— Великолепно! — тоном человека, находящегося в присутствии гения, оценил предложение Дэвид.
— Великолепно, — сказала и я — с воодушевлением человека, которому предстоит сунуть голову в печь. Однако подобные сравнения сейчас никого ни в малейшей степени не интересовали.
Ладно, они не правы, это ясно. К тому же совершенно спятили. И мне понятно отчего. Какая разница между предоставлением незанятых комнат эвакуированным беженцам в тысяча девятьсот сороковом году и подселением бездомных в двухтысячном? Вы могли бы заметить, что в первом случае над беженцами нависала смертельная угроза. Дэвид и ГудНьюс указали бы, что у беспризорников меньше жизненных перспектив, нежели у кого-либо из нас. Вы могли обратить их внимание на то, что в сороковом году вся нация объединилась в монолитном порыве. Они же могли козырнуть тем, что именно такими бескорыстными поступками и можно добиться подъема национального духа. Вы могли, в конце концов, высмеять их, назвав наивными, ханжами, моральными шантажистами или просто изуверами. Они же могли с легкостью отразить эти обвинения, заявив, что им совершенно все равно, что вы о них думаете, что их цель гораздо выше этого. И вообще, разве имеем мы моральное право приберегать для себя лишнюю комнату в качестве кладовки или кабинета, или для остающихся на ночь гостей, которые у нас никогда не остаются, когда в феврале, на морозе дети остаются на тротуаре без крыши над головой? А как же «Шелтер»?[28] Но разве одного «Шелтера» достаточно? А что, если мой муж, или ГудНьюс, или оба они станут фигурами эпохального размаха, такими как Иисус, Ганди или Боб Гелдоф?[29] Что, если вся страна будет с почтенным трепетом произносить их имена и славословить им. Что, если они совершат переворот в мировоззрении целого народа, изменят его взгляд на частную собственность и у бездомных исчезнут проблемы — в Лондоне, во всей Британии или даже на всем Западе? Что тогда?
У меня не было ответов на эти вопросы. Единственное, что я твердо знала: я не желаю этой вечеринки и не хочу втравливать соседей в эту историю. Лучше бы эти идеалисты изобрели какой-нибудь Интернет, заработали миллионы фунтов и тратили их на проституток, бассейны, кокаин и костюмы от-кутюр. Это бы люди поняли. Такое не раздражает соседей.
Наутро, за завтраком, они посвятили в свои безумные планы наших детей. Нельзя сказать, чтобы те с особым восторгом приняли идею насчет вечеринки. Молли была несколько озадачена поводом для вечеринки, но с готовностью изъявила желание принять участие в ее подготовке. Том сидел за столом, молча раскладывая «трансформера», изредка он забрасывал в рот ложку-другую хлопьев и недвусмысленно подчеркивал отсутствие интереса к происходящему. Я сидела на линии огня, между детьми. Любопытные изменения произошли в моей семейной жизни — мое место было теперь среди детей, младших домочадцев, которым отведена пассивная роль принимать как данность решения старших. Еще в детстве, в возрасте четырнадцати-пятнадцати лет, я постоянно мучилась вопросом, с кем же мне предстоит сидеть за столом на предстоящей вечеринке — с кузинами, которые были младше меня, или же с тетями и дядями?
— А мы тоже возьмем к себе бездомного? — поинтересовалась Молли.
— Конечно, — ответил Дэвид. — А как же.
— Разве мы уже не взяли? — невольно вырвалось у меня. — Так и кого же мы выберем?
— Любого, кто захочет.
Я прыснула в тарелку. Любого, кто захочет… Прямо как на Рождество — бездомные разлетятся нарасхват, будто горячие пирожки или механические календари, которые, помнится, были популярны пару лет назад. С той только разницей, что, в отличие от прочих магазинных товаров, бездомные никогда не кончаются на складе.
— Ты не хочешь поделиться со мной, что ты нашла здесь смешного, Кейти?
Клянусь, именно так он и сказал, слово в слово. И даже голос у него был точно у духовного наставника: авторитетный, убежденный в нерушимости проповедуемых истин и вековых мудростей.
— Это не относится к делу, — сказала я, внезапно почувствовав себя ребенком, которому сделали замечание на уроке: «Ну-ка, Кейти, поделись со всем классом, над чем ты так смеешься?»
— О чем ты?
— А я понял, — встрял Том. — До тебя что, не дошло, папа? Ты учитель, а мама шалит на уроке.
— Не говори глупостей.
— Это правда, — возмутился Том. — Очень похоже.
— Что ж, жаль. Я совсем не хотел читать тебе лекций. Ну ладно, что решим?
