Девушка выбирает ожерелье уже почти полчаса. Стоит, склонившись над стеклом небогатой ювелирной витрины, сосредоточенная, как хирург.
За то время, что она выбирает, две женщины купили пару черных, с заклепками “конверсов” и винтажную футболку с Кортни Лав (Баррету даже жалко стало с ней расставаться). Мальчишке-подростку мать отказалась покупать раскрашенный из баллончика скейт. Мужчина (уже немолодой) в куртке “пилот” и шортах из обрезанных джинсов выразил озадаченное возмущение тем, что цены на темные очки начинаются с двухсот долларов.
Баррет не лезет к девушке с советами. В магазине у Лиз не принято стоят у покупателя над душой. Лиз в этом отношении строга. Ты приветствуешь нового покупателя, даешь понять, что готов при необходимости прийти на помощь, и оставляешь его в покое. Если, примерив вещь, покупатель спрашивает, идет ли она, отвечать надо вежливо, но честно. Никто не уходит из магазина с джинсами, слишком тесно обтягивающими задницу, форму которой лучше бы не выпячивать, или с футболкой, подчеркивающей болезненный цвет лица. Уинн, которую взяли на место Бет, пришлось поначалу учить не быть слишком предупредительной с покупателями.
Сейчас в магазине только Баррет и изучающая ожерелья девушка. Баррет складывает футболки. В свое время он с удивлением понял, что работа продавца состоит по сути из непрерывного складывания и перескладывания, от которого отвлекаешься, только чтобы здороваться с покупателями и принимать от них деньги. Баррет научился находить в этом занятии дзен-буддистское успокоение и даже повод для гордости: любую футболку он может сложить в идеальный квадрат меньше чем за десять секунд.
– Извините, что я так долго, – говорит девушка.
– Ничего, не торопитесь, – отвечает ей Баррет.
– Вы не посмотрите?
– Разумеется.
Баррет кладет на полку очередную безупречно сложенную футболку. Девушке лет двадцать, она высокая и хрупкая, выглядит не болезненной, но слишком бледной и нерешительной. Медно-рыжие волосы свободно свисают чуть ниже лопаток. В некрупных чертах веснушчатого лица – благоговение ангела кисти Фра Анжелико. В прежние годы, думает Баррет, на нее не обращали внимания, она была из тех девочек, над которыми в школе никто не издевается, но и не ухаживает, и теперь она еще не успела привыкнуть к вниманию, которым окружил ее взрослый мир, более падкий на красоту, когда та явлена в не самом обычном виде.
Баррет подходит к ювелирной витрине. На черном бархатном квадрате, который Баррет выдал ей с самого начала, она аккуратно разложила два ожерелья.
– Вот, остановилась на двух, – говорит она.
Одно ожерелье состоит из амулетов – серебряного Будды, турмалина, крошечной золотой подковы, второе – витой черный шелковый шнур, на котором подвешен неграненый алмаз, льдисто-сероватый, чуть крупнее фасолины.
– Если я скажу, что оба красивы, вам это, конечно, не слишком поможет, – говорит Баррет.
Девушка смеется, но потом внезапно умолкает, словно боится смехом оскорбить Баррета.
– Смешно, конечно, – говорит она. – Это же всего-навсего украшение.
– Да, но вам его носить, поэтому важно не ошибиться.
Она рассеянно кивает, рассматривая ожерелья.
– Если вам не подойдет то, которое вы купите, приходите, я поменяю его вам на другое, – говорит Баррет.
Девушка снова кивает.
– Я выхожу замуж, – говорит она.
Девушка поднимает на него взгляд. Глаза у нее стали темнее, влажнее и глубже.
– Вы ищете ожерелье, которое наденете на свадьбу?
– Ой, нет, что вы. На свадьбе я буду в белом платье и жемчугах его матери. – Помолчав, она добавляет: – Он из итальянской семьи.
То есть ее пугает неопределенность, она не знает, что произойдет, когда семья мужа заявит на нее свои права, как если бы она была стыдливой деревенской девушкой с маленьким приданым, которую выдают за сына феодала, переживающего не лучшие времена. Она воображает себя участницей шумных, вздорных трапез, во время которых мальчишки кидают объедки мастифам, а мужнина мать посредством язвительных взглядов выражает сомнения в ее способности родить здоровых наследников.
Девушка хочет выйти из магазина с ожерельем как с талисманом, с тем, про что сможет сказать: я выбрала его сама, и жених мой тут ни при чем. В ожерелье квинтэссенция ее самости, личного пространства, куда нельзя вторгаться.
– Ладно, давайте так: я закрою глаза и ткну пальцем в одно из двух. Выбор будет зависеть от того, обрадуетесь вы моему попаданию или пожалеете, что я не показал на другое.
Девушка робко улыбается.
– Давайте, – говорит она.
Баррет закрывает глаза. Его слепой выбор выпадает на ожерелье с талисманами.
