Неожиданная встреча со стариком казалась еще абсурднее и загадочнее, чем несколько часов назад. Возможно, из-за сумерек. Память об этой встрече успела размыться и потерять последовательность. Откуда-то выплывали призрачные образы, которые я не могла объяснить, бессмысленные картины. Я попыталась вспомнить лицо У Ба, но в памяти остались лишь густые, седые, коротко стриженные волосы. И странная, совершенно непонятная мне улыбка. Была ли это насмешка? Издевка? Или, наоборот, сочувствие?
Чего он хотел от меня?
Денег! Чего же еще? Он не просил напрямую, однако все его замечания о зубах и рубашке недвусмысленно намекали. Как же я раньше не догадалась? Мое имя он легко мог узнать в гостинице. Возможно, даже сговорился с портье. Старый мошенник хотел разжечь мое любопытство, произвести впечатление, а затем предложить свои услуги предсказателя, астролога или хироманта. Но я не попалась на его удочку. Знал бы он, что напрасно расточал красноречие!
И вообще, какие слова из речи У Ба позволяли предположить, что он действительно знаком с отцом? Тот якобы ему сказал: «Знаешь, У Ба, я — человек нерелигиозный, и любовь — единственная сила, в которую верю». Мой папа никогда бы не додумался до такой фразы и уж тем более не стал бы произносить ее вслух, да еще в разговоре с незнакомцем. А может, я сама себя дурачу? Вообразила, будто понимаю мысли и чувства отца! Насколько хорошо я была с ним знакома?
Мог ли папа, которого, как мне казалось, я знаю, внезапно исчезнуть, не оставив даже коротенькой записки? Мог ли бросить жену, сына и дочь, ничего не объяснив и не дав о себе знать?
В полиции нам сообщили, что в Бангкоке его след оборвался. Возможно, в Таиланде отца ограбили и убили.
А может, он стал жертвой несчастного случая на берегу Сиамского залива? Вдруг ему захотелось сменить обстановку и отдохнуть пару недель в тишине? Прилетел в Таиланд, приехал на побережье, пошел купаться и утонул. Эту версию наша семья приводила, отвечая на многочисленные расспросы, и она считалась как бы официальной.
Полицейский отдел, занимающийся расследованием смертей при невыясненных обстоятельствах, подозревал, что отец вел двойную жизнь. Копы с недоверием отнеслись к утверждениям матери, будто ей ничего не известно о первых двадцати годах жизни ее мужа. Само это утверждение показалось им абсурдным. На первых порах полицейские даже заподозрили мать в причастности к исчезновению мужа, посчитав ее либо сообщницей, либо организатором. Только потом, когда выяснилось, что жизнь папы не была застрахована и что заказное убийство не принесло бы его жене баснословных денег, с матери сняли все подозрения. Следствие пошло по другому руслу. Вдруг потому и окутаны тайной первые двадцать лет жизни отца, что в ней имелась некая скрытая сторона, о которой близкие даже не догадывались? Вдруг он был тайным гомосексуалистом? Или педофилом, решившим удовлетворить порочную страсть в притонах Бангкока?
Хотела ли я узнать всю правду? Хотела ли, чтобы неожиданное открытие очернило его образ — образ верного мужа, успешного юриста, прекрасного и сильного отца, всегда готового помочь своим детям? Не сотвори себе кумира. Не создавай идеалов. Но разве в жизни можно без них обойтись? Если не всю правду, то какую ее часть я способна принять, не разрушив своего мира?
Так что же погнало меня на другой конец света? Я уже не скорбела по отцу. Стадия горя миновала. Четыре года — срок немалый. Поначалу я сильно убивалась, но быстро убедилась в правильности расхожего выражения: «Жизнь продолжается». Даже без горячо любимого отца. Мои друзья утверждали, что я довольно быстро справилась со «всей этой историей».
И не забота о его благополучии вынудила меня отправиться на поиски. Честно говоря, я сомневалась, что папа до сих пор жив. Но если и так, он вряд ли нуждался в моей помощи. Да и чем я могла ему помочь?
Меня мучила неопределенность. Хотелось узнать, почему отец столь внезапно пропал и может ли его исчезновение пролить свет на темные стороны его жизни. Действительно ли я хорошо понимала его, или мне это только казалось? Были наши близкие отношения настоящими или иллюзорными? Подозрения терзали сильнее, чем страх узнать правду. Они омрачали память детства и вообще все воспоминания об отце. Я начинала сомневаться в них, и это было ужасно. Воспоминания — это все, что у меня осталось. Так кем же был человек, давший мне жизнь? С кем я прожила под одной крышей более двадцати лет? Кем в действительности был мой отец?
