Потом женщина снова легла на спину. «Ложись-ка сюда», — скомандовала она, и Аскиль повиновался, словно слепой, готовый к тому, чтобы его провели сквозь тьму. Быстрым движением она впустила его в себя, чтобы он мог выплеснуть весь свой четырнадцатилетний заряд в ее измученное влагалище. Через полминуты он вскочил с постели, оделся с такой скоростью, что даже забыл трусы, и, не оглядываясь, захлопнул за собой дверь. Внизу в баре матросы поаплодировали ему, а один из них угостил его виски.
Год спустя, когда ему исполнилось пятнадцать, он сам купил проститутку во время стоянки в Гамбурге, и в последующие годы его уверенность в себе росла прямо пропорционально количеству проституток, так что, когда он в возрасте двадцати одного года начал учиться на судостроителя в Бергене, он был уже довольно опытным и уверенным в себе молодым человеком, которому нетрудно было произвести впечатление на совсем еще не опытного Эйлифа. Но о том, что такое любовь, Аскиль не имел никакого представления. Встреча с Бьорк застала его врасплох, и он снова, как мальчишка, не представлял, что ему делать.
* * *
Первое время Бьорк, встречая Аскиля в доме, не обращала на него особого внимания. Но папаша Торстен, наоборот, заметил его, и ему категорически не понравился тот взгляд, которым Аскиль посмотрел на Бьорк, впервые увидев ее в саду на скамейке под раскидистыми березами. Стояла осень, Бьорк сидела, завернувшись в розовый плед. Она читала книгу Сигрид Унсет[4] — это было еще до того, как она увлеклась романами про врачей, — и на мгновение застыла, задумавшись над книгой. Тут Эйлиф, войдя в сад вместе с сыном помощника капитана, крикнул: «Ну что ты опять тут сидишь, глупышка?» Бьорк подняла глаза, смущенно улыбнулась Эйлифу и перевела взгляд на стоящего позади него человека. Но на самом деле, погрузившись в свои мечтания, она не обратила никакого внимания на сына помощника капитана, и хотя ее одновременно мечтательный, веселый и смущенный взгляд никак не был связан с Аскилем, он поразил его как удар кувалды. Аскиль пробормотал «Добрый день», — но Бьорк уже вернулась к своей книге.
А Аскиль так и остался стоять, застыв на месте, среди берез перед патрицианской виллой судовладельца Торстена Свенссона. Когда восемь лет спустя в Бухенвальде он свалился в помойную яму позади бараков для дизентерийных больных, именно воспоминание о Бьорк, кутающейся в розовый плед под березами у дома на Калфарвейен, помогло ему прорвать липкую поверхность и выбраться по крутой стенке ямы наверх. Думал он в тот момент лишь об одном: пусть даже это будет последнее, что он сделает в этой жизни, но он должен оказаться в том сквозяще-светлом березняке, где укутанная в розовый плед Бьорк улыбнулась ему, мечтательно глядя перед собой. В двадцати метрах от ямы у него снова подкосились ноги, но ему помог устоять Свиное Рыло — немец-гомосексуалист, которого Аскиль без малого семь лет назад, во время стоянки в Гамбурге, спас от расправы молодых нацистов, не собиравшихся терпеть рядом с собой посетителей с неправильной сексуальной ориентацией. Тогда Свиное Рыло был так благодарен ему за свое спасение, что пригласил норвежского матроса прошвырнуться по Берлину. Вдвоем они посетили все кабаки, которые, по мнению Свиного Рыла, стоило посетить.
По иронии судьбы они снова встретились в Бухенвальде. Раздобыв ведро воды, Свиное Рыло отмыл его и отправил назад в дизентерийный барак, наказав в следующий раз делать в штаны и — Боже упаси! — ни за что не приближаться к помойной яме, которая представляет собой не что иное, как зловонные врата в ад.