– Ох, – вырывается у девушки.
– Вы хотели другое.
– Да, наверно, другое.
– Тогда берите его.
Она осторожно поднимает с бархата шелковый шнур с ледяным асимметричным алмазом. Надевает на шею, чуть повозившись, справляется с застежкой.
– Выглядит отлично, – говорит Баррет.
Девушка смотрится в маленькое овальное зеркало на ювелирной витрине. То, что она там видит, ей нравится.
– Красивое, – говорит она.
Баррету хочется сказать: “Не выходи за него”. Сейчас ты его любишь, наверно, он восхитителен в постели, но понимаешь при этом, хотя и не можешь сформулировать даже для самой себя, что ты будешь незаконно присвоена, поселишься в мире, где тебе будут не рады, но ты все равно будешь благодарна ему за знаки внимания, потому что слишком недолго успела проходить в незамужних красотках. Потом благодарность сойдет на нет, но ты продолжишь ездить на воскресные обеды в Джерси, где тебя будут только терпеть, пока наконец он не встанет на сторону родных, не пожалеет, что пошел против их воли, не примется недоумевать, как его угораздило жениться на тебе, а не на остроумной итальянской девушке с большой грудью – не на той, кого присмотрела для него мать. Он – подданный своей матери, возможно, сейчас он тебя любит, но со временем он растеряет интерес к тебе и начнет составлять список твоих недостатков, печалиться и негодовать, перебирая в уме твои преступления, о которых ты даже не подозреваешь.
Но вместо всего этого Баррет говорит:
– Ага, красивое. Значит, выбор сделан?
– Да. Наконец. Спасибо вам за терпение.
– Ну так и выбор непростой. Наличные или карточка?
Из тонкого зеленого бумажника она достает “мастеркард”. Он прокатывает карточку, она ставит подпись.
– Упаковать? – спрашивает Баррет.
– Нет, спасибо. Я прямо сейчас надену.
– Желаю удачи, – говорит он.
Она вопросительно смотрит на него.
– Так принято, – объясняет Баррет. – Жениха на свадьбе поздравляют, а невесте желают удачи.
– Я этого не знала.
Возникает пауза. На мгновение кажется, что это она и Баррет собираются пожениться.
– Спасибо, – говорит она и выходит из магазина.
Баррет снова принимается складывать футболки.
Лиз появляется на час позже, чем должна была. Она как будто сама не своя, но у Баррета нет версий того, что могло бы означать выражение лица, какого он раньше никогда у нее не видел. Хладнокровно-ошарашенное – единственное определение, какое приходит ему в голову.
– У тебя тут все в порядке? – спрашивает она.
– В полном, – отвечает он.
Лиз снимает куртку и идет повесить ее в подсобку. Вернувшись, становится за прилавок и принимается проверять ленту кассового аппарата, как могла бы считать ложечки после ужина старая дева, содержательница пансиона.
– А с тобой все в порядке? – спрашивает Баррет.
Она задумывается и отвечает не сразу.
– Я была на новой квартире. С Тайлером, – говорит она.
Баррет отходит поправить скейтборды, висящие на задней стене.
– Доски, наверно, больше заказывать не будем, – говорит Лиз.
– Мне они нравятся. И их покупают. Иногда.
– А мне в последнее время они кажутся… как за уши притянутыми, – говорит Лиз. – Как будто мы продаем их для того, чтобы выглядеть помоднее.
– Понял.
– А что касается Тайлера, то я не смогла с ним поговорить, поддержать его, как это сделал бы любой другой.
– Ты побыла с ним. А это-то ему и было нужнее всего.
– Я никогда не хотела стать одной из тех женщин, – говорит Лиз.
– Прости?
– Одной из тех женщин, которые умеют по-матерински утешить и что там еще.
– Нет, ты не такая. И это лишний повод тебя полюбить.
– В пятнадцать лет я побила отца, – говорит она.
– Правда?
– За то, что он руки распускал. Я тебе не рассказывала?
– Нет. Ты вообще о семье почти не говоришь. Ну да, про сестру ты в конце концов рассказала, но для этого понадобились Новый год, наркотики, чудеса…
– Ну, это был не тот случай, смертоубийство, туда-сюда, чтобы полицию звать, – говорит она. – Просто выходил из себя и лупил нас – мать, меня и сестру.
Лиз замолкает и продолжает только некоторое время спустя.
– Долгое время это казалось… не знаю… естественной составляющей нашей жизни. Одним из ее обстоятельств. Но как-то вечером сестра пришла домой очень поздно. Ей тогда тринадцать было. Она встречалась с парнем из колледжа. Для нее это было ужасно важно. Она всегда была скромной милой девочкой, а тут перешла в девятый класс и вдруг закрутила с невероятным красавцем. Короче, она поздно пришла домой, и отец взъелся сначала за это, а потом стал обвинять, что они с этим парнем занимаются сексом. С этим, как отец выражался, уголовником.
