Дед прожил до 102 лет, это если только по метрикам (всегда молодился), узнав про внука, приехал в Сибирь — помирать. Добирался долго — самолетов не признавал — один шел и ехал, без сопровождающих. Словно еще одну цель себе перед смертью ставил: Россию осмотреть. Здорова? Болеет ли?
Когда болел внук, и уже не верили, что выздоровеет, дед в порог свой нож вколотил — против смерти, чтобы не вошла. И всякий человек, с какими бы мыслями он не был, должен был через этот нож перешагивать. Убоялась ли смерть, но Миша выздоровел, хотя раз в год — в те же дни — мучался головными болями. Дед нож обломил, осколок так в пороге и остался чернеть. Миша, когда замечал, сразу же вспоминал ту историю: как дед смерть пугал. От себя вот только отпугнуть не смог…
Миша пошел в длинного геолога — загляделась, видно, мать. Хорошо хоть русый, как отец, а не цыганистого вида, а то тут и не знаешь, чем бы дело закончилось: закон — тайга! — она же и прокурор, она же и защитник… Человек тайги берет на себя обязанности судьи и исполнителя, зная, что подобное и к нему применимо, если окажется, что не прав он сам. Отец всю жизнь помнил, без устали испытывал — искал подтверждения, что сила родовая, наследственная, не в геолога, хотя по срокам так совпадало…
Миша старался соответствовать.
На перегонах, стоя на носу лодки, пихал ее против течения, разом отталкиваясь с боков двумя жердями (каждая размером с приличную оглоблю) словно сам он на крученой доске, а это лыжные палки. Так час за часом, без роздыха.
Ходил шишковать — как сезон, прибивался к партии за кедровым орехом. Надо стучать по стволам побойней. У Миши такая, не всякий ею замах сделает, того смотри, сам переломится в своем настырстве.
Еще более отличался на замерзших стеклом озерах, один управляясь побойней, которую положено таскать по льду, вдвоем поднимать над дремлющими на мелководьях щуках, выбрав самую крупную, и с силой ронять вниз — глумить, после же, всплывшую вверх брюхом, быстро вырубать из подо льда топором, тут же, пока не очухалась, хватать рукой под жабры и выбрасывать. Обычай, забава и охота, получившая распространение с переселенцами из Псковской и Новгородской губерний, что по причине нехватки годных площадей, еще до Столыпинских реформ решали осесть в Сибири под льготы предоставляемые правительством…
Миша подобно глубокой реке «тек» по жизни тихо, находя смысл ее в простых здоровых вещах. Ездил в Крым, к родным матери. Спал в саду, под навесом, ночью в грозу поднимал раскладушку кверху, чтобы не заливало косым дождем, и так держал вверху, пока дождь не кончался. Одного дачника спросонья чуть кондрашка не хватила, едва сообразил, что это за скульптура в мужских трусах. В «Новом Свете» на одной стороне скала Орел, на другой Сокол. Дроздов Михаил на каждой побывал — восторгался простору моря. В тайге тоже есть сопки немаленькие, но с них мало что увидишь, надо на дерево карабкаться, а на что смотреть?
В какой–то год полюбилось прыгать с камня на камень, да не с одного и того же на другой, а чтобы с каждого на разный, прежде не знакомый. Камни в Крыму знатные…
Камни, где тренировался, привык считать своими, но нет–нет, а сквозным гротом заявляются на дальний пляж — бухту, получившую заманчивое название «царской» (по причине, что здесь изволил искупаться последний из Романовых), расхлябистые приезжие — все как один, городские.
Раз Мишу очень рассердили. Сперва шуточки отпускали, потом передразнивать затеяли. Миша подошел, мирно спросил — не хотят ли подраться? Если в охотку, то могут разом, и вместе — он разрешает, а то за каждым в отдельности бегать неинтересно.
На сильного — артелькой. Такой артельки нет, чтобы с Мишей тягаться. Артелькой как сорвавшегося с ума человека берут? Сколько бы не было, двое за руки, третий с внушениями — вразумлять по корпусу. Не много, что трое, а много, что на одного. Здесь в неправедный спор не ввяжись. С Мишей такое несерьезно, ему двое в руки, считай в подарок, гоняться не надо. Этими двумя третьего готов вразумить — с боков одним хлопом… и навсегда. Подавай жалобы на собственную глупость!
В Сибири обычно срабатывало. Здесь нет. Стали расспрашивать — почему бегать неинтересно? Совсем бегать не умеет? И как тогда убегать будет, если что? Миша понял, что не переболтает — это же городские, у них язык по особому подвешен, мозги будут пудрить до скончания всех русских слов.
— Ищите сами в чем хороши — в том и посоревнуемся.
