Во дворе на Кутузовском не было никаких признаков угрозы, но, входя в подъезд, Дина чувствовала обречённость и страх. Квартирная дверь оказалась не заперта. В прихожей пахло мочой и окурками. Внук Сталинского лауреата лежал на дубово-кожаном диване, запрокинув лицо, с чёрной запёкшейся дырой вместо кадыка.
Она ушла в ванную комнату, разделась догола, встала под душ и заплакала.
Потом, не вытираясь, отыскала в спальне и надела на мокрое тело новое кружевное платье, а поверх него натянула своё короткое полудетское пальто. Прежде чем уйти, напоила растение водой из-под крана и поставила вместе с горшочком в пластиковую сумку, чтобы унести с собой. Если бы хозяин не был мёртв, он бы расслышал, как Дина сказала ему шёпотом: «Прощайте».
Очень быстро, почти бегом она прошла два квартала, запах угрозы усиливался ощущением какой-то невыносимой срочности: когда «спастись» означает «успеть», но никто не подскажет – куда.
На растерянный взмах руки остановился пожилой таксист. Дина села на заднее сиденье, нащупывая деньги в кармане пальто. «Куда едем?» – «Мне просто надо уехать отсюда». Шофёр кивнул и примолк. Его затылок выглядел как символ мужской надёжности.
Возможно, это был безошибочный выбор – вообще не делать выбора, довериться предпочтениям первого встречного, случайным колёсам, фатальности как таковой. В сущности, не имеет значения, та или другая сила вынесла их такси на Бульварное кольцо и в темпе неторопливой автомобильной прогулки повела по Чистопрудному бульвару, где чудная пассажирка, до сих пор глядевшая безучастно в окно, неожиданно вскрикнула: «Стойте! Я здесь выйду!..»
Она не верила сама себе. Хотя знала точно, что не могла ошибиться: это лицо, мелькнувшее среди прохожих, в уличном конвейере, эту коротко стриженую лёгкую седину она бы выхватила взглядом из любой толпы за одну секунду.
Теперь она шла по бульвару позади своего пешего всадника, стараясь двигаться как можно медленней. Несмотря на это, дистанция между ними всё сокращалась, будто утекала в воронку её взгляда; либо идущий впереди сам начал замедлять шаги, спиной почуяв натяжение и набираясь решимости, чтобы оглянуться. Кажется, продлись эта неподвижная погоня ещё полминуты – они столкнутся головами.
Но они остановились одновременно.
Арсений обернулся и страшно побледнел. Он понимал, что рано или поздно это случится, но всё ещё не был готов. Перед ним стояла женщина, чьё лицо он с детства помнил наизусть и каждый день видел на фамильном портрете, та, что являлась к его отцу незадолго до смерти.
Потом он признается, что ни разу в жизни его не настигал такой ужас, как в тот момент.
Смотрела она прямо на него и не собиралась уходить.
Глава четырнадцатая БЕГСТВО В ЕГИПЕТ
Самое примечательное в этом бегстве то, что мир, куда она устремилась, был ещё совершенно безлюдным. Но она и вправду ни в ком не нуждалась! Разъярённые ангелы кинулись в погоню и гдето у Красного моря беглянку догнали. Догнали, чтобы уже отпустить навсегда – на все четыре беспризорные стороны. Но сначала они вырвали из неё клятву: никогда, никогда, даже во сне и в бреду, с её языка не сорвутся звуки трёх сокровенных имён (мы-то знаем теперь, что это за имена).
Я не верил в происходящее. Не верил, что такая встреча в принципе возможна, и поначалу не собирался о ней писать: мистика не мой жанр. Живое обстоятельство проникает на страницу текста, лишь продравшись через мнимость и безбожную тиранию авторского вкуса. Вымысел уступает хронике в степенях блестящей банальности. Исходный факт перешибает выдумку – он прямее, примитивней и в то же время фантастичнее.
Неверие отпало в один момент, когда, вернувшись в Москву, я прямо из аэропорта Домодедово, как обещал, приехал к Арсению домой на Чистые пруды и увидел своими глазами гостью по имени Дина. Она сидела в чём-то вроде длиннющей кружевной ночнушки, подобрав под себя худые смуглые ступни и не придавая ни малейшего значения тому, что слева от неё, в простенке, в антикварной раме светилось ещё одноженское лицо.
Я поздоровался, она сдержанно-застенчиво кивнула.
Если бы я сказал, что она похожа на женщину, изображённую на старинном холсте, это была бы неправда. Только слепой мог не заметить: там висел еёпортрет. Та же «египетская» косина в заострённых кончиках век, длинноватый, чувственно вздёрнутый нос, те же впалые щёки под высокими скулами и крупные тёмные губы. Наконец – будто для полноты потрясения! – точно такая же, как на портрете, родинка между глазом и левым виском.
