– Твои Шагал и Леже – подделки.
Я участвовала в беседе за круглым столом на тему «Критикуем наших мужей». О чем там говорили, я уже не помню. Знаю только, что все рассмеялись, когда я сказала:
– Молоденькие сотрудницы, работающие в фирме моего мужа, прозвали его «симурэсу».[1] Дело в том, что у него никогда не бывают должным образом отглажены складки на брюках… Я все вечера напролет работаю, спать ложусь только в два-три часа ночи. Муж возвращается еще позднее. Придя домой, он одним махом стягивает с себя брюки, кальсоны, носки и швыряет на спинку кровати. Все это в скомканном виде так и валяется до утра. А утром – только бы успеть напялить все на себя…
Слушатели опять дружно захохотали, но кто-то из них заметил:
– Что ж тут плохого? В наше время все мужчины стали такими франтами, надо же кому-то быть исключением… Иначе на свете стало бы совсем скучно.
Сразу после беседы я отправилась на прием по случаю проводов старого года, его устраивало одно издательство в гостинице Акасака. На приеме должен был присутствовать знакомый редактор, и я собиралась попросить у него аванс. Не успела я войти в зал, как ко мне подошел Сюнкити Кавада. Держа в правой руке бокал, он заговорил:
– Слушай, я просто потрясен. Твоего-то дурня видели в Канда со скрипкой в руках.
– Со скрипкой?
– Да, Мурасима рассказывал, что случайно встретился с Сэги, и тот объявил ему, что хочет продать скрипку, чтобы выплатить в последний раз жалованье своим служащим. Мурасима просто опешил: мыслимое ли дело при задолженности в двести миллионов носится сейчас с какой-то скрипкой!
Перед глазами у меня проплыла картина: муж со скрипкой в руках бредет по городу в канун Нового года. Кавада продолжал:
– По чем он только думает? Чем занимается целыми днями? Неужели у него нет более важных дел?
– Есть, вне всякого сомнения. Я сама, правда, не знаю… – ответила я холодно. Чувство сострадания к мужу, бредущему со скрипкой в руках по предновогоднему городу, вернуло мне хладнокровие. Я раскланялась со своими знакомыми. Немного перекусила, выпила рюмку сакэ. Со мной опять заговорил Кавада:
– Да, все-таки твой Сэги ведет себя как-то нелепо. Мурасима говорит, что на скрипке даже были следы плесени.
Я промолчала. К нам подошел один наш общий знакомый, слывший последнее время модным писателем.
– Мне все рассказали, Сэги-сан. Как ужасно! Но представьте себе, в этом есть и положительная сторона. Да, это полезно. Молодые люди сталкиваются с трудностями. Благодаря этому они лучше узнают жизнь. И сама Акико Сэги станет наконец взрослой женщиной…
Литератор уже напился. Его самодовольный вид вызывал у меня отвращение. Он пристал к Каваде с какими-то вопросами о налогах. Потом они заговорили о женщинах.
– Она очень мила.
– Ну, и?…
– Не сомневаюсь. И мне нравится, что она зря не задирает носа.
Обращаясь к Сюнкити Каваде, я прервала их:
– Всего доброго, Кавада-сан!
– Уходите? Так рано? – удивился Кавада и стал уговаривать меня. – Совсем ведь рано. Развлеклись бы еще немножко.
В этот миг я почувствовала, как неудержимо, словно приступ тошноты, меня охватывает ярость. Меня почему-то всегда раздражают и бесят эти круглые глазки Кавады и особенно его манера смотреть на всех с младенческой безмятежностью.
– Чтобы я осталась здесь? – бросила я ему. Про редактора и аванс я уже и думать забыла. – Все вы распухли от тщеславия… Постельные дела – ваша излюбленная тема. Проблема повышения налогов – вот предмет ваших тревог. Где вы воспитывались? Забыли, что такое стыд! Выскочки! Интриганы!..
В надутом лице ошеломленного Кавады было что-то. трогательное. От этой мысли я, пожалуй, и пришлд в себя. Все еще как в полусне, я вошла в лифт, совсем забыв, что обычно не езжу одна в кабинах с автоматическим управлением. Настроение у меня было убийственное. Вся сжавшись от стыда, я стояла и ждала такси. И это состояние невыносимого одиночества напомнило мне о муже.
Приближался конец года, и волей-неволей пришлось созвать собрание кредиторов. В тот день я, не отрываясь» корпела над юмористической повестью «Беспокойный сезон». Момоко пристроилась около моего стола и «варила» обед для кукол. Она крошила на мелкие кусочки ластик и «готовила» из него «приправу к рису». Вдруг я услышала ее бормотание:
– …а что в нашем доме считается «семейными удовольствиями»?
– «Семейными удовольствиями»? Момоко, что ты хочешь сказать? – недовольно переспросила я.
