала все эти обвинения низким вымыслом. Джен не понимает, что такое серьезная политика.
Когда я решил обдумать предложение поступить на работу в Белый дом — предложение, которое было для меня громом с ясного неба, — главная трудность состояла в том, чтобы убедить Джен. Когда я сообщил ей об этом предложении, она осведомилась, как мне нравится перспектива развода. Она тоже всю жизнь голосовала за демократов, и ее кумиром был и остается Эдлай Стивенсон. Она на самом деле не могла понять, как я могу даже думать о том, чтобы работать на этого злобного примитива, который так гнусно поступил с Эдлаем. Я дал ей покипеть денек-другой, а затем постарался ей все объяснить как можно понятнее.
Только что перед этим я заработал крупный куш от одной большой корпорации за то, что выиграл ее налоговый иск и сберег ей приличную сумму. Прав был мой клиент или нет? Кто знает? Я выиграл дело — и это самое главное. В конце концов, кто в налоговых делах прав, а кто нет? Политики принимают законы о конфискации чужих заработков, чтобы потом тратить эти деньги, как им заблагорассудится. В этом суть.
Все остальное — это попытки оградить людей от жадности политиков. Так было, наверное, еще при египетских фараонах, и так будет, несомненно, и тогда, когда мы колонизуем созвездие Андромеды, и Агентство по заселению Андромеды будет безответственно разбазаривать общественные фонды. Я пытаюсь, как видите, успокоить свою больную совесть. Ладно, хватит об этом.
Состояние моих финансов вполне позволяло мне принять президентское предложение, и, к своему собственному изумлению, я был склонен его принять. Тому было несколько причин. Главной из них было любопытство. Большинство моих друзей — это такие же люди, как Джен, либералы до мозга костей, которым доставляет удовольствие дни и ночи напролет ненавидеть президента и желать ему поскорее окочуриться или же мечтать о том, чтобы Эдлай встал из гроба. Ладно, пусть так, но, хотим мы того или нет, сейчас он держит в своих руках наши судьбы, не так ли? Он сумел пробиться в Белый дом, невзирая на крайнюю несимпатичность и на изрядно замаранную политическую биографию. Как ему это удалось? По-моему, было бы очень интересно понаблюдать за ним с близкого расстояния: это, наверное, серьезно расширило бы мой кругозор.
Второй причиной было обстоятельство, унаследованное мною от отца. Папа был типичный еврейский иммигрант из России, полный юношеского идеализма, ненавидевший деспотическое царское самодержавие, попавший под надзор полиции за свои социалистические речи и живший мечтою об Америке. Своего мнения о Соединенных Штатах он так и не изменил. До самого конца его слишком рано прервавшейся жизни Америка была для него «а голдене медине» — золотой край, страна свободы. Папа всегда любил эту «а голдене медине». Я ее тоже люблю, хотя в День поминовения я не вывешиваю флагов. Так вот, теперь эта самая «а голдене медине» (с которой, если не считать военных лет, я имел дело только тогда, когда я ограждал своих клиентов от цепких когтей ее налоговых законов) просит меня, как мужчина мужчину, протянуть ей руку помощи. Подождите, пока это случится с вами. Если в ваших венах течет американская кровь, то, как бы цинично вы ни шутили об Америке, вы почувствуете, куда вас влечет. И еще — где-то в подсознании у меня тлело то, о чем наверняка подумали бы и папа и мой дед: если я пойду на эту работу, то как-нибудь, в какой-то момент, я смогу сделать что-то полезное для нашего еврейского народа. Как сказано в Талмуде, «в один час человек может получить в награду весь грядущий мир».