Не помню, когда я видел своего друга настолько счастливым и спокойным. Его пёс-холостяк тоже улыбался и не отходил от Дины ни на шаг. Арсений пожаловался, что Тим отныне приносит хозяйские тапочки ей, а не ему.
О том, что Дина – приёмная дочь Веры Борисовны, у которой мы когда-то вместе гостили, Арсений узнает довольно скоро. Но вся цепь разительных совпадений затмевалась полнейшей родовой анонимностью: Дина ничего не ведала о своём происхождении, и сам этот пробел потрясал его больше всего. Он даже спросил её в шутку: «А может, понастоящему тебя зовут Мария?» – «Может быть, если тебе так хочется».
Ему удалось договориться с одним приветливым семейством, которое готово было оставить у себя собаку на время его отпуска. В отпуск он собирался ехать, разумеется, с Диной вдвоём.
То, что там произошло, мне станет известно позднее – со слов Арсения. Задним числом ему казалось, что жуткий необъяснимый исход поездки был предопределён, в частности, выбором страны. Я не придавал географии особого рокового смысла, но допускал, что в поведении Дины действительно сквозила некая заданность.
Куда поехать, они решали несколько дней. Поначалу речь шла о его любимой провинциальной Португалии. Дина соглашалась легко, но как-то безлично – лишь постольку, поскольку нравится ему. Римские и флорентийские улицы, Венеция? Греческие острова? Марокко? Хорошо, пусть так, почему бы и нет. Он надеялся расслышать в её ответах если не радость, то хотя бы личную надобу, призвук сердечного интереса. Потому и допытывался: а ей-то что хотелось бы видеть? Она обещала подумать и вечером того же дня вдруг заговорила об Аравийской пустыне: это возможно? Трудно добраться туда? Он переспросил: «Ты не путаешь? На самом деле хочешь?» – «Да, очень». Ну, значит, Египет, решено.
В самолёте она уснула сразу после набора высоты и дышала ему в занемевшее от нежности плечо, как младенец, до той минуты, пока при посадочном крене окно не закрасил унылый североафриканский ландшафт.
По словам Арсения, она прямо на глазах расцвела и порозовела, когда, сойдя с трапа, вдохнула жаркий сладковатый ветер, налетевший поверх керосинного перегара.
В аэропорту она успела его напугать. В то время как он оплачивал въездные визы, Дина исчезла из зала прилёта, и Арсений с ног сбился, пока не догадался выглянуть наружу, в сторону лётного поля – она просто вышла подышать, постоять с блаженным лицом под бешеным арабским солнцем. Туда запрещено было выходить, но двое полицейских в грязноватых белых мундирах с жадностью глазели на неё со стороны, явно не решаясь прогнать.
Двор отеля устилали сиренево-красные лепестки – они падали с нарядно вьющихся, но усталых кустов. Было заметно, что и цветы, и тёмная зелень газонов, и сам этот двор тяжким трудом отвоёваны у пустыни, которая господствовала надо всем. За живой изгородью золотилась полоса пляжа и сверкал солёный ультрамарин.
В первый же день он купил у гидов, опекавших не загорелых пока новичков, экскурсию в Каир и к пирамидам Гизы. Большой, как дом, кондиционированный автобус отправлялся ночью, поспевая к проверке на полицейском кордоне, где им предстояло вписаться в караван таких же домов на колёсах, микроавтобусов, легковушек, чтобы затем под конвоем автоматчиков в джипах совершить семичасовой бросок по Аравийской пустыне – по сути, сквозь мёртвую зону.
В неровной темноте за стеклом, в мерном гудении скорости проносились дорожные знаки, встречные фары, бедняцкие тележки, запряжённые ослами, а когда египетская тьма брала своё, караван превращался в одинокую цепочку светляков, тихо ползущих между чернотой и чернотой.
Изредка на коротких остановках неспящие, самые бодрые выпрыгивали из автобуса в густую, медленно стынущую теплынь и дымили сигаретами в неестественно ярких лучах фар. Дина каждый раз выходила быстрее, чем он, и сразу нарушала границу ночи и света: её тянуло куда-то за обочину шоссе.
Он находил её благодаря платью, которое мерцало в темноте белым узким пятном.
Последний привал в пустыне устроили перед рассветом. Безвидная серая плоскость угрюмо возлежала в собственной тени, готовая к очередному приступу дневного жара. Справа из-за горизонта уже выпирала громадная раскалённая макушка.
И вот на этой десятиминутной стоянке, сжав ему ладонь обеими руками, с необъяснимой горячностью Дина вдруг попросила:
