— Ну и напрасно, — заметил Рыбников. — По такой жаре клева не будет. Что конкретно говорили работодатели, позвольте узнать? Мне же надо как-то ориентироваться…
— Сориентируешься, — дернул подбородком главный редактор. — Тут ты мастак, Рыбников. У тебя не нос, а компас. Н-да… Конкретно сказали, что, пока англичане впрягутся в «Вестник», полгода пройдет, не меньше. Вот тогда, если я с ними не сработаюсь, проводят на заслуженный отдых. С фанфарами, иху маму… А я не хочу дожидаться фанфар. Рыбалка и огород — больше мне от этой жизни ничего не надо.
— Полностью с вами согласен, — быстро сказал Рыбников.
— Согласен? — главный редактор удивился. — А зачем тогда приехал?
— Я же сказал — вопросы по номеру. Сначала прочтите небольшую статью. Если будем печатать, то надо ставить немедленно. Иначе… Сами знаете, Виталий Витальевич, чем дольше статья лежит в редакции, тем больше о ней знают в городе. А уходить, если уж вам так загорелось, надо красиво, громко хлопнув дверью и даже, по возможности, прищемив кому-нибудь хвост. Давайте, шеф, хлопнем вместе!
И Рыбников протянул главному серую пластиковую папку.
— Ты читал статью? — повернулся главный редактор к Шестову. — Что посоветуешь?
— Надо печатать, — сказал Гриша. — Тут Николай Павлович прав: если вы хотите уйти — лучшего способа хлопнуть дверью еще долго не представится.
— Ладно, — решился редактор. — Посмотрим, в какую авантюру вы меня втягиваете. Проходите пока… Петрович! Я почитаю, а ты слетай к Анне Ивановне, помоги чай накрыть.
Рыбников осторожно улыбнулся Шестову и подмигнул. Потом они успели чинно обойти большой участок, полюбоваться голубыми астрами, похожими на пучки лучей, успели испить чаю в беседке с вялыми от жары граммофончиками, отведать рыбного пирога Анны Ивановны, навестить суку Матильду, которая виновато облизывала трех толстых слепых щенков внеплановой вязки и неизвестной породы, успели посмотреть семейные фотографии и даже рассказать скучающей на даче старушке все столичные театральные сплетни, какие знали, потому что Анна Ивановна, бывшая балерина, других сплетен не слушала.
Да, почти час они томились на даче, а Виталий Витальевич, поднявшись в мансарду, где у него был кабинет и библиотека, все читал статью неизвестного ядерщика из Удомли, подписанную странным именем — Радий Тверской.
Рыбников исподтишка уже поглядывал на часы, прикидывая, как поздно они вернутся в редакцию. Придется самому идти в производственный цех, собачиться с его начальником или со сменным мастером, горлопаном и пьяницей, из-за срыва графика. Если, конечно, главный редактор благословит публикацию статьи. Ведь номинально, до выхода номера в свет, Виталий Витальевич несет полную ответственность за газету, хоть и отправил по инстанции прошение об отставке.
Впрочем, Рыбников был настроен напечатать статью и без редакторского благословения. Это, правда, грозило неприятными объяснениями за самоуправство — с работодателями в первую очередь. Тем не менее Рыбников решил рискнуть и мысленно перебирал достойные варианты будущих объяснений.
Наконец из мансарды спустился на грешную землю Виталий Витальевич и протянул знакомую папку. Рыбников нетерпеливо раскрыл ее и прочитал на полях статьи косые буковки: «Г. Рыбников! В текущий номер». Число и витиеватая роспись главного…
— Я там кое-что поправил, — сказал главный редактор довольно сумрачно. — И «врезик» написал на страничку. Больше в текст не лезь, Рыбников. Слышишь? Не лезь! А то специально задержусь на пару дней в должности и выгоню!
— Не выгоните, — нахально сказал первый заместитель.
— Я ответственный кадр. Как раньше выражались — номенклатура. А за смелость, Виталий Витальевич, низкий поклон! Думается, мы уроним на голову обывателю хорошую бомбу.
— Дурень, — вздохнул редактор. — Сорок лет, а все пацан. И меня до сих пор боишься. Вот и Шестова приволок, чтобы прикрыться в случае чего… Ну а ты, Григорий, зачем с ним потащился? Конец недели, сам холостой, время подумать о приятном уик-энде… С какой-нибудь Марусечкой сговориться! А ты катаешься по дачам старых хрычей.
— Я приехал для усиления огневой поддержки, — сказал Гриша. — Должен был рассказать о радиофобии в Тверской области.
