– Да что ты, с дуба на елку рухнул, ей–богу! Какой я алкоголик!
– Ты алкоголик, пьющий с товарищами. – Нестор на миг задумался. – А когда ты один, мы про тебя и вовсе ничего не знаем. Может, ты пьешь с укулеле?
– У меня и мысли такой не бывает – выпить, когда я один. Я о живой воде тогда даже не думаю!
– Мало ли, о чем ты не думаешь… Может, у тебя все на автомате. Может, когда ты один, ты сидишь на звездной пыли.
– Я? На пыли?
– Ну да. Чтобы не думать о живой воде и не считать себя алкоголиком.
– Да ты что говоришь такое?!
– Точно. Как я сразу не понял. Ты сидишь на звездной пыли. Поэтому и думаешь, что не алкоголик.
– Ты заболел, Нестор! Ты сбрендил!
– А что глаза так блестят? – Нестор качнулся в мою сторону. – Ты посмотри! Какая масляная поволока! Так блестят глаза эротоманов. Гусляр, ты – тайный эротоман.
Тьфу, черт! Вот такой плут, этот Нестор, вот такая бестия.
Поняв, что меня дурачат, я сбросил пар и улыбнулся. Да, я тайный эротоман, я сижу на звездной пыли, я алкоголик, я пузырь, толком не умеющий жевать вкуснейшую сыровяленую колбасу… Для тебя – все, что угодно, мой дорогой летописец.
Добив фляжку и сотворив охранное заклятие, мы отправились по палаткам со второй попытки добывать себе освежающий сон. Не забыв, разумеется, поманить его привадным наговором: «Сон – сила. Спорт – могила».
Холодная ночь на прудах прошла без происшествий – мрачный хрен не тронул нас. Хотя пространство вокруг продолжало жить какой–то своей, темной жизнью, полной птичьих голосов, посвистов, шорохов, внезапных передвижений воздуха и всплесков.
Встали рано и, как ни странно, довольно бодрыми. Небо было плотным, серым – чередуясь на лету, в нем шевелились то более грузные, то светлые, разреженные сгустки. За утренним чаем Князь настроил вещий глас в машине на местную волну, и духи–вещатели поведали последние новости. Сначала, правда, немного поморочили рекламой липецких лавок – «Мир обуви», «Империя сумок», «Царство хлопка». Для комплекта не хватало «Диктатуры метизов», «Халифата сладостей» и «Республики сыров», о чем я и сообщил стае.
– Тут другая фишка, Гусляр, – возразила Мать–Ольха. – Торговые марки наглядно демонстрируют доверие людей к словам и эксплуатируют таящиеся за словами смыслы. Например, «империя», «имперский» или «держава», «державный» – эти лексемы на уровне символического откликаются в нас парным дыханием отечества, вызывают ассоциацию с чем–то родным, надежным, незыблемым, подразумевают эстетическую взвешенность, ответственность и вытекающее отсюда качество. Колбаса «Имперская», водка «Царская», пельмени «Державные» – подобные продукты как бы априори безупречны, как бы по определению отвечают высочайшей пробе. Хотя в действительности могут и не отвечать. А вот про пиво «Либеральное», коньяк «Республиканский» или сосиски «Демократические» что–то не слышно. Потому что даже отвечай такой фабрикат за стоящие позади прилепленного к нему лейбла смыслы, он все равно оказался бы не востребован – рынку интересен массовый потребитель, а не маргиналы.
И только тут вещий глас разразился новостями. Прослушав донесения, Князь перестроился на другую волну. Потом на следующую. Везде было одно и то же.
«…Нараставшая в последние недели напряженность в регионе перешла в горячую фазу: китайские войска пересекли границу суверенной Монголии и по четырем направлениям двигаются к Урге…»
«…Духи Великого хурала требуют срочного созыва Комитета безопасности Содружества наций; одновременно оглашено обращение от имени Великого хурала к России с просьбой об оказании срочной военной помощи…»
«…Главный дух Франции публично осудил китайское вторжение; французские студенты, вооруженные бунчуками, громят посольство Китая в Париже…»
«…Организованное противодействие китайской агрессии со стороны регулярных монгольских туменов практически сломлено…»
«…Содружество наций, воздерживаясь от официальных заявлений в ожидании развития событий, объявило о созыве Комитета безопасности…»
«…Отдельные очаги сопротивления в районе Кобдо, Улясутая и на севере Монголии все еще сдерживают продвижение колонн захватчиков…»
«…Вашингтон объявил эмбарго на ввоз китайских игрушек, электроники и традиционных изделий из шелка, также введен запрет на перевод с территории Североамериканских Штатов в Китай валютных средств и их эквивалентов…»
«…Ожесточенные бои идут в самой Урге – в центре и в районе мясокомбината…»
«…Правозащитные организации Германии призывают немцев отказаться от посещения китайских ресторанов, китайских цирков и покупки для своих домашних питомцев кормов китайского производства…»
«…Китай в официальном заявлении предлагает правительствам стран–членов Содружества наций рассматривать свои действия как модерирование процесса естественного слияния Внутренней Монголии с Монголией внешней, который без участия китайских вооруженных сил принял бы взрывной, неуправляемый характер…»
«…Дворец Великого хурала в Урге обстреливают китайские танки – отбита третья попытка штурма…»
«…В связи с приграничным инцидентом, повлекшим гибель русского сторожевого дирижабля со всей командой, а также в соответствии с договором о добрососедстве и взаимовыручке, действующим между Россией и Монголией уже полвека, кочевая Русская империя объявила Пекину ультиматум: если в течение восемнадцати часов боевые действия не будут остановлены, китайские войска не удалены из Монголии и не отведены из Синьцзяна и от пограничных берегов Аргуни и Амура, Россия оставляет за собой право прокочевать от своих юго–восточных границ до Южно–Китайского моря…»
Вот такие вести.