Долго совещались. Девчонки уже посмеиваться стали. Выделили наконец одного бегуна.
— До скал?
— И дальше!
— Сколько будем бежать?
— Пока один не сдохнет! — предложил Миша.
— Сурово!
— Как хотите, тогда можно и до Генуэзской.
— До Судака? Далеко!
— Далеко? — искренне удивился Миша. — Часа полтора, если отсюда!.. Ну что ж, побежали?
— Прямо сейчас?
— А в чем дело? Что–то мешает?
— Нормальной обуви нет. Не в босоножках же!
— Моя подойдет?
Снял туфли–лодочки, что носил на босую ногу, сложил их подошва к подошве — протянул. Примерили — случаются же совпадения.
— А ты?
— Я босиком.
— По камням?
— Ну, — говорит Миша удивленно. — А по чему еще?
Отбежали недалеко. Бегун свалился, за ногу схватился и стонать начал. Дотрагиваться до ноги Мише не разрешил — сразу орал. Больница, хочешь не хочешь, в Судаке. Как раз там — куда наметили. Миша его сгреб и себе на плечи опрокинул — как учили. Бегун этот незадачливый постанывал и на плечах, но уже скорее от страха. Особенно, когда Миша перепрыгивал с камня на камень. Потом дорога пошла, там попривык. Уже у крепости попросил:
— Поставь–ка меня на ногу.
Миша послушно поставил. Охая отпрыгнул подальше, опустил вторую ногу и… вдруг сорвался с места.
— А теперь — догоняй!
Оставил Мишу с разинутым ртом. Будь это хоть бы на пяток километров от оговоренного финиша дальше, Миша бы отдышался и его нагнал, накрутил бы ему нос в сливу, но тут… Миша даже не пошел следом — чего идти, уговаривались же, проигравшего не ждать, пусть топает пыльной дорогой пешком, потому повернулся спиной, взяв короткий разгон, прыжком с двойным перехватом взлетел свой первый камень, оттуда перепрыгнул на следующий и дальше… Оттуда стал спускаться к морю. Подумывая, успеет ли до темноты и если не успеет, то тогда придется плыть…
Племянник–футболист, играющий за СКА, рассказывая эту историю очень смеялся. А рассказывал родственнице, за которой приударял, игнорируя знаки, которые она ему подавала, все еще возбужденный без меры, поведал, как на «Царском пляже» сегодня провел местного недотепу — того самого здешнего Икара–переростка, что с ней видели, что прыгает с камня на камень у мыса «Карманов».
Так случилось, что рассказ услышал тот, кому он не предназначался. Отец девицы, человек в чинах и наградах (а точнее — генерал) сидел в соседней комнате с нежданным фронтовым другом за рюмкой чай, и беседа их как раз пришла к тому, что хотелось душевно помолчать. Стремительно вышел, неслабой еще кистью, выдал племяннику в ухо, впрочем, не усердствуя — племянник все–таки, и настрого велел тому найти и пригласить бегуна на чай. Немедленно!
Тем же днем расспрашивал про Сибирь, весьма заинтересовался дедом, допытывался у Миши, чем тот собирается заняться, не думает ли податься, как и дед его когда–то, в Армию? В смысле, не призывником по срочной службе, как положено всякому здоровому телом и мозгами человеку, а по самому, что ни на есть настоящему — Родине служить по самой полной. Миша честно отвечал, что не задумывался, не решил что ему интересней. Пока интересно «восьмиборье», только вот жалко, что нельзя сделать профессией.
— Отчего нельзя? — удивился генерал. — Можно! Все можно…
Меж тем, расспрашивая, кивал другу, который не далее как пару часов назад, отчасти намекая и на племянника генерала, вздыхал, что молодежь нынешняя, не знающая настоящих тягот, вырождается, и некому будет принять из рук бразды…
— Бегаешь зачем? Прыгаешь зачем? Заставляют?
— Прыгаю, потому что нравится, — признался Миша. — У нас таких камней нет. А бегаю, потому что мне домой скоро, зачеты по «восьмиборью», да еще волка обязан загнать. Традиция такая семейная. Как зачет на совершеннолетие. После этого, если захочу, жениться можно.
— Жениться хочешь?
— Не-а… — зарделся Миша. — В нашей семье принято, чтобы не раньше сорока. Сначала много чего доказать надо…
— Кому? Семье?
— Себе! — удивился Миша его непонятливости. — И остепениться надо…
— А-а! — протянул генерал, будто все сразу и понял. — И что делаешь?
— Работу работаю!
— А в свободное время?
— Я же сказал — «восьмиборье».
— Ах, да… А подробней можно? Что за «восьмиборье»?