— А то я о ней не знаю, — вздохнул главный. — Не все время кисну в кабинете да на даче… Ладно. Валите в редакцию. Производственникам скажите, что виноват в задержке главный, — долго, мол, статью мариновал.
Через Минуту, пожав сухую крепкую руку редактора, поцеловав сморщенную лапку редакторши, они уже выкатывались из ворот дачного поселка. Гриша поневоле оглянулся. Старики еще стояли в калитке, и под солнцем, заметно склонившимся к закату, их головы белели, как два сиротливых одуванчика.
— Гони, Петрович, гони во все лопатки! — скомандовал Рыбников, доставая из папки редакторский «врезик».
Он пробежал взглядом бледную машинописную страничку и протянул листок Грише.
«Мы редко задумываемся, — прочитал Шестов, — до чего же хрупкий мир окружает нас… Много лет назад в России вышел роман „Страна заката“ норвежца Кнута Фалдбаккена. Герои романа, отчаявшись выжить в гигантском городе, сотрясаемом экологическими и социальными катаклизмами, переселились вместе с детьми на такую же гигантскую мусорную свалку. Здесь, среди отбросов и дерьма цивилизации, они постепенно возвращают навыки выживания в примитивной, почти первобытной среде — без машин, коммунальных удобств и общественных институтов. Прессы у романа почти не было. Слишком далекой, не задевающей нашего читателя угрозой казалось всем нам исследованное в антиутопии Фалдбаккена одряхление и вырождение человеческого сообщества в условиях перепроизводства. Мы в те годы только строили, вернее сказать, делали вид, что строим общество изобилия с условным названием „развитой социализм“.
Мне почему-то врезался в память этот роман, настолько врезался, что и теперь, спустя четверть века, я помню, как видите, его название, автора и фабулу. Меня, вероятно, тогда потрясла пророческая картина исхода человечества на свалку, исхода, логически завершающего историю мировой цивилизации. Ведь мы воспитывались на вере в другой исход, не менее химерический.
Прочитав статью о Тверской атомной станции, я поневоле подумал о романе Фалдбаккена. Еще одной ядерной катастрофы Россия не выдержит. Оставшиеся в живых обретут в качестве жизненного пространства бесконечную свалку, ибо ядерная катастрофа усугубит и переведет в качественно иную плоскость все нынешние экологические микрокатастрофы. Таким образом, не ожирение от изобилия, как в романе „Страна заката“, толкнет нас на свалку, не разочарование во всех духовных ценностях, но амбициозность обанкротившихся чиновных институтов, звериное бескультурье и рабская зависимость от иноземных энергетических программ. Господи, да вразуми думающих!»
— Все бы ничего, — вздохнул Гриша, возвращая редакторский «врезик», — но к чему это пижонство на старости лет? Небось всю библиотеку перекопал, разыскивая этого самого… Баккена.
— Не гони желчь, — сказал Рыбников. — У старика чудовищная память. Он Блока наизусть знает. Ты ведь не попадал с ним на междусобойчики в узком кругу… Как примет на грудь маленько, так «Скифов» читает. Вот ты можешь что-ни-будь вспомнить из Блока?
— А как же, — самоуверенно сказал Шестов. — Ну, например… «Да, скифы мы, да, азиаты мы!» «И вечный бой, покой нам только снится!» По-моему, дешевая романтика, сопли-вопли.
— Из Блока ты помнишь две строчки, — усмехнулся Рыбников. — А из Пушкина — четыре. А то и все шесть!
— Можно подумать, Николай Павлович, ты больше помнишь! — фыркнул Гриша.
— Больше, — кивнул Рыбников. — Я помню стихотворение про памятник нерукотворный. А вообще, мы с тобой не виноваты. Это клятая компьютеризация виновата. Машина помнит многое, на что человеку не нужно рвать мозги. Когда-нибудь человек разучится читать, писать и думать. К этому вынуждают все условия эволюции хомо сапиенса как вида.
— Да! — переключился Шестов. — Почему ты не сказал шефу, что собираешься начинать кампанию в защиту «Вестника»?
— Потому что собираюсь защищать «Вестник», а не шефа персонально, — сухо сказал Рыбников. — Виталий Витальевич — отыгравший форвард. В любом случае ему пора активно ковыряться в огороде. Наступают суровые дни, и старик будет нам только мешать. Нужны новые здоровые силы, не затурканные разнообразными комплексами.
— Какими, например? — поинтересовался Гриша.
— Комплексом неполноценности, например, — отрезал Рыбников. — Вины и двоемыслия… Виталий Витальевич не может простить до сих пор Горбачеву, что тот содействовал разгону компартии.
— А совесть? Тоже комплекс?
— Смотря какая совесть…