Моему последнему воспоминанию об отце уже четыре года.
Помню утро после выпускной церемонии в колледже. Я осталась ночевать в родительской квартире, в доме на Шестьдесят четвертой улице манхэттенского Ист-Сайда. Мне постелили в моей бывшей комнате, превращенной в гостевую. Окончание колледжа праздновали в узком семейном кругу. Я могла бы и не оставаться ночевать — до своей квартиры на Второй авеню менее десяти минут ходьбы. Но был почти час ночи. В голове шумело от шампанского и красного вина, и я решила не испытывать судьбу. Брат на тот момент уже давно жил в Сан-Франциско и специально прилетел на мой праздник. Мы провели удивительно прекрасный вечер. Отец безостановочно смеялся и шутил, что случалось с ним крайне редко. Он терпеть не мог вечеринок и практически не пил. Меня охватила ностальгическая грусть по семье, по детству с его звуками и запахами. Как здорово снова проснуться под звон посуды, которую отец вынимал из посудомоечной машины, чтобы накрыть стол к завтраку! Снова вдохнуть аромат свежесваренного кофе и теплых булочек с корицей — любимого детского лакомства. Как приятно снова услышать отцовские шаги, когда он, еще полусонный, идет за газетой. Мягко открывалась массивная старая дверь, папа забирал из ящика пухлый выпуск «Нью-Йорк таймс», уносил на кухню и звучно бросал на кухонный стол. Вместе с окончанием колледжа безвозвратно закончилась замечательная студенческая пора. Мне захотелось продлить ее хотя бы на одну ночь и утро. Начать новый день с привычных ритуалов детства, еще раз окунувшись в безмятежность той поры.
Я словно что-то предчувствовала.
В то утро отец обошелся без кофе и булочек с корицей. Он разбудил меня рано. Сквозь тонкие деревянные жалюзи пробивался серый утренний свет. Должно быть, солнце еще не взошло. Папа стоял у моей кровати, одетый в старомодный серый плащ и коричневую итальянскую шляпу «борсалино». Этот его наряд я помнила с детства, со времен, когда по утрам провожала отца на работу. Я вставала у окна и махала ему рукой. Иногда даже плакала, не желая отпускать. Спустя несколько лет за папой начал приезжать большой черный лимузин с шофером, от порога до машины нужно было пройти каких-нибудь три шага, но отец все равно облачался в привычный наряд. Он никогда не менял стиль, регулярно покупая себе новые плащи и новые «борсалино». Шляп у него было полдюжины: две черные, две коричневые и две темно-синие. Когда плащи такого фасона перестали продавать даже в самых консервативных нью-йоркских магазинах, папа шил их на заказ.
«Борсалино» были его талисманом. Первую итальянскую шляпу отец купил, собираясь на первое собеседование по поводу работы. Его приняли. В те далекие времена шляпа говорила об умении одеваться со вкусом. Но мода не стояла на месте; постепенно «борсалино» перекочевали в разряд старомодных, а затем и эксцентричных головных уборов. Дошло до того, что отца стали воспринимать как сошедшего с экрана героя фильма пятидесятых годов. Мне, тринадцатилетнему подростку, нередко приходилось краснеть из-за отцовского консерватизма, огрызаясь на шуточки сверстников. Ну почему, почему он застрял в моде своей юности? Не менее нелепой выглядела и его привычка кланяться, здороваясь с матерями моих подруг. Иногда папа заезжал в школу. Видя его, ребята откровенно смеялись. Я жалела отца и не могла даже представить, что подростковые насмешки задевают его гораздо меньше, чем меня. Он не носил ни джинсов, ни слаксов, ни толстовок и не одобрял манеру американцев одеваться небрежно. По мнению отца, такая одежда потворствовала низшим человеческим инстинктам, среди которых было и настойчивое стремление к телесному комфорту.
Разбудив меня, папа шепотом сообщил, что летит в Бостон на деловую встречу. Возможно, ему придется там задержаться на пару дней, а то и больше. Одно это уже должно было насторожить. Что значит «возможно»? Деловой календарь отца по точности мог соперничать с его наручными часами. Он постоянно летал в Бостон и всегда возвращался в тот же день… Но я слишком хотела спать и не придала особого значения отцовским словам. Он поцеловал меня в лоб и сказал:
— Малышка, я люблю тебя. Всегда помни об этом. Слышишь?
Я сонно кивнула и пробормотала:
— Я тоже тебя люблю. Береги себя.
Потом повернулась на другой бок, уткнулась в подушку и сразу же заснула. Я не знала, что вижу отца в последний раз.