Именно Свиное Рыло тайно торговал вещами Аскиля и поддерживал его контакты в тот месяц, когда Аскиль лежал в бараке, истекая дерьмом и медленно превращаясь в скелет, а какая-то зелень медленно расползалась по тонкой коже, навсегда придав его татуировкам ядовитый оттенок. В это время в лагерь начали приходить посылки Красного Креста — шведские и датские, а кроме них, еще и английские и американские посылки для военнопленных, хотя военнопленных в лагере было немного. Табак и сигареты из этих посылок в особенности были на вес золота. Аскиль на первых порах подбирал с земли обслюнявленные окурки охранников, смешивал их с остатками табака из выкуренных трубок и сухими листьями, а потом заворачивал все это в обрывки старых газет и обменивал на еду и предметы первой необходимости, такие как одеяла и лекарства; вскоре он стал заниматься — еще до того, как дизентерия ударила по кишкам, — «реорганизацией» посылок. Иными словами, он начал воровать у заключенных из других бараков и пускать украденное в оборот наравне с другими распространенными в лагере формами платежа, например золотыми зубами — не имеющими такой высокой ценности, как «Честерфилд» или «Лаки страйк», которыми можно было подкупить почти всех охранников. Сигареты были входным билетом в тот бордель на окраине, где жили польки, и давали возможность участвовать в сложной сети платежей и обменов, в которой даже Аскиль не мог разобраться. Одна пачка «Лаки страйк», ежедневно передаваемая Свиным Рылом Blockälteste[5], обеспечила Аскилю возможность спокойно отлеживаться целый месяц, хотя на самом деле гауптшарфюрер СС Вильгельм уже давно мог убить его инъекцией гексобарбитала. Мало того, Свиное Рыло каждый день прокрадывался к Аскилю, чтобы засовывать объедки в его приоткрытый рот — из благодарности или несчастной любви, а может, просто-напросто реализуя собственную стратегию выживания: ведь Аскиль попросил его заниматься своими посылками от Красного Креста. К тому времени Свиное Рыло продержался в лагере уже два года и остался в живых после неудавшегося побега — тут ему повезло больше, чем многим другим, и, страшась того, что он останется один, если Аскиль умрет, он продолжал тайно пробираться к нему в барак, хотя с каждым днем еды становилось все меньше и меньше, и те жалкие остатки, которые он ежедневно запихивал в рот Аскилю, все более и более походили на инвестиции в смерть, а не в будущее.
Первого февраля, когда русские уже стояли на Одере, Аскиль поднялся с койки в дизентерийном бараке и, пошатываясь, побрел в свой барак, в котором жили преимущественно немцы-уголовники, русские и поляки, чтобы занять свое место в иерархии, которую без него пытался отстоять Свиное Рыло. Но жизнь распорядилась иначе — ему так и не удалось отвоевать заново свои привилегии.
Три недели спустя, когда их отправили на работы, во время бомбардировки исчез Свиное Рыло. Их послали в Лейпциг на «золотодобычу», иными словами, они в разбомбленных домах под тщательным наблюдением СС должны были обыскивать трупы в поисках золота. Аскиль как раз отошел в сторонку, чтобы помочиться, и пока он стоял с расстегнутыми штанами, над кварталом пронеслись английские «Веллингтоны», превратив и так уже разбомбленный город в геенну огненную. Только на следующий день, когда худо-бедно был восстановлен порядок, «золотодобычу» возобновили. Аскиля поставили раскапывать четырехметровый туннель, в котором накануне работал Свиное Рыло, и когда он несколько часов спустя докопался до прохода и внезапно оказался в совершенно неповрежденном подвале, то увидел там Свиное Рыло. Тот сидел, прислонившись к стене, и безучастно смотрел прямо перед собой. Сначала Аскиль решил, что он жив, но, когда коснулся его руки, Свиное Рыло превратился в груду костей и несколько клочков одежды, рассыпавшихся по полу темным порошком…
* * *
Аскиль объясняет, что колоссальная температура испарила всю его жировую ткань.
— Тут и пришел конец этому педику, — говорит он, рыгая.
Мама говорит, что такие истории не для детей. Она тоже уже опьянела — в руках у нее сигарета, хотя вообще-то она не курит.
— Фосфорная бомба — это предшественница напалма. Дьявольское изобретение! — продолжает Аскиль.
Когда фосфор соприкасается с кислородом, он начинает гореть. Если на тело человека попадет фосфор, то, даже если залезть в воду, это не поможет. Когда вылезешь из воды, снова начинаешь гореть… чертово изобретение, трах-тарарах! Аскиль направляет на меня указательный палец: Achtung, Achtung, weitermarschieren, schnell, los, los…[6]
Бабушка засобиралась домой, но теперь Аскиль даже и слышать об этом не хочет. Она поднялась со своего места и переминается с ноги на ногу, теребя в руках сумочку с открыткой от дяди Кнута.
Проходит какое-то время — и дедушка с котлетой в руке приходит в комнату Стинне. Сигне останется у нас ночевать, и ей разрешили привести Бернарда — их черного лабрадора, который тоже останется сегодня у нас. Дядя Гарри и тетя Анне живут всего лишь в полутора километрах, так что сбегать за ним было нетрудно.
Аскиль подходит к Бернарду и протягивает ему котлету.
— Давай-ка, глупая псина, — говорит он. Тут Сигне напоминает дедушке, что ее собаку зовут Бернард.
