На сей раз женщина в тюбетейке была тиха и понятлива. Она кивнула и вмиг унеслась исполнять директорское указание — только ветер просвистел.
— И жить торопимся, и чувствовать спешим… Им там все новых моцартов подавай, — Никифор сердился. — Каждый день нового, каждый раз все моложе! Скоро дароносцам в пеленках будут скрипочки совать…
Послышался стук.
— Ворвитесь!
В кабинет вбежал взлохмаченный Лысиков.
— Дело есть, — сказал он, лишь мельком глянув на Майку. Он был озабочен, — «Блюбка» чудит.
— Что опять? — Никифор встрепенулся.
— Обещает неприятность.
— Сроки дает? — директор посуровел.
— Через шесть лет. В Нью-Йорке. Первая декада сентября по прикидкам, — отрапортовал взволнованный мастер.
— А точнее?
— Будто вы «Блюбку» не знаете, — фыркнул Алексей.
— Не признается?
— Кричит-фырчит, да кажет клубы дыма. Не понять: не-то пожар, не то народ на карантине окуривают. В общем, судьба мира на волоске.
— Опять без завтрака, — захныкал Никифор. — В животе кошки скребут, а ты о судьбе мира думай. При таком режиме и до язвы недалеко…
— Хотите, я какие-нибудь бутерброды приготовлю? — предложила Майка. Ничего другого готовить она пока не умела, а помочь хотелось очень.
— Вот от них-то, от бутербродов все язвы, — с укоризной сказал Никифор. — Питаться нужно полноценно, со всеми витаминами и килокалориями: салат из морской капусты, суп-харчо, на второе — котлета с пюре, на третье — компот из сухофруктов. Объеденье.
Девочка удивилась: ничего себе завтрак.
— Причину выявили? — Никифор снова обратился к великану.
— Упущенный случай, кажется. Мальчик сошелся с дурной компанией. Через пару лет может и пропасть…
— Наш ареал?
— Нет, так ведь на одном шарике вертимся.
— Да уж. Талант?
— Непонятно. «Блюбка» как врать начнет, ее не остановишь. У нее там местами просто караул: небоскребы рушатся, народ тыщами мрет.
— Врет, — заявил Никифор. — Но рапортичку подготовь. Покумекаем.
— Сейчас? — мастер обрадовался.
— А ты как думаешь? — Никифор стрельнул глазами в сторону Майки.
— Не думаю, — ответил Лысиков и мигом исчез.
— Что ж…
Никифор напружинился, будто собираясь высказать Майке что-то крайне важное.
Но в дверь опять постучали.
— Что? — раздраженно закричал Никифор.
— Никифор Петрович. Сигнализирую! Срочно, — затрясла кудряшками Савонаролова. В руках она держала красную папку.
— Ну?
— Семеныкин Артем, — с выражением прочла секретарша, — 12 лет. Воспитатель из хитрованцев. Через десять отправится к верблюдам за черным поясом, потом…
— Это все? — оборвал ее Никифор.
— Пока Алексей не занят, пусть по прибору своему проглядит? Очень надо! — сказала секретарша.
— Опять вне очереди? Все за блатных стараетесь? — упрекнул он.
— Я за «Справедливость», — с нажимом произнесла секретарша.
Никифор порозовел. Майка уловила в воздухе напряжение, но причины его не поняла. Слово «блатные» было для нее пустым звуком.
— Ох, доиграетесь, — сказал Никифор.
— Пан не выдаст — хитрованец не съест, — весело ответила блондинка.
— Давайте сюда, — он расписался в красной папке. — Если случай неупущеннный, «Блюбка» врать не станет — четкую картинку даст.
Савонаролова убежала.
— И больше никого не впускать! — крикнул ей в спину директор.
Возвращая себя в привычно-добродушное настроение, он закинул голову и, глядя в потолок, пошевелил губами. Ловя нужную волну, он решил, должно быть, подумать о чем-то волшебно хорошем.
Причина директорских улыбок в тот миг готовилась к своему новому выступлению, но девочке о том было знать пока рановато.
— Итак, корявка, — вынырнул из личного счастья Никифор. — Вот и добрались мы до подлинного благовещания.
Директор Пан воздел руки, словно призывая дождь, и тут же прямо из паркетного пола с глухим стуком полез забор-частокол, отделяя мужчину и девочку от остального мира.
Разномастные колья, с треском пробивая пространство, тянулись к потолку.
Жутковато.
— Да, неуютно, — признал Никифор под деревянный перестук. — Зато никто не разрушит наш покой.
— Как вы это… — не сумев подобрать слов, Майка покрутила руками.
