— Даже самая мелкая песчинка имеет свое лицо — стоит лишь приглядеться.
Никифор произвел едва заметное в полутьме движение — пирамидка взлетела, замерев перед Майкиным лицом.
Теперь стало отчетливо видно, что фигура составлена из множества разнообразных частиц — больших и маленьких, заостренных и округлых, зубчатых и плоских, как блин. Только вот эта штучка над пирамидкой выглядела цельной и неделимой.
— Капля, — задумчиво произнесла девочка.
— Или слеза, — добавил Никифор. — Все зависит от тебя. Твой Дар, твой выбор, твоя судьба.
— У меня тоже есть судьба?
— Она есть у всех дароносцев. Таковы правила пользования даром.
— Хорошая судьба?
— Непростая. Но простых судеб вообще не бывает, это раз, твоя судьба будет интересной, это два. Скучать тебе не придется, это три.
Представлять себя человеком с судьбой было ново, интересно и… тяжеловато. Судьба — это тебе не розовая жемчужина на шнурке. Она потяжелее будет.
Майке вдруг захотелось назад, в парк, где было так безоблачно-весело. А еще лучше к папе с мамой.
— А нельзя все назад повернуть, чтобы, как прежде? — спросила Майка.
— Ты сама как думаешь?
— Такой кысмет, — девочка кстати вспомнила Меринокобылу. Смешную, но мудрую.
— На Совете Дружины мы долго думали о тебе. Гадали. Спорили. Глядели в «Блюбку». Сверялись с «Несу». Призывать — не призывать, быть или не быть, надо — не надо. Мала ты еще, корявка, совсем веточка, но ждать уж нельзя. Не имеем права. И времени не имеем.
Сквозь частокол просочились гулкие тревожные гудки.
Золотая пирамидка распалась на песчинки и исчезла, а колья рухнули, вмиг обернувшись тусклой поверхностью старого кабинетного паркета.
Гудки повторились. Один короткий, два длинных, и еще три длинных.
— О-ко-ло ви-да-ла, — сложились в голове девочки странные слова.
Детина-мальчик-Васенька объявлял тревогу.
Лампа на письменном столе лихорадочно замигала, незаметные прежде створки в центре стола откинулись, расталкивая бумаги и книги, из круглого отверстия выехала подставка с металлической чашей, полной белоснежной пены.
«Как взбитые сливки», — подумала Майка.
Никифор дернул за веревочку, болтавшуюся справа от него, за спиной Майки что-то грохнуло, вызвав дрожание оконных стекол и книжных витрин.
Девочка испуганно обернулась. Дверь директорского кабинета лежала на полу, а проем оказался затянут тонкой переливчатой пленочкой, похожей на молочную пенку.
— «Показуха» — пояснил ученый бородач. — Показывает все, что хочешь. Ну, в пределах разумного, конечно.
Он зачерпнул пену из чаши и залепил ей уши, сделавшись похожим на обмороженного чебурашку.
Майка хотела прыснуть, но не посмела: директор Пан был серьезен.
Склонившись над горкой пены, он кивал, будто кому-то внимая, а сам изредка приговаривал.
— Да… взлом… так… понимаю… продвинулись?.. далеко?.. потери?.. Двухголовая копытом бьет? Пусть бьет. Она за себя постоит… Кто еще? Кто?!! — Никифор заволновался. — Ее надо изолировать. Она нам очень нужна. Повторяю: нужна очень! У нее еще полуглавный выход в последней части. Плачет-рыдает? Пускай. Она по-другому не может. Да! Такая у нее роль… Куда девать? Куда-куда, да хоть под лестницу… Что еще?.. Ясно… сейчас уловлю…
Никифор поглядел на экран и повелел:
— Гражданка «Показуха», явите входной сектор.
Белое пространство пошло рябью — Майка увидела полчища серых ежей со зверскими физиономиями. Клацая острыми зубами, они лезли из небольшого темного отверстия и заполняли собой гладкое белое пространство, похожее на кухонную раковину.
«Зараза! Зараза! Зараза!» — мигали в углу экрана тревожные слова.
— Обзор ясен. Высылайте «бригадира», — Никифор опять говорил в пену. — Нет, шестерка слабовата. Седьмого давайте. Да, его, — по раздельности продиктовал главный начальник «Детского мира». — На старт! Внимание! Марш!
