— А именно?
Официант, хорошенький юноша с курчавыми волосами и глазами цвета изюма, подошел к нам, картинно сложил руки, склонился к столу и улыбнулся ему как родному. Ясмин его даже не заметила.
— Право быть затраханным до полусмерти красивой женщиной, которая на тебя запала.
Я остолбенел. Это получилось само собой: пытаясь избежать ее пронзительного взгляда, я посмотрел на официанта, словно теперь был его черед высказаться. Видимо, он уловил мольбу в моих глазах, потому что уставился на стол.
— Если она этого хочет, — прибавила Ясмин. — А она хочет.
Затем она с улыбкой повернулась к официанту:
— Принесите, пожалуйста, счет. Спасибо.
Официант ушел, а я полез за кредиткой.
— Что ж, теперь ему будет что рассказать на кухне.
— Меня не волнует, о чем они шепчутся на кухне. Отвези меня домой.
Но я не мог отвезти ее к себе, даже если бы хотел, потому что у меня гостили дочь и ее парень.
— Тогда ко мне, — сказала она. — Только учти, у меня там не дворец.
Я пытался продумать линию защиты, но Ясмин взяла инициативу в свои руки, а мои слабые возражения пропустила мимо ушей. На улице она уверенно подозвала такси и, едва его дизель перешел на холостые обороты, распахнула передо мной дверцу. Назвала водителю адрес к югу от реки.
Когда мы уселись, она прижалась ко мне, упершись пятками в переднее сиденье, а из-под ее пальто выглянула ножка, обтянутая элегантным серым нейлоном. Я вынужден был признать, что Ясмин меня немного пугает.
— Слушай, я не уверен, что достаточно хорош для тебя.
Я говорил правду. Причем имел в виду не только постель, но и сферу эмоций. Я давно уже был не в форме. Я чувствовал себя загнанным; неужели, думал я, женщины настолько остервенели с тех пор, как я вышел из игры. Помнится, когда я был моложе, именно я за ними гонялся; что-то не припомню, чтобы они гонялись за мной.
Она лениво прижала палец к губам, а другой рукой залезла мне под пальто:
— Ш-ш-ш! Дома я собираюсь тебе кое-что рассказать. А когда ты это услышишь, ты, может быть, больше и не захочешь меня знать.
Такси везло нас по ночному Лондону. Время от времени ее прекрасное лицо тонуло в янтарном свете фонарей; тогда мне удавалось незаметно поймать ее взгляд. А когда на лицо Ясмин падала тень, ее глаза сверкали, как у лесной кошки. Несколько миль спустя я все же увидел то, что высматривал. Она искоса поглядывала в окно на проносившийся мимо город. Это была мгновенная жуткая вспышка, словно прямо за радужкой зажглась и погасла спичка.
— Здесь остановите! — заорал я таксисту.
Он притворился, что не слышит.
— Ты остановишь, мать твою, или нет?!
Это он услышал. Заскрипели тормоза.
— Гос-споди! — пробормотал он.
— Что такое? — спросила Ясмин. — В чем дело?
Я распахнул дверцу и выскочил на тротуар. Она в изумлении вылезла за мной.
— Я не могу поехать к тебе, — сказал я. — Вот и все.
Я провел рукой по волосам и случайно встретился глазами с водителем — тот смотрел на меня с откровенной неприязнью.
— Что еще за шуточки? — крикнул он.
Я помахал перед ним банкнотами:
— Отвези ее домой.
Она расплатилась с ним моими деньгами и засунула сдачу мне в карман. Такси тут же отъехало.
— Да уж, — сказала Ясмин. — Неожиданный поворот.
— Прости. Запаниковал.
— Не беда. Слушай, мы в двух шагах от реки. Давай пройдемся? Идти-то нам некуда.
Мы остановились аккурат у Вестминстерского моста. Честно говоря, мне хотелось отправиться прямиком домой, но заканчивать вечер на столь резкой ноте было бы совсем не по-людски, и я согласился прогуляться с ней по берегу.
Было прохладно, и я не стал возражать, когда Ясмин прильнула ко мне, чтобы согреться. Ночное небо, покрытое тучами, отливало какой-то заполярной синевой. Там, где прибрежные огни падали на покрытую рябью приливную реку, она казалась чешуйчатой, как спина дракона; ее голос тихонько нашептывал то, чего лучше бы не слушать, хотя не слушать-то как раз и нельзя. Для меня Темза всегда ассоциировалась с течением жизни, а никак не со смертью, но именно сейчас река выглядела своевольной и беспощадной, величественно безразличной к мелким существам вроде нас. А еще студеной и глубокой.
— Ты как, нормально?
— Да, — сказал я. — Нормально.
— Я сама виновата, — сказала Ясмин. — Так на тебя набросилась.
— Да нет, все гораздо сложнее.
