— Как поправитесь, еще побеседуем.
Он повел рукой, чтоб пациентка ложилась в постель, а сам вышел. Тацуру легла. Глядя на заждавшийся побелки потолок, она задумалась: чего хотел участковый — зла или добра? Кажется, ни того ни другого. Или и того и другого. По потолку шла длинная тонкая трещина, кое-где известка отслаивалась. Что он сделает с ней после беседы?
Откуда он вообще взялся? Из тех ли он участковых, что разъясняют жильцам: «Немедленно сообщайте, если заметили подозрительную личность или незнакомца»? Значит, вчера доктор и сестра, сделав ей укол со снотворным, доложили обо всем в отделение. Она — подозрительная личность. Поэтому в ее палате никого больше нет. Подозрительные личности угрожают безопасности нормальных людей.
Вошла молоденькая медсестра с тележкой, из угла палаты она притащила железную стойку для капельницы, с тележки взяла пузырек с лекарством, шагнула к ногам койки, постояла пару секунд, распахнув глаза, затем снова взглянула на пузырек. С величайшим усердием она снова и снова колола Тацуру руку, пока наконец не отыскала вену. Через два часа лекарство в капельнице закончилось, Тацуру переползла к ногам койки и увидела там табличку: Фамилия, имя:? Пол: Ж, Возраст:? Прописка:? Заболевание: острый гастроэнтерит.
Весьма подозрительная пациентка. Взять ее под наблюдение. Был ли у участкового пистолет? Если подозрительная личность вдруг выскочит за дверь и ринется бежать по коридору — уложит ее пуля на гладкий бетонный пол с мозаикой? Коридор в длину семь-восемь метров, это она поняла по звукам, с которыми катилась тележка молоденькой медсестры. А как быть с туалетом? Для этого под кроватью стоит утка. Нет. в утку ей непривычно, нужно идти в туалет. Привычно, непривычно, а никто не спрашивает.
У подозрительной личности даже самые невинные надобности выглядят подозрительно. Тацуру посмотрела в окно, по высоте белого тополя поняла, что ее палата на втором этаже.
Осторожно слезла с койки, разыскивая глазами босоножки. Верх у них был самодельный, из белой ткани, а подошву заказали сапожнику из резиновой покрышки, поэтому ходить в них получалось совсем бесшумно. Но теперь босоножки исчезли. Если у подозрительной пациентки нет обуви, ее проще держать под надзором.
Она встряхнула комок прокисшего платья, выскочила из больничной пижамы, переоделась и снова пощупала деньги в сумке.
Труднее всего будет беззвучно раскрыть окно, труднее даже, чем прыгнуть на тополь и спуститься по нему вниз — маленькие ножки Тацуру были чуть вывернуты внутрь и плохо годились для ходьбы, зато лазать по деревьям с ними было легко. У сельского комитета Сиронами для ребятни поставили четыре деревянных столба, и Тацуру забиралась по ним быстрее мальчишек. Здание больницы было старым, дерево давно рассохлось, если открыть окно — рама затрещит на всю больницу.
Но это окно с облупленной краской — единственный выход наружу, единственный путь к Ятоу, к Дахаю и Эрхаю. Она тихонько простучала шов между окном и рамой, чтобы оно немного отошло от переплета. Потом забралась на прикроватную тумбочку, уперлась руками в оконную ручку и с силой потянула вверх, сдерживая рывок весом своего тела, глуша в нем звук. Окно открылось. Треск показался ей оглушительным, как раскат грома. Оглянулась назад: дверь в палату по-прежнему закрыта. За дверью тихо. Может, окно открылось совсем беззвучно. Ногами она уже ступила на кирпичный подоконник. Еще шаг — и окажется на том белом тополе.
Допрыгнет ли? Прочные у него ветки? Некогда размышлять, даже если это прыжок в лапы смерти, все равно надо прыгать.
Тацуру соскользнула с дерева и увидела женщину в белом переднике с двумя большими ведрами на шесте. Когда она пробежала мимо, женщина отпрянула назад, расплескав из ведер помои. Она отскочила, потому что испугалась меня, думала на бегу Тацуру. Оказывается, обычные люди боятся подозрительных личностей. Наверное, та женщина приняла меня за сумасшедшую.
Тацуру бежала под дождем, не разбирая дороги. Главное — подальше от этой больницы. У обочины выстроилась вереница колясок, сквозь щели тентов рикши глазели на спешившую мимо женщину, простоволосую и босую, и никто не осмелился предложить ей свою коляску.
В темной лавке горела керосиновая лампа. Тацуру шагнула внутрь, хозяин за конторкой выпрямил спину и что-то сказал, она не поняла. Вежливыми словами и невежливым взглядом он давал понять, что не держит ее за обычного человека. Тацуру попросила бумагу и ручку. Перед ней положили и бумагу, и ручку. Она написала название их городка на южном берегу Янцзы. Хозяин лавки покачал головой. Добавила: «Я еду». Лавочник разменял шестой десяток, но никогда еще не случалось у него такой странной беседы. Он снова покачал головой.
Гостья ткнула пальцем в слоеную лепешку на прилавке. Лавочник сделал, как просят: достал лепешку, обернул ее в конверт из газетной бумаги, а когда поднял голову, на прилавке лежала раскисшая бумажка в пять юаней. Он отсчитал из жестяного ящичка целую стопку банкнот, больших и маленьких, и по одной сложил перед Тацуру, провожая каждую непонятным словом. Тацуру догадалась, что лавочник отсчитывает сдачу. На одной банкноте была нарисована двойка, на двух единица, и еще оставалась целая груда мелких бумажек с самыми разными цифрами. Посчитала: лепешка стоит пять фэней. Значит, не такое и маленькое у нее богатство.
Тацуру подумала, что теперь-то лавочник согласится ответить на вопрос, ведь она купила его товар. Показала пальцем на название того города и тут же ткнула в иероглифы «я еду». Лавочник снова покачал головой, но потом задрал лицо вверх и что-то громко крикнул. Тацуру услышала, как сверху раздался ответ. В потолке появилась дыра, оттуда высунулось юное лицо, его хозяин сказал лавочнику пару непонятных слов, потом повернулся к Тацуру: тот город очень далеко, надо ехать на пароходе! И дыра в потолке закрылась.
Лавочник повторил: ехать на пароходе! Теперь он говорил немного понятнее, на второй раз Тацуру уже усердно ему кивала.
Она подумала: но мы-то с арбузами сюда не на пароходе приехали, это точно. Написала на бумаге: «Поезд?» Лавочник громко посовещался с парнем на потолке, в конце концов решили, что поезд тоже подойдет.
Лавочник поймал для Тацуру рикшу. Через полчаса коляска остановилась у входа на вокзал. Тацуру посчитала: большая слоеная лепешка стоит пять фэней, в день рикша должен зарабатывать на двадцать таких лепешек, значит, прилично будет наградить его так, чтоб хватило на десять лепешек. И впрямь, получив от нее три цзяо, рикша заулыбался во весь свой кривозубый рот.
Когда Тацуру затолкала бумажки, большие и маленькие, в окошко билетной кассы, женский голос сказал оттуда, что денег не хватает.
Она решила, что неправильно поняла, прижалась лицом к окошку; так было видно половину кассиршиной щеки и кусок шеи и казалось, что теперь все мигом встанет на свои места.
— Покупать будете? Не будете, так отходите, пропустите следующего.
— Я буду! — впервые ее голос, выговаривая китайские слова, звучал так грубо.
— Денег не хватает! — лицо кассирши показалось в окошке целиком, но теперь повернутое набок.
— Чего это?! — крикнула Тацуру. Голос ее сделался еще резче, «чего» превратилось в «че» — этому слову она хорошо выучилась у Чжанов. На самом деле Тацуру хотела спросить: почему я не могу поехать домой?! Почему не могу вернуться к своей дочери, к сыновьям?! Почему грудь налилась, будто вот-вот лопнет, а дети мои плачут от голода?
Невысказанные слова наполняли голос Тацуру взрывной силой, дикой и безрассудной. Она должна вернуться в Мааньшань, должна раздобыть билет на поезд во что бы то ни стало.
— Чего это?! — повернутое лицо кассирши исчезло из окошка. Дверца кассы щелкнула и раскрылась настежь, женщина, чинно восседавшая внутри, махнула рукой в сторону очереди: — А ты спроси вон у людей! Половины денег не хватает! Читать не умеешь? Цены на билеты государство устанавливает! Ты что, иностранка?! — пока она говорила, толпа зевак росла на глазах. И расстояние между ними и Тацуру тоже росло: все заметили ее босые ноги, грязные растрепанные лохмы, платье, вымоченное сначала в арбузном соке, а потом в дождевой воде.
