Так началось безмолвное детоубийство…
Чья-то рука затащила ее в туалет. Рука Чжу Сяохуань, румяная, как ее хозяйка, и тоже с ямочками. Сяохуань что-то болтала, Тацуру не слушала, только смотрела на румяные улыбчивые руки, как они наливают горячую воду из бадьи в корыто. Потом все пошло наперекосяк, Сяохуань как ни в чем не бывало завела разговор про Ятоу: «Как придет, ты ее хорошенько похвали, ага? По всем предметам пятерки, а учитель рядом с пятеркой еще и звездочку рисует… Вот только по рукоделию плохо дело, велено было кошку из бумаги вырезать, так она пришла домой и меня усадила вырезать!» Рассказывая, Сяохуань окунула люфу в горячую мыльную воду и принялась изо всех сил растирать спину Тацуру, так что ее закачало из стороны в сторону и она едва держалась в корыте даже сидя. Казалось, от мочалки Сяохуань на спине вздуваются волдыри, но то была дивная, приятная боль.
«А знаешь, Дахай какой негодник? — Сяохуань даже запыхалась от натуги. — Негодник так негодник… выучился со своей пиписькой играть… Беру их на улицу, Эрхай как увидит, что у соседей креветки сушатся… Вот постреленок, хвать — и в рот! Скажи на милость, откуда знает, что они съедобные? Помню, ты когда их носила, очень на креветки налегала. Ну не чудо, а? Знает, какая у мамки еда любимая…»
Тацуру вдруг ни с того ни с сего ответила, что ребенком тоже любила сушеные креветки, которые делала бабушка.
Странно — зачем ей было заговаривать с Сяохуань? Бель она почти придумала, как уйдет из жизни и заберет с собой детей! Тем временем Сяохуань вытащила ее из корыта и плеснула грязную воду прямо на пол туалета; прищелкнула языком, усмехнулась: «Вот жалость, такой водой можно бы пару му земли удобрить!» Тацуру посмотрела на слой серой грязи на полу и тоже невольно улыбнулась. Совсем странно — зачем ей вдруг улыбаться? Разве не она сейчас решала, как устроить, чтобы дети без толики страха и боли отправились за ней, словно настоящие жители Сиронами?
Сяохуань вдруг о чем-то вспомнила, бросила Тацуру и выскочила из туалета, хлопнув обитой жестью дверью, — дверь радостно отозвалась, словно огромный гонг. Скоро гонг снова зазвенел: Сяохуань принесла красный полотняный мешочек, развязала — а там зубик на красном шнурке. У Ятоу выпал первый молочный зуб. Ятоу хотела дождаться тетю, чтоб вместе забросить его на черепичную крышу — тогда новые зубы вырастут ровными и красивыми. Тацуру тронула зубик, бог знает сколько раз кусавший ее сосок, и поняла, что ничего не выйдет: верно, не по силам ей красиво уйти из жизни и увести за собой детей.
В тот вечер, когда гости ушли, а Чжан Цзянь отправился на завод в ночную смену, Ятоу тихонько прокралась в маленькую комнату.
— Тетя!
— Аи.
— У тебя есть химицу [57]?
Тацуру не отвечала, Ятоу залезла на кровать и уселась на ее скрещенные ноги.
— Тетя, ты ездила жениться? — семилетняя Ятоу глядела на нее в упор.
— М-м?
— Жениться?
— Иие [58].
Ятоу выдохнула. Тацуру спросила, кто ей такое сказал, но Ятоу уже перескочила на другую тему:
— Тетя, выходи лучше за моего классного руководителя.
Тацуру рассмеялась. И это было неожиданно — не думала, что сможет еще вот так хихикать.
— Классный руководитель у нас — субарасии нээ [59]!
Тацуру спросила, чем же так хорош этот классный руководитель.
— Шанхайскими ирисками угощает!
Обняв дочь, Тацуру закачалась вперед-назад, словно деревянная лошадка на карусели: Ятоу — голова, она — хвост.
— А еще, тетя, у нашего классного руководителя ручка красивая.
Тацуру крепко прижала к себе Ятоу. Была полночь. По плану и она, и дети уже должны быть мертвы. Сгребла дочь в охапку, подумала: как хорошо — если б мы умерли, не слыхать мне от Ятоу таких потешных слов. Девочка, оказывается, ищет ей жениха. Семилетняя сваха. Ятоу задрала лицо вверх, сладко улыбнулась беззубым ртом, и у Тацуру, женщины деревни Сиронами, совсем угасло желание умирать.