Похоже, она была рада закрыть тему, по крайней мере на время. Я заглянул ей в глаза, но того всполоха, того пламени уже не было. Внезапно изменив курс, я спугнул беса. Но он, я знал, не мог уйти далеко.
И я не ошибся.
Когда мы дошли до Хангерфордского моста, под перекрестными фермами задвигалась тень и ко мне воззвал голос:
— Страшное дело, а? Мне бы надыбать чашечку чая.
У меня волосы встали дыбом. Я остановился как вкопанный.
— Шеймас?
Это был он: ветеран войны в Персидском заливе, бритоголовый, с темными впадинами на месте глаз, шел, путаясь в полах своей шинели, прямо на меня. У меня зазвенело в ушах. Язык примерз к нёбу.
Я чувствовал, что Ясмин тянет меня за руку, но как будто окаменел. Когда мужчина вышел на свет, я со всей ясностью увидел, что это и впрямь Шеймас, однако уже в следующий миг стало видно его лицо, и оказалось, что никакой это не Шеймас, а совсем другой попрошайка. Но после этой встряски у меня не было сил, чтобы заговорить с ним.
Ясмин вышла вперед и сунула ему несколько монет. Затем взяла меня под руку и прошептала: «Пойдем».
— Ну и ночка у тебя выдалась, да? — спросила она, когда мы оставили бродягу позади. — Что это было?
— Старый служака. Тот самый, что взорвался у Букингемского дворца.
— Галлюцинация, что ли?
— Ага, — сказал я. — Нет. Знаешь что? Я лучше и впрямь поеду домой. Что-то мне нездоровится.
Она казалась встревоженной, но спорить не стала. Мы перешли улицу, чтобы поймать такси и разъехаться по домам. Наконец одна машина подъехала, и я настоял, чтобы Ясмин села первой. Вид у нее был озадаченный, но я закрыл дверцу, и такси тронулось с места. «Что ж, — подумал я. — По крайней мере, теперь она знает, с кем имеет дело, а значит, больше я ее не увижу».
Фэй позвонила мне на работу. Робби, сказала она, избили в школе. Она попросила, чтобы я зашел к ним, что я и сделал.
Клэр обняла меня, как обычно. Она самый непринужденный человек из всех, кого я знаю. Совершенно лишена бесов. Они не могут найти ни сучка, ни задоринки, ни какой-нибудь царапинки, чтобы приладиться к ней. Соскальзывают, как вода с фарфора. Сияющим ангелом Клэр не назвать, но, к счастью, она не одержима. У меня нет любимчиков, но она моя любимица.
Люсьен суетился на кухне. Когда я вошел, он как раз откупоривал бутылку вина. Кухню он полностью переоборудовал, хотя мы с Фэй обновили ее лишь за год до того, как он здесь появился. Теперь здесь были сплошные ряды нержавеющих полок для вин, бухты для приправ и специй, причалы для сковородок и доки для кухонной утвари. Чертов пирожопник Люсьен! Видеть не могу таких вот грушевидных мужичков средних лет, с их длинными засаленными сединами до плеч. Мало того, из ушей у него торчат гигантские пучки волос. Даже если не вспоминать о том, что он увел у меня жену и детей, я уверен: огреть этого придурка крикетной битой — естественное побуждение самого безобидного из смертных.
Я с огромным удовольствием отказался от бокала «Мутон-Ротшильда», которое он открыл только ради того, чтобы произвести на меня впечатление.
— Так рано не пью, — отмахнулся я.
У него вырвался потешный звук, что-то вроде протяжного «тю-ю». Фэй, судя по ее лицу, готова была меня придушить, особенно теперь, когда пробку уже извлекли из бутылки.
— Так где же Робби? — спросил я.
— В гостиной.
Не знаю, что я ожидал увидеть. Может быть, расквашенную губу или залитую кровью рубашку. Робби рубился в компьютерную игру под названием «Грохни эту стерву», сидя перед огромным плоским телевизором, который установил Люсьен. Жив-здоров, ни царапинки.
— Все воюешь, да?
— Чуть-чуть, — сказал он, не отвлекаясь от игры.
Я уселся и несколько минут наблюдал, как он мстит непонятно за что резвой электронной женщине-ниндзя; его лицо заливал синий свет жидкокристаллического экрана.
— Робби, у тебя все хорошо?
Он пожал плечами.
Робби не подпускал меня к себе. Я ничего не мог с этим поделать, и, по правде сказать, это разрывало мне сердце. Где и когда я его потерял? Я боготворил этого парня первую дюжину лет его жизни, а он боготворил меня. Привязанность между отцом и сыном иногда бывает даже более нежной, чем с дочерьми. И вот в один прекрасный день он запихивает свои пожитки в рюкзак и уплывает за тридевять земель к какому-то неведомому пункту назначения.
— Ну, раз все хорошо, то я, пожалуй, пойду.