«Войны бояться – в солдатики не играть», – говорил Князь и был, конечно, прав. Но ощутимое покалывание электрических разрядов, тут и там пробивавших сгустившуюся грозовую атмосферу, не могло остаться незамеченным и не взволновать нашу кровь. В новых обстоятельствах, прежде чем покинуть лагерь, нам требовалось напутствие Брахмана. Лавина сорвалась, сила ее была неудержима – все это чувствовали. Нарастающая мощь обрушившихся под уклон событий на ходу меняла конфигурацию мира – насколько это отразится на наших планах?
Брахман уединился за старой ветлой и, осуществляя связь с третьим небом, впал в состояние приема. Пока он внимал стихиям, пока ловил чутким и отлаженным инструментом познания эфирные трепеты и токи обжигающих энергий, Мать–Ольха с Нестором успели вымыть котелок и столовые приборы, мы с Князем и Одихмантием – удалить следы нашего присутствия в виде пустых консервных банок, одноразовых тарелок и прочей чепухи, а Рыбак впрок добыл из чернозема добрую жестянку червей.
Выси совсем помрачнели, и в них заворочался какой–то гул, будто за облаками катался на небесных ухабах далекий гром.
– Это Желтый Зверь, – сказал вернувшийся Брахман. – Это он выбил ключ–камень, державший гору. И гора рухнула. Но самого его уже там нет.
– И куда нам теперь? – моргнул Одихмантий с таким видом, будто был уверен, что его водят за нос, испытывая в нем силу и глубину позитивистской веры.
– Вперед. – Брахман махнул рукой в сторону, где, как мне казалось, располагался юг. – Я услышал его: он оставляет в тонких полях шлейф завихрений, как реактивный самолет – инверсионный след. Я нащупал пульсацию его жизни, но сознание его тускло – там пусто, войдя туда – слепнешь. Такое впечатление, словно он обрушил мир случайно и совершенно не осведомлен о своей миссии.
– Стыдно признаться, – со вздохом признался я, – но я тоже не осведомлен о своей миссии.
Исповедание мое стая обошла молчанием.
– И вот еще… – Брахман замялся, точно заново взвешивал на аптекарских весах недавние ощущения.
– Что? – Князь в нетерпении залил остатками кипятка из чайника угли костра, порыв ветра подхватил и вмиг унес взметнувшееся облако пара и пепла.
– Я услышал его. И, возможно, он услышал меня.
– Постой! – Нестор уже держал наготове Большую тетрадь. – А миссия–то в чем? Та, о которой он не осведомлен?
– Видишь ли… – Брахман запустил сверкнувший взгляд в хмурую даль. – Мир людей, как и всё на свете ставший для человека объектом исследования, относится к разряду тех вещей, изучение которых их, эти вещи, губит. Насколько невольно, настолько и неизбежно. Так ребенок ломает куклу, чтобы узнать, каким образом она говорит «мама». В нечто целое людей связывают общие иллюзии – именно на этой основе покоятся как великие, так и малые здания народов и цивилизаций. Они, эти связующие иллюзии, – главная драгоценность человеческих сообществ, обеспечивающая их долгосрочную устойчивость. Поэтому они не подлежат сомнению. В конце концов, именно устойчивость человеческих сообществ позволяет индивидам внутри них чувствовать свою приобщенность к чему–то многократно превосходящему значением и протяженностью их собственную жизнь. Без этой связи с призрачной вечностью человеку не устоять перед равнодушной мощью космического пузыря, перед холодом забвения, которым дышит Вселенная. Однако, влекомый своим порочным любопытством, человек сам лишает себя спасительной анестезии и отравляет собственное лекарство: исследуя эту спайку, эти цементирующие иллюзии, разлагая их, объясняя их природу и функцию, тем самым он развенчивает их, снимает покров сакральности, и фундамент его мира расползается, земля уходит из–под ног. В зоопарке реальности, где царят голая материя и рациональность, извлеченный из своей просторной, дремучей, дикой грезы, человек не живет. Мир людей, каким мы его знаем, умирает, точно препарированная в научных целях экзотическая птица. Не думаю, что Вседержителя это радует. В каком–то смысле, щелкая человека по носу, Желтый Зверь спасает человека, отправляя его обратно в лоно традиции. А мы…
