А Кравцов вошел в дом уже не как сосед, а строго и официально. Суриков на этот раз не душил Наталью, которая сидела на кровати, прижав к себе детишек, а бегал по дому, вопя:
– Куда спрятала, тебя спрашивают?
Вещи расшвыривал, в шкаф залез с головой. А Кравцов, войдя и стукнув его дверью, вовсе его туда засунул. Выпутавшись из вещей, Василий увидел перед собой милиционера.
– Это еще кто? – спросил он.
– Вообще-то я тут уже был, – напомнил Кравцов.
– Да? Ну, тогда...
Василий бросился на незваного милиционера, чтобы смести его с лица земли или хотя бы, если так можно выразиться, с лица дома, но тот ловко увернулся. И – щелк! – на Васе уже наручники, Вася уже стоит беспомощный, с руками за спиной, с выражением крайнего недоумения на лице, а Наталья, исстрадавшаяся, кричит:
– Правильно, товарищ милиционер! Хватит! Понял, Василий? Нет больше моего терпения! Пропади ты пропадом, истерзал меня совсем, гад! Дети вон плачут от тебя! Берите его, товарищ милиционер, сажайте!
– Пожалуй, придется, – согласился Кравцов.
Но посчитал после этого своим долгом осведомиться у Сурикова:
– Наручники ничего? Не жмут?
Ибо он знает, что наручники сконструированы довольно жестоко и даже, возможно, слегка бесчеловечно: края острые, а замыкающие зубцы слишком редки: на один лишний замкнул – и тут же возникает совершенно ненужная боль. Наручники не орудие пытки, а средство удержания. Кравцов знает, конечно, что некоторые его коллеги так не считают, но он ориентируется не на профессиональную этику, сильно пошатнувшуюся в последние годы, а на собственное чувство необходимой строгости.
Суриков этого не знал, поэтому вопрос милиционера его озадачил. Зато он тут же сообразил, что следует сказать ему в свою пользу:
– Ты не очень! Меня там люди ждут!
5
Сурикова ждали люди, то есть женщины и Шаров. Шаров вышел из администрации, увидел Хали-Гали.
– А, пришел уже? Ну, как он там?
– Да он и не ходил! – тут же наябедничала Ню– ра Сущева, веселая женщина лет тридцати, одетая абсолютно по-городскому: джинсы в обтяжку, футболочка белая, кроссовочки розовые с красными шнурками – картинка. Откуда на ней такая красота – об этом позже.
– Как это не ходил? Ну, ты... – Шаров даже слов не мог найти от возмущения.
– Ладно, иду! – сказал Хали-Гали и начал подниматься.
Но пока он это делал, Шаров уже привычно и умело защемил прищепками штанины, вывел из-за двери велосипед, сел на него и покатил.
– Пока вас дождешься, с ума сойдешь! – крикнул он напоследок.
– Это правда, – не мог не согласиться Хали-Гали. – С другой стороны, Вася сам придет. Куда он денется?
И был, как всегда, прав: Вася уже шел. Правда, не один, а в сопровождении Кравцова. А за ними следовал Цезарь, решивший, что новый сосед хочет показать Павлу Сергеевичу село.
Шаров увидел это издали и вильнул колесом, не понимая. Надо же, как быстро взялся милиционер за работу. Вчера только он его встретил, разместил, спросил, не надо ли чего, а тот с утра уже схватил Василия. За что?
Подъехав и соскочив с велосипеда, он задал этот вопрос. И Кравцов ответил:
– Жену он избил. На меня напал.
– Доигрался, Василий? Напился опять? – вскрикнул Шаров.
Суриков обиделся:
– Да не пьяный я! С похмела только!
Шаров вгляделся в него и понял, что он не врет.
– В самом деле, трезвый!
– Ну и что? Трезвому буянить можно? – спросил Кравцов.
– Нельзя, конечно! Но, может, воспитательные меры для начала? А главное, нужен он нам очень!
И Шаров объяснил, зачем нужен Василий как женскому населению, так и ему лично: срочно надо в город. А служебный «уазик», как назло, в ремонте. И чинит его, кстати, все тот же Суриков.
– Вы его отпустите пока, – предложил Шаров. – А вернемся – сразу меры к нему приложим. Вплоть до штрафа, понял, Василий? Рублем тебя будем бить!
Суриков усмехнулся, показывая этим, что битье рублем ему абсолютно не страшно.
Кравцов тоже не мог согласиться с таким легким наказанием.
– Андрей Ильич, тут рубль не поможет! Он душил жену, а перед этим ее избил. Мог до смерти ее придушить! Да и меня при исполнении задел, хотя я могу и умолчать. В общем, Андрей Ильич, дайте транспорт, я в район его отвезу. Оформим это дело, посидит год-другой, это лучше, чем десять за убийство, а оно будет, я вам обещаю!
