— Что это значит? — спросил он.
Мэлон судорожно разинул рот, и косыночка выскользнула из его пальцев. Пегги не сдвинулась с места. Она была так удивлена, что не сделала ни шагу навстречу Макэлпину. Мало-помалу Мэлон пришел в себя и усмехнулся, хотя глаза его по-прежнему светились злобой.
— А, я вижу, тут уже обосновался профессор, — произнес он ядовито. — Откуда я мог знать, что вы сюда перебрались.
Он повернулся к выходу, но Макэлпин сказал:
— Не спешите, — и шагнул вслед за ним.
— Нет, пусть он лучше идет, Джим, — шепнула Пегги.
Она села на кровать и попыталась улыбнуться.
Сердитые шаги Мэлона замерли в конце прихожей, и Джим притворил дверь.
— В чем дело? Что у вас произошло?
— Как вы здесь очутились, Джим?
— Я ждал вас. Что у вас вышло с Мэлоном?
— Да ничего, — сказала она. — Пустяки.
Однако она так разволновалась, что не могла спокойно усидеть на месте. Она встала и, скрестив руки на груди, начала ходить по комнате, время от времени поглядывая на Макэлпина. Наконец она не выдержала.
— Идиот, дурак самодовольный! — воскликнула она. — Он, видите ли, все может понять. И этим тешит свое дурацкое, дурацкое тщеславие! Тьфу, я будто в грязи вымазалась. И это его мерзкое высокомерие! Видите ли, его любвеобильное сердце позволяет ему, несмотря ни на что, иметь со мной дело! Несмотря ни на что, — как вам это нравится, Джим?
— Вы еще не рассказали мне, что случилось, — напомнил он, стараясь говорить как можно спокойнее. — Не волнуйтесь так, Пегги.
— Вы правы. Очень надо мне его бояться, этого озлобленного неудачника. И стоит ли удивляться его поступкам?
Она села, стараясь успокоиться, взяла предложенную им сигарету, потерла левое плечо. Вскоре она уже не казалась такой возбужденной.
— Я шла с работы вместе с Вилли Фоем, нашим экспедитором, — заговорила она. — Вы помните его? Тот парень, что научил меня работать на обжимном станке. Ему всего восемнадцать лет, но он задумал стать моим кавалером. Мы с ним перебирались через сугробы и болтали всякую смешную ерунду…
Начав рассказывать о Вилли, девушка повеселела и даже улыбнулась.
— Да, я помню Вилли, — сказал Макэлпин, дивясь тому, как быстро остыл ее гнев при воспоминании об этом парнишке.
— Вилли уговаривал меня пойти с ним на танцы, потом мы стали подшучивать друг над другом, — продолжала она. — За смену мы насквозь пропитываемся запахом дешевых духов, а на холодном воздухе он становится еще острее. И я сказала, что мы с ним как зимние цветы, а он ответил, что когда он вымоется да наденет свои новые шмотки, то я его просто не узнаю. Это было на Дорчестер. Мэлон, наверно, стоял там возле ресторана. Я увидела его, когда он нас остановил. Избавиться от Вилли ему ничего не стоило. Его седины и роскошное пальто внушили пареньку благоговейный трепет. Мэлон взял меня под руку и проводил до самого дома.
Что-то будто толкнуло его, когда он увидел изменившееся лицо девушки. Внезапное волнение сделало ее чудесно близкой, и ему захотелось обнять ее.
— Я словно что-то предчувствовала, — рассказывала она. — Он подшучивал над тем, что я работаю на фабрике, и все это со своим снисходительным видом умудренного жизнью человека. Говорил, что на фабрике я пробуду недели две. А там, мол, захочется новых впечатлений: «Ах, всегда новые, всегда свежие впечатления! Прелесть новизны!» Оказывается, он знавал таких женщин, как я! Во Франции. Он обволакивал меня своей идиотской снисходительностью, будто укутывал облезлой старой шубой. Франция! Франция! Какую жизнь он там вел! Во Франции, оказывается, женщина может завести любовника-негра. Острые ощущения — превыше всего! Он — вы только представьте себе — чуть ли не единственный здесь, в Монреале, кто может меня понять и сочувственно отнестись к моим маленьким причудам! Я не спорила. Какое мне дело, одобряет ли меня этот болван? Мне хотелось поскорее добраться до дому и отделаться от него. Но он настоял, чтобы я его впустила, а в прихожей… одним словом, — продолжала она срывающимся голосом, — он попытался меня поцеловать и, кажется, заметил, как он мне гадок. И вот тут-то… тут это и произошло…
— Что произошло?
— Да ничего… кроме того, что я в нем увидела.
В ее глазах опять был ужас, и он молча ждал, уверенный, что ее наконец коснулось то, чего он боялся.