Я подняла руку:
— Можно вопрос?
Сидя между детей, я невольно чувствовала себя ребенком — именно это униженное положение бесправного существа придало мне новые силы.
— Да, Кейти?
— Что произойдет, если бездомный заселится и потом выкурит хозяев? — Действительно, только ребенок был способен задать такой вопрос, больше такое просто никому не пришло бы в голову.
— Я что-то не понял… О чем ты?
— Все о том же. Ну, подойдем с другой стороны, чтобы было понятнее. Что, если мы окажемся пособниками, помогая вору забраться в соседский дом? Допустим, возьмем человека с надломленной психикой, безнадежного наркомана, который не способен отвечать за свои поступки?
— Ты опять сползаешь в стереотипы, Кейти. Не думаю, что это верный путь. Бездомные в своей среде…
— Я знаю, о чем говорю, Дэвид. Типичный футбольный фанат — это пьяный мужлан на трибуне, разбивающий бутылки о чужие головы. Я знаю, что это стереотип, и знаю одного-двух человек, которые ходят болеть за «Арсенал», но подобными вещами не занимаются. Исключения, подтверждающие правило. Вот также и среди бездомных может оказаться пара случайных «неправильных» бездомных. Не уверена, что мне захочется рекомендовать их в качестве жильцов нашим общим знакомым: хотя бы Роз и Максу. Что ты на это скажешь?
— Не вижу особого смысла в обсуждении этой темы.
— Значит, ты об этом даже не задумывался?
— Конечно же нет.
— Вот видишь. А когда ты начнешь об этом думать?
— Да никогда.
— Как так — никогда? Почему?
— Потому что я собираюсь изменить человеческое мышление. Понимаешь — отойти от стереотипов. Но мне никогда не удастся этого сделать, если я буду думать так же, как остальные. Неужели непонятно? Я хочу верить в лучшее в людях. Иначе какой смысл?
На последний риторический вопрос можно было дать великое множество ответов, но я приберегла их для себя. Я только покачала головой и, встав из-за стола, отправилась на работу, чтобы снова стать взрослой.
Правда, в связи с домашними условиями, работа моя также изменилась. Стоило мне добраться до поликлиники, как Дон, регистратор, поднялась мне навстречу из-за своего барьера. Она мужественно отбивалась от небольшой толпы пожилых европейских леди, которые размахивали руками с криками «Горячий мужчина!» и оживленно гримасничали, пытаясь выглядеть несчастными.
Дон с отчаянием посмотрела в мою сторону.
— Что происходит? — спросила она.
— Ничего особенного, — торопливо сказала я, прежде чем Дон успела предположить обратное. — Да, я приводила вчера «горячего» парня. Что-то вроде массажиста-бесконтактника. Для мисс Кортенца, чтобы он помог ей с суставами. Стало быть, они тоже собрались к нему на прием?
— Он что, такой красавчик? Что они с ума посходили? Что они все так к нему ломятся?
— Не думаю, что дело в этом. Он просто умеет производить впечатление на старых леди.
— И что мне им сказать?
— Ну, скажите им… не знаю что. Скажите, чтобы купили какой-нибудь мази для притираний. Эффект будет тот же. Напишите на кусочке бумаги «мазь от „горячего мужчины“» и продайте им любую упаковку.
И я пошла себе дальше по коридору в напрасной надежде, что, уйдя со сцены, оставлю в прошлом этот несчастный эпизод моей биографии.
Не прошло и часа, как ко мне заглянула Ребекка, пожелавшая видеть меня во что бы то ни стало.
— В коридоре пошел слух, будто какой-то тип лечит безнадежных больных, — заявила она обвиняющим тоном. — Кого ты сюда привела?
— Прости. Этого больше не повторится.
— Надеюсь. Все эти старухи тарахтят без умолку о каком-то кудеснике с горячими руками, твоем друге. Это и есть тот парень?
— Какой еще парень?
— Ну, с которым у тебя роман.
— Нет. Это другой.
— Ну ты даешь, подруга. У тебя уже двое? Слушай, только между нами, никому ни слова, клянусь — у тебя с ним было что-нибудь? С горячими руками?
— Еще раз говорю: речь идет о совсем другом человеке. Парень из романа в прошлом. Можешь о нем забыть. Это совершенно другой человек. Духовный хилер, понятно? Тот, от которого у Дэвида крыша съехала. Сейчас живет у нас.
— Ах он еще и живет у вас? И ты с ним не спишь?
— Ребекка, почему у тебя все сводится к одному и тому же?
— И все-таки?
— Нет, я с ним не сплю. О господи. Я думала, тебя больше интересует, как он лечит, чем с кем он спит.