Через месяц с небольшим Сяохуань сказала, что сегодня в гости придет классный руководитель Ятоу. Тацуру открыла дверь и чуть не прыснула со смеху: оказалось, жених, которого ей сосватали, — девица с длинной косой. Сама Ятоу, светясь от гордости за свое доброе дело, поглядывала то на учительницу, которую усадили в большой комнате у кровати, то на Тацуру. Когда гостья ушла, Ятоу спросила, согласна ли тетя выйти за классного руководителя, и тогда уж Тацуру свалилась на кровать и расхохоталась, колотя по ней руками и ногами.
В очередное воскресенье Сяохуань последней вылезла из постели, умылась, причесалась, взяла детей и отправилась на улицу. Сказала, что поведет их кататься на лодке, собирать чилим, но Чжан Цзянь понял: жена хочет оставить его на несколько часов вдвоем с Дохэ, чтобы никто не мешал.
Дверь на кухню была прикрыта, оттуда слышалось сердитое шипение утюга, ложившегося на смоченную крахмалом одежду. Следом из кухни выплывал сладковатый запах рисового крахмала, разведенного в душистой воде. Чжан Цзянь толкнул дверь — Дохэ смотрела на него из-за белого облака пара. Стоял конец октября, широкие рукава рубашки она закатала, подвязав тесемками на плечах, и руки оказались почти голыми. Эти руки так и не округлились. Наверное, Дохэ никогда уже не станет прежней: гладкой, белокожей, ребячливой.
— Я за крупой. Купить чего по дороге? — говоря, Чжан Цзянь как всегда завесил глаза веками. Тацуру глядела на него удивленно: когда это Чжан Цзянь научился спрашивать у женщины указаний? И ни разу не бывало, чтобы она просила домочадцев «купить чего по дороге». Иногда Сяохуань тащила ее с собой по магазинам. Уходили из дома с пустыми руками, с пустыми руками и возвращались, а шли за тем только, чтобы перещупать весь шелк и хлопок на прилавке, приложить к себе, покрутиться перед зеркалом, порассуждать, который купим, как деньги появятся. Да и разговоры эти Сяохуань вела со своим отражением в зеркале: красный? Это финиково-красный, на готовой-то одежде он не будет так бесстыже смотреться, ага? Сколько лет я еще смогу в красном ходить? Год-два, не больше. Накопим пять юаней, приду и куплю. Пятерки, поди, много будет? Четырех с мелочью за глаза хватит. Тацуру она тоже тащила к зеркалу, набрасывала на нее то один кусок, то другой: синий — что надо, смотри, до чего узор тонкий, на стеганку юаня четыре хватит? Ничего, понемногу накопим. Накопить денег было главной заботой Чжанов. Скопив денег, можно и бабку с дедом из Цзямусы перевезти. Старшая сноха Чжанов, та, что была военным врачом, в прошлом году снова вышла замуж и не могла дальше жить с родителями первого мужа. Но чтобы достать старикам билеты на поезд, нужно накопить денег.
Тацуру покачала головой и снова взялась за утюг. Краем глаза она следила за силуэтом Чжан Цзяня в заношенной до белизны синей спецовке: он неловко потоптался на месте, развернулся и ушел. Лавка с зерном была в десяти минутах ходьбы, Чжан Цзянь на велосипеде за пять минут обернулся туда-обратно. Ссыпал крупу в деревянный ящик у печки и достал из кармана бумажный конвертик, длинные грубые пальцы неуклюже подпрыгивали от смущения.
— Вот… Это тебе.
Дохэ развернула конвертик, внутри лежала пара леденцов в разноцветных блестящих фантиках из целлофана. Длинные пальцы дернулись и спрятались в кулак, с такой досадой, словно их опозорили. Тацуру держала горячий утюг, и ей показалось, что Чжан Цзянь обжегся. Мигом убрала утюг, шагнула к нему, взяла за руку.
— Ничего, — сказал Чжан Цзянь, хотя кончик пальца и правда обжегся.
Она поднесла его руку к глазам. Никогда еще как следует не рассматривала руки этого мужчины. Ладонь с толстыми мозолями, крупные суставы, крепкие ровные ногти. Большие, солидные и немножко глупые руки.
Чжан Цзянь вдруг прижал ее к себе. Сяохуань правду говорила — это лучшая дорога к миру. Обида Дохэ наконец вырвалась наружу, обнял — и она разрыдалась, да так, что ни слов, ни голоса — одни слезы. Сяохуань говорила: ты хочешь ее, и это лучшее утешение. Он утешил Дохэ несколько раз подряд. Жена взяла на себя заботу погулять с детьми, чтобы он побыл несколько часов наедине с Дохэ. Сяохуань так расстаралась, нельзя ее подвести.