— Может быть, я его толкнула, — продолжала она дрожащим голосом. — В прихожей у нас темно, горит только одна маленькая лампочка. Он притянул меня к себе, так что я уткнулась лицом в его пальто. «Ты бегаешь за этими черными выродками, — прошипел он. — Им можно тебя лапать, а мне, значит, и дотронуться нельзя? Что ж, я подонок какой-то?» Голова у него запрокинулась, свет падал на лицо, глаза блестели как стеклянные… совсем безумные белые глаза, безумные от злобы. Как будто я его унизила, низвела не знаю до чего. Он вдруг стал как дикарь. Даже замахнулся на меня, чтобы… ну, что ли, выбить что-то из меня… бить, топтать, пока я не стану грязнее, чем он, чтобы он снова мог почувствовать себя исполненным достоинства. Вы понимаете?
— Конечно, — ответил он, слыша в груди неровные удары сердца.
— Я никогда не видела такого жуткого лица. Ни разу, Джим, ни у кого.
— Он устал, потрепан жизнью, — сказал он, успокаивая ее. — Возможно, ему теперь невыносима любая неудача.
Пегги все пыталась разобраться, откуда в Мэлоне эта звериная злость, и не замечала, как вокруг ее ботинок постепенно натекают лужицы от растаявшего снега.
— Я и не думала, что он способен на такие бешеные вспышки, слишком уж он ленив и безразличен, — говорила она. Скорей всего он вообразил, будто у нее есть дружки на улице Сент-Антуан. Он ничего не имел против этого. Наоборот, это было ему даже на руку, поскольку женщине, имеющей дружков в негритянском квартале, связь с ним должна была, наверное, казаться очень заманчивой…
— Да, мне кажется, вы правы, — продолжала она задумчиво, — отвергнув Мэлона, я лишила его и тех последних крох самоуважения, которые у него сохранились. Он не смог этого вытерпеть. Когда ему не удалось сохранить веру в свое превосходство над какими-то неграми, он взбесился от злобы, ему захотелось все крушить, ломать.
Но не это показалось ей страшней всего. В то ужасные минуты ей почудилось, что на нее обрушил свою мстительность не только Мэлон, но и множество других — все те люди, с которыми он был когда-то знаком, и те, перед которыми он преклонялся.
— Вот это, по-моему, было ужаснее всего, — сказала Пегги, подняв на Джима глаза.
— Еще бы! В нем проснулся зверь. Хорошо еще, что он вас не избил, — сказал Макэлпин. — Я уже давно знал, что к этому идет.
— К чему?
— К скандалу. Слава богу, что это был всего лишь Мэлон и дело происходило в вашей прихожей.
— А кто еще мог меня тронуть?
— Разве нечто похожее не могло произойти на улице Сент-Антуан? Если Мэлон оказался способен на насилие, то среди негров, может быть, найдутся и такие, кто, озверев, натворит кое-что и похуже.
— Вы ничего не знаете об этих людях, а я знаю. Вы не имеете понятия о том, что и как они чувствуют.
— Не совсем. Кое-какие разговоры до меня дошли.
— Разговоры обо мне? Ну конечно. Как это все смешно! — запальчиво сказала Пегги, но не засмеялась — очень уж она была рассержена. — Не могут тебя так доконать, принимаются иначе. — Ее щеки порозовели, глаза стали злыми. — Попробуйте когда-нибудь пойти своим собственным путем, Джим. Попробуйте следовать идеалу, который вы создали для себя, и поглядите, что из этого получится. На вас все накинутся, и все будут стараться затолкнуть вас в общую шеренгу, а если вы глядите на жизнь иначе, чем все окружающие, значит, вы сумасшедший, или распутник, или упрямый осел, или блаженный дурак. И все с такой охотой будут протягивать вам руку помощи, только бы вы покорились и перестали бунтовать. А не согласны… Сама удивляюсь, как мне еще не опротивели все люди, — сказала она с горечью. — Все мои пороки заключаются в том, что я такая, какой мне нравится быть. Хочет ли кто-нибудь мне действительно помочь? Господи, конечно, нет! Все думают о том, как бы уесть меня. Вот хоть вы. Услышали какую-то сплетню и вообразили себе, будто я разжигаю в людях порочные страсти. А почему вы так уверены, что я не разжигаю ваши собственные порочные страсти?
— Ну вот вы и поставили меня на место, — сказал Макэлпин. — И все-таки, — хмуро добавил он после неловкой паузы, — тот ваш трубач действительно опаснее, чем Мэлон…
— Кто это сказал вам, Джим?
— Роджерс. Он сказал, что на Уилсона заведено дело в полиции Мемфиса.
— А, это та мемфисская история, — сказала девушка. — Там вышел какой-то скандал из-за нечестной игры в карты, так, что ли? Джим, вы не понимаете таких людей. Они совсем не такие, как Мэлон.