– А ты за меня не обещай! Обещает он! – возмутился Суриков, несмотря на то, что Шаров, пряча лицо от участкового, исподтишка шевелил бровями и губами, выкатывал глаза и, казалось, чуть ли не ушами двигал, чтобы привлечь к себе внимание Сурикова и мимикой утихомирить его, упросить не рыпаться и не злить милиционера.
Но Суриков его стараний словно бы и не замечал. Пришлось Шарову высказаться вслух:
– Держи себя в руках, Василий! – и Кравцову: – Давайте так решим. Сейчас он просит прощения, быстренько свозит людей и меня, а потом... А потом: до первого случая! Понял, Василий? Первый же случай – и я тебя своими вот личными руками в тюрьму посажу! Понял? Давай быстро проси прощения и обещай! Люди ждут! Ну?
Василий отвернулся. Не в его характере было просить прощения. Да и за что?!
6
– За что? – спрашивала Наталью ее мать, которая уже прослышала, что зятя забрали, и прибежала расспросить дочь, в чем дело.
– А вот за это! – показала Наталья на ссадину. Она была полна решимости. Сколько можно, в самом деле, терпеть? Нет, в общем-то, Василий человек неплохой, когда не пьян и не с похмелья, но то-то и оно, что пьян он в неделю раза три – и с похмелья, легко сосчитать, столько же. Три да три – шесть дней получается. Неделя с одним выходным.
– И правильно, доча! – одобрила мать Наталью. – Так с ними и надо, паразитами! Это ужас какой-то, что они с нами, с женщинами, делают! Только, говорят, ты его чуть ли не сама сдала?
– Уже говорят?
– Говорят.
– Ну, и сдала.
– Это зря. Другое бы дело, если б его взяли на улице, у клуба или еще где. А тут из своего дома, получается, выковырнули. Получается: родного мужа ты в милицию упятила. А то и в тюрьму! Люди не похвалят, доча, понимаешь ты?
– А мне очень надо, чтобы они хвалили! – хмуро сказала Наталья. Но слегка призадумалась.
А по селу двигалась процессия: впереди Шаров с велосипедом, за ним Суриков в наручниках, за Суриковым Кравцов, за Кравцовым – Цезарь. А за Цезарем увязался пацаненок, ростом не намного выше собаки. Он был в восторге. Круглил голубые свои глаза, вертел белесой стриженой головой и на ходу показывал руками от земли до высоты Цезаревой холки: надо же, какая здоровая собака!
Местные собаки подняли хай, но, надо заметить, при этом не показывались. Только Маркиз гордо встал посреди улицы, поджидая соперника, но вскоре, презирая долгое ожидание, удалился.
А Кравцов меж тем кое-что вспомнил. Он вспомнил то, о чем ему дали некоторые сведения перед тем, как послать в Анисовку. Вспомнил он также свое правило: задавать неожиданные вопросы в неожиданное время и в неожиданном месте. Поэтому взял да и спросил Шарова:
– Андрей Ильич, правда, будто вашего участкового кто-то утопил?
– Кублакова-то? Да болтовня! Кому он нужен – его топить?
– А я бы утопил. С удовольствием! – сказал Суриков.
– Мало тебе? – воскликнул Шаров. – Еще это на себя навесить хочешь?
– Все равно пропадать!
Кравцов внимательно глянул на Сурикова и понял, что перед ним – первый подозреваемый!
Пока мать Натальи разговаривала с дочерью, мать Сурикова решила прибежать непосредственно к месту событий. Увидев сына в наручниках, она заахала, запричитала:
– Вася! Это что они делают-то? Да что же это такое-то, а? Андрей Ильич? Я даже не поверила, говорят, Васю связанного ведут! А правда, оказывается! В железо заковали! Вы чего делаете, а? Господи, сынок ты мой!
Суриков угрюмо покосился на нее и попросил:
– Мам, отойди!
– Не отойду! Ни за что человека взяли!
– Он сам виноват, тетя Оля, – объяснил Шаров. – Наталью измордовал чуть не до смерти.
Тетя Оля, услышав это, вскрикнула и стала приговаривать, лупя сына ладонью по плечу (впрочем, не очень сильно):
– Ах ты орясина! Хулиган ты такой! Чего вздумал, дурак!
И обратилась к Шарову:
– Андрей Ильич, я уж его сама поучу! Я ему крапивой напомню по голой заднице, как маленькому!
– Это к нему вот, – хмуро кивнул Шаров на Кравцова.
– Вы уж отпустите его для первого раза, товарищ хороший! – ласково улыбаясь, забежала тетя Оля перед Кравцовым. – Он тихий уже, я же вижу! Сейчас возьму его домой, никуда не выпущу. И вы пойдемте тоже к нам, яишенки покушаем, курочку!
– Извините, в другой раз! – сухо сказал Кравцов, намекая интонацией, что разговор о курочке и яишенке сейчас неуместен.
И тут тетя Оля вдруг вцепилась в Сурикова и закричала:
– Не пущу! Бери и меня тогда! Вяжи, цепляй железо на меня! – Она выставила руки. – На!