– Да так… Это… – смутилась девочка, а потом добавила: – Наверно, это когда куда-нибудь идут в воскресенье или когда все смотрят телевизор и смеются.
– Нечего сказать! Находить удовольствие в том, чтобы пойти куда-то в воскресенье! – Я возбужденно продолжала: – Какой ужас! Какая убогость! Подумаешь – сходить куда-то в воскресенье. Похихикать у телевизора. До чего же скучна эта идиотская жизнь! Ну, знаешь, Момоко, если ты считаешь заманчивыми подобные вещи, ничего путного из тебя не выйдет.
Момоко всерьез обиделась и пыталась оправдаться:
– А разве это не весело? Покататься с папой и мамой на лодке пли на аттракционе «Американские горы»…
– Даже слушать тошно. «Американские горы»! Да этим увлекаются одни бездельники! – отрезала я. – Целыми днями слоняешься из угла в угол, вот тебя и тянет ко всяким аттракционам с их острыми ощущениями, Мне и так ежедневно хватает своих собственных аттракционов!
Я вся издергалась из-за этого собрания кредиторов. Уж очень не хотелось, чтобы мой несчастный муж стал всеобщим посмешищем. Ведь он все-таки отец моей девочки.
Момоко уныло продолжала крошить ластик и вдруг решительно заявила:
– Мама, я хочу, чтобы мы всегда жили в этом доме.
Я ошеломленно уставилась на нее.
– Ну…ну… мне сказал Уэно-сан. Он сказал, что папина фирма разорилась и мы больше не сможем жить здесь…
– И когда же Уэно-сан успел наболтать тебе все это?
– Он мне еще раньше сказал. Так говорила его мама.
Меня удивило, что моя Мохмоко до сих пор ничего не рассказывала мне об этом.
– Мама, правда, что мы теперь стали бедными?
Тут уж я резко повысила голос и заговорила по-иному:
– Нечего сказать, красиво ведет себя мамаша Уэно! И это называется образованная женщина! Разносить о нашей семье всякие сплетни! Невежа! Ладно, я ее просто поколочу!
– Но ведь их двое: там есть мама и бабушка… – уточнила Момоко.
– Ничего, и бабка свое получит. Так и буду по очереди оплеухи отвешивать.
– Но у них во дворе злая собака!
– Наплевать, – бушевала я, – дам собаке пинка и поколочу бабку. Я им устрою бомбежечку!
Момоко постепенно приободрилась.
– Какая ты у меня чудная, мама, – с недетской серьезностью сказала она. – Правда, задаешься и наозорничать можешь.
Я узнала, что собрание кредиторов прошло сверх ожиданий спокойно. Собралось их человек около ста. Из дирекции никого не было, заведующий финансовым отделом вообще куда-то уехал да так и не появился. Мужу самому пришлось отвечать на все вопросы, и это даже как-то расположило к нему аудиторию. Обо всем этом рассказал мне по телефону один мой знакомый. В заключение он добавил:
– Обычно в подобных случаях кредиторы выступают с резкими обвинениями, допускают бранные выражения, а иногда дело доходит даже до потасовок. На этот раз все было совершенно иначе. Господин директор поистине человек высоких нравственных качеств. Никто из присутствовавших и голоса не повысил. Более того, господину Сэги даже сочувствовали. Все видят в господине директоре человека редкой доброты и считают, что именно поэтому его и сожрали.
«Человек редкой доброты»! Я уже устала от этих слов. Кредиторы, ссудившие двести тридцать миллионов этому «человеку редкой доброты», очевидно, доверяли ему и хотели как-то поддержать, но, может быть, они использовали мужа в своих целях или просто отнеслись ко всему без должной серьезности. И теперь ему придется расхлебывать все это. Мой муж готов был из шкуры вон вылезти, чтобы помочь людям, которые не имели к нему никакого отношения, и, не задумываясь, одалживал им деньги. Точно так же ему самому удавалось получать займы и необходимые поручительства от подобных ему добросердечных простаков. Добросердечие мужа не имело границ, отсюда и шли все несчастья. В наш век со своим редкостным добросердечием мой муж казался каким-то допотопным ископаемым. Такое редчайшее качество сбивает людей с толку. От доброжелательного отношения на них почему-то находит ослепление. В то время как именно доброжелательность и должна бы настораживать нас.
Муж вернулся с собрания необычайно взволнованным. Он несколько раз повторил:
– Этот негодяй Моригути, этот негодяй… – И все.
Моригути был в свое время у мужа заведующим отделом сбыта. Сотрудники отдела без конца выражали свое недовольство и даже не раз собирались уйти всем отделом, если Моригути не будет смещен. Муж так ничего и не успел предпринять, а Моригути тем временем сам ушел от них и начал заниматься субподрядами. Муж заключил с ним торговую сделку. Так. Моригути стал одним из основных кредиторов акционерной компании мужа.