— «Сгущенка» — трюк нехитрый. Действует недолго, но беседам с глазу на глаз много и не надо. Они редко затягиваются.
Достигнув потолка, колья образовали что-то вроде чулана нелепо-огромной высоты.
На мужчину и девочку упала чернота.
— Ты темноты боишься? — спросил померкший Никифор.
— Нет, — ответила Майка, которая не могла разглядеть даже собственной руки.
Она боялась, но говорить об этом было уже поздно.
— А я боюсь, — признался Никифор. — Жаль, не умею я на полутонах работать. Или белое или черное. Или свет, или темнота. Сгущение до полупрозрачности — умение тонкое, нежное. Мне не по рукам, — его голос задрожал и оборвался.
Майка поплыла в кромешной тьме, большого удовольствия не испытывая. «Темно, как в пещере Лихтвейса», — подумала девочка чужими словами.
Так говорила бабка, если Майка чего-то не знала. Сейчас в этих словах содержалась двойная правота: девочка понятия не имела, о чем ей собирается поведать Никифор, да и его самого она не видела.
«Темно, как в двух пещерах Лихтвейса, — поправила себя Майка. — Или нет, как в тысяче пещер».
Страшнее она придумать не сумела.
— Вы сказали благовещание, — робко напомнила она.
— Да, именно, — донесся из черноты голос Никифора. — Извини, волнуюсь.
Раздался короткий резкий звук, похожий на удар хлыста. Мрак под ногами Майки посветлел. По полу «пещеры Лихтвейса» поплыло озерцо золотистого света. Задумчиво поплескавшись, оно утолщилось, нарядившись в линии и углы.
Между Никифором и Майкой вновь возникла трехцветная «пирамида талантов». Теперь она волшебно мерцала и казалась сделанной не из сухого песка, а из живого золота трех сортов — красного, желтого и белого.
— Сколько раз видел, а каждый раз, как впервые, — лицо Никифора освещал призрачный свет. Он любовался своим творением. — Ты видишь?
— Вижу: одаренность, дарование, дар, — уверенно перечислила Майка.
— И больше ничего?
Чудо! Теперь Майка разглядела над пирамидой нечто похожее на крошечную каплю.
— Чтоб увидеть дальше других, нужно встать на плечи гигантов, — проговорил директор Пан.
Капля, неторопливо вращалась то в одну, то в другую сторону, словно разглядывая пирамиду.
— Что это? — спросила Майка; голос ее едва не пресекся от волнения.
— То, что способно увидеть символ в груде золотого песка, — проговорил Никифор. Он был не меньше Майки заворожен волшебной фигурой. — Дар даров.
«Дыр-дыр» — послышалось Майке.
— Дар даров, — повторил Никифор. — Талант видения. Это способность различать дары, угадывать их до последней крайности, предсказывать их развитие… Дар даров помогает видеть людские таланты.
— А другие не видят?
— Хотят, пытаются, немного могут, но лишь обладатель дара даров способен различать таланты в такой подробности и полноте.
— Здорово, — только и смогла вымолвить Майка.
— Нет, не здорово, — сказал Никифор. — Это великолепно. Это восхитительно. Это невероятно. Дар даров — универсальный ключ, который подходит к душе каждого. Его владелец заглядывает в души не как вор или случайный прохожий, а как долгожданный гость.
В золотом сиянии пирамиды, с напевным голосом, с блестящими глазами, в черном, как тьма, костюме и с пламенеющим галстуком директор Пан выглядел настоящим чародеем.
— Представь, какая картина мира откроется нашим взорам, если мы будем знать наверняка, где вырастают новые Ломоносов, Ньютон или Лобачевский?! Какие возможности может открыть нам новая прозорливость?! Ни один Дар не пройдёт мимо нас, ни единому мы не позволим сгинуть, пропасть или переродиться…
— Ты! — увлекшись, Никифор вновь понесся мыслями в такие дальние дали, что Майка испугалась утратить под ногами почву.
— Я?
— Да, нам так видится. Такая у твоего дара конфигурация.
— Конфи… чего? — слово было не конфетное, как сначала решила Майка, а какое-то… цельнометаллическое.
— Образ дара, или, как сейчас говорят, «конфигурация», — пояснил он. — Одним дар дается тонкий, как игла, другим плоский, но обширный, как тарелка, есть дары — обручи, дары-мячи, и даже дары-плюшевые мишки.
— Такие разные? — Майка поглядела на идеально пригнанные части пирамиды.
— Даже самая мелкая песчинка имеет свое лицо — стоит лишь приглядеться.
