Подлый предатель! Мой бывший милый, а ныне отрицаемый жилет! Какой там длинный ряд пуговок, отсутствие рукавов, шелковая спинка.
Что теперь все это для меня значит, если я окончательно потерял веру в жилет и пришел к полнейшему его отрицанию, когда исчез мой милый островок спокойствия? Грустно мне. Пойду, пойду, скорей пойду по белу свету, посоветуюсь с трудящимися. Может, хоть они подскажут, во что мне теперь начать верить.
Вот тут некоторые говорят, что в наше время нет настоящей любви. "Нету, ее нету", - утверждают они. А я говорю наоборот.
Как так нету? Есть! Есть она, единственная и неповторимая. Единственная и неповторимая в жизни. Есть. Вернее, была. У меня была любовь, а ее погубила химия. У меня была любовь, ее сгубила химия, а я стал тем, кем я сейчас являюсь. То есть - никем.
Вот слушайте.
Но только снимите, пожалуйста, шапки. Снимите шапки, ибо я буду рассказывать тра-а-гическую историю из собственной жизни.
...Влюбился я раз. Сижу в театре ТЭЗ, где дают Шекспира.
И чувствую, что чем-то воняет.
- Галя, - говорю я своей невесте. - Галя, тебе не кажется, что здесь чем-то воняет?
А она не отвечает, увлеченная произведением гения. Что ж, и в этом мы с ней сошлись. Я тоже, можно сказать, без ума от Шекспира. Если бы он сейчас жил, то я любил бы его, наверное, даже больше, чем родного брата. Но Шекспир умер, а брата у меня нет. Я жил один и дожился до того, что влюбился в Галю.
- Галя, - говорю.
Не отвечает. Увлеклась, голубушка. Ах, как я ее любил. А на сцене все актеры скачут. Как черти. Кувыркаются и поют песни на музыку Высоцкого, а также квартета "Битлз", а также французского ансамбля "Компаньон де ля шансон".
А я чувствую, что в зале чем-то воняет.
- Галя, - говорю я. - Чем же воняет? Не то бензином, не то еще каким соединением? Что это такое? В чем
дело, спрашивается?
Молчит моя Галя, потому что на сцене монах вдруг пустился в не запланированный Шекспиром вокальный монолог о том, что героям всего по четырнадцати лет и как-де отнесутся к этому факту последующие и грядущие изнеженные поколения.
Я терпеливо дождался конца монолога и, когда монах ударился в пляс, под шарканье его театральных подошв снова обратился к невесте:
- Галя! Тебе не кажется...
При этом я ее сильно потряс за плечо, так что она была вынуждена обратить на меня внимание.
— Что ты говоришь?
— Тебе не кажется, что в зале воняет бензином?
— А? Нет. Нет.
— Или какой-то еще химией?
— Да нет же, нет, - отвечала Галя и в знак того, что мы скоро поженимся, провела ладошкой по моей щеке.
После чего вновь погрузилась в разглядывание похождений лихих веронцев, один из которых взял да и натурально влез по канату в тюзовские небеса. Гул одобрения прошел по залу.
— Как это смело! Как это по-хорошему хорошо! - воскликнула сидевшая рядом поэтесса Нарециссова.
— И не кажется мне, а на самом деле есть. Воняет, -
пробормотал я и стал проситься вон из театра.
И мы с несколько недовольной Галей вышли на улицу, где снежинки, совершая плавные вращения, падали на землю. Сквозь падающие снежинки полупросвечивали вечерние фонари, и я взял Галю под руку, и мы пошли как бы навстречу новой жизни, а в частности, к ней домой.
Квартира Гали, где она проживала со своими престарелыми родителями, имела высокие потолки и уходящие вверх стены.
В прихожей висели лосиные рога и прекрасная длинная вешалка со специальной длинной дубовой доской.
Кстати, этой доской, кроме меня, никто не пользовался, а все почему-то предпочитали вешать имеющееся на крючок или на рога.
Я же люблю дуб, являющийся олицетворением строгости и простоты. Я где вижу дуб, так сразу обращаю на него внимание.
Поэтому я аккуратно положил шапку на длинную дубовую доску, и мы прошли в Галину комнату, где предались мечтам о будущем счастье, мечтам, что уж тут скрывать, прерываемым поцелуями.
А престарелые родители ее тем временем смотрели в другой комнате (их у них было всего три) телевизор.
Но они как бы незримо присутствовали рядом с нами, поскольку их выцветшие фотопортреты украшали стенку над Галиным девичьим диванчиком-кроватью.
— А еще мы поедем в Крым. Куда-нибудь по местам писателя Грина и его Ассоль. Хочешь, я буду твоей Ассо
лью?
— Хочу, - хотел сказать я, но вместо этого воскликнул: - Да что за черт! Опять!
-Что "опять"? Что?
— Химия. Запах. Галя, тебе не кажется, что и здесь тоже чем-то воняет? Тоже вроде бы как бы этот. Запах.
Химикаль. Химия.
— Во-первых, не воняет, а пахнет, а во-вторых – ты все выдумываешь, потому что ты - мой выдумщик.
— Но неужели ты сама не чувствуешь, милая Галя, - сказал я, начиная сердиться.
— Нет.
— Значит, ты дура.
Галя обиделась и долго не хотела со мной разговаривать.
Я и сам был сконфужен и лишь с трудом объяснил ей свое нелепое положение. Все кругом пахло химией, а никто этого не замечал.
- Вот понюхай мою руку, любимая. Понюхай.
И я сунул в нос Гале локоть, выпростав его из рукава. Невеста втянула носом воздух и заявила:
- Выдумщик! Ой, выдумщик. Он пахнет "Шипром".
Это - противненький одеколон. Сколько раз я тебе говорила, чтоб ты купил немецкий "Фигаро". Даже "Крымская лаванда" и то лучше, чем твой этот противный "Шипр". Купи "Фигаро", противный мальчик.
И она ухватила меня за ухо.
- Дитя, право, - подумал я. - Или "Шипр", или я переутомился.
Поэтому, наскоро поцеловав любимую, я рванул в баню. Там я тер себя щетками, мочалками, мылил мылом и колотил веником, который мне одолжил один инвалид. По выходе, счастливый и распаренный, я купил в аптечном киоске этот самый немецкий "Фигаро", облил им себя дома с головы до пяток, наодеколонил простыни и лег спать, видя счастливые сны из нашей будущей прекрасной жизни.
Всякий человек знает или знал, как влюбленный спешит к своему милому предмету.
С трудом дождался я следующего вечера, чтобы полететь к Гале на крыльях любви. Вот я и прилетел.
— Какой ты сегодня славненький, - сказал Галя, пытаясь не давать мне пытаться ее поцеловать.
— Какой ты сегодня свеженький, хорошенький, - продолжала любимая и пришла в неописуемое волнение.
— А я был в бане, - сказал я и хотел добавить, что я очень-очень люблю Галю, но тут раздался стук в дверь.
Это оказались престарелые родители невесты, которые пригласили нас смотреть телевизор.
Программа была, как обычно, очень разнообразная и интересная, но я ее не запомнил. Что поделаешь - любовь! Потом я оделся и попрощался, обняв любимую. Взял с полки шапку и ступил правой ногой за дверь, держа шапку в руке. Потом я умильно оглянулся на крепкую дверь квартиры и помахал рукою в глазок-смотрелку от воров, в которую (это уже стало у наг традицией) смотрела, проводив меня, Галя. Потом я еще раз попрощался с Галей через смотрелку, послав ей воздушный поцелуй. Потом я надел шапку, потом я стал спускаться вниз по лестнице. Потом...
...О! Дальнейшее мое "потом" все, как в бреду. Да, как в бреду. Все дальнейшее мое погружено в смысловой химический туман. Помню, что вышел на улицу. Колебались огни, ездили машины, но все было погружено и окутано зеленым химическим туманом.
Слышались голоса:
— Химия-химия.
— Химичат все, химичат, подлюки.
— А чего химичить?
— Я вот к ним вчера прихожу и говорю: "Вы кончайте химичить".
— Малая химия.
— Большая химия.
— Бытовая химия.
Ка-ак в бреду! Тр-а-агическая история!
Помню, что лишь спустился по лестнице вниз, как опять пополз и поплыл этот проклятый химический запах, преследующий меня с перерывами уже вторые сутки.
Я заметался Я обнюхал стены и перила. Они пахли химией.
Я обнюхал руки - они пахли химией. Все-все пахло химией. Я снял шапку. Она воняла химией, она прямо вся лоснилась от химикаля. Господи Иисусе! Как в бреду. Был в домах, на улице, в залах и комнатах, видел каких-то людей, все пахло химией, все воняло химией, несло химией, тошнило от химии, промаслилось и обмусолилось химией. И прохожие кричали хором: "Химия! Хи-ми-я!" Я хотел умереть.
Но не умер. И, как видите, с ума еще не сошел. Вот рассказ пишу. Все, конечно, объяснилось, а то как же иначе.
...Уж и не помню, как и когда попал я наконец к Гале. По-видимому, была ночь, я разбудил не только ее, но и родителей, из чего Галя заключила, что я пьян.
— Ты пьян, - сказал она. - Ты мерзко пьян. Уйди.
— Нет, Галя, - сказал я, с трудом ворочая языком. -
Я попытаюсь тебе все объяснить.
И ослабевшей рукой пытался положить шапку на полку. Но не мог.
- Я тебе все объясню. Я умираю. Вот смотри. Вот - дуб. Он - живой, а я умираю. Химия.
И я, забравшись на стул, хотел показать рукой на дуб, все объяснить и умереть.
И что же я там вижу, на этой прекрасной длинной дубовой полке, принадлежащей моей любимой и ее родителям?
А то я там вижу, что там лежит опрокинутый флакон с надписью "Крысид", вокруг которого растеклась и застыла липкая лужа, источающая преследовавший меня мерзкий запах. О ужас! Кроме флакона, там валялся пустой коробок спичек и неизвестно почему тонкая книжица на украинском языке "Питания використання календарного часу на химийных пидприемствах".