В тот же миг на экране полчища ежей накрыла мохнатая белая тряпка. Она закружилась, завертелась, вбирая серость и оставляя после себя яркое белоснежное пространство.
— Что ты видишь? — спросил у Майки Никифор.
— Ветошь и злых ежиков из трубы.
— Кто побеждает?
— Чистота.
— А у меня «наши», — сообщил директор, с интересом глядя в «Показуху». — Вот еще немного и Штирлиц окончательно перехитрит Мюллера.
Майка сверилась с экраном: там тряпка домывала кухонную раковину. От серости не осталось и следа.
— Мы разве не одно и то же смотрим?
— В «Показухе» каждый видит то, что ему удобней. Картинки разные, а смысл один.
— Какой?
— Победа будет за нами.
Горнист вновь подал голос: два коротких, один длинный.
— У-нес-ло, — распознала девочка.
«Чистота! Красота!» — тут же замигали в углу экрана успокоительные слова.
— А с кем мы воюем? — спросила Майка.
— С «Дедским миром».
— С кем? — Майке показалось, что она ослышалась.
— С «Дед-ским ми-ром», — по слогам произнес Никифор. — У хитрованцев небогатая фантазия и большое желание играть против наших правил. Так и повелось: мы — «Детский мир», а они — «Дедский».
— Забавно.
— Иногда забавно, — признал директор, стряхивая пену с ушей назад в чашу. — Вот как сегодня, когда проблема оказалась пустяковой: хитрованцы подделали доносчика и вторглись на нашу территорию.
Чаша скрылась в отверстии стола, створки сомкнулись.
— Но мы победили, — полуутвердительно сказала Майка.
Теперь «Показуха» являла сияющую кухонную раковину. Пропала и тряпка, и серые ежи.
— Мы отстояли свою неприкосновенность, — сказал Никифор и щелкнул пальцами.
Посудина с пеной опустилась вглубь стола, створки захлопнулись.
— У нас с хитрованцами такой давний конфликт, что уже трудно сказать, кто первый начал, — сказал Никифор. — Проще считать, что конфликта нет, а есть непростое соседство и вечное противостояние.
— Единство и борьба противоположностей, — само собой соскочило с Майкиного языка. Лопоухий «вундеркиндер» Минька все-таки чему-то ее научил.
— Точно так. Плюсу полагается минус, а умножению — деление. Не бывает света без тени, не бывает дня без ночи. Если мы считаем себя солнцем, то противная сторона именуется луной. И наоборот.
— Это с какой стороны посмотреть, — кстати ввернула Майка любимую папину фразу.
— Гражданка «Показуха»! — выкрикнул вдруг Никифор. — Модель мироздания, пожалуйста.
На экране прорисовался круг, разделенный пополам извилистой линией. Одна часть круга была белой, другая — черной. А в каждом поле красовалось по пятнышку: на черном — белое, на белом — черное.
Майка знала его. У них дома висел календарь с таким знаком. Он обозначал что-то мудрое и вечное.
— Красиво.
— Правильно, — сказал Никифор. — Мы — с одной стороны, они — с другой. А вместе мы образуем круг.
— А что означают эти пятнышки?
— Контрольные кляксы? Это наблюдатели. Ведь каждая сторона в праве знать, что происходит в стане противника. Так нам удается удерживать равновесие. Ни вашим, ни нашим.
— Как же? Мы ведь только что победили?!
— Мы удержались в границах, — поправил Никифор. — В масштабе мироздания победителей нет. Каждому свое. Детям — «детское», дедам — «дедское».
Майка перебрала все вышесказанное в уме. Непросто, но, кажется, понятно. Непроясненным оставался лишь один очень важный вопрос.
— А кто такие хитрованцы?
Было видно, что вопрос не очень приятен Никифору.
— Сначала хитрованцами назывались те, кто использует дароносцев в своих темных целях, — с усилием произнес он. — Те, кто вынуждает их до времени растрачивать свой дар, а когда талант иссякает, они бросают обнищавших на произвол судьбы.
— Разве так можно?
— Нельзя. Но если кому-то очень хочется, то получается, что можно.
— А какие они?
— Разные. Очень разные. Среди них много тех, кто не слышит.
— Ушей нет? Инопланетяне? — ахнула девочка.
Никифор подавился смешком.
— Нет, конечно. С ушами у них все в порядке. Беда с внутренним слухом. Они слушают, но не слышат.
— Не могут?
— Или не могут, или не хотят, а чаще всего вначале не хотят, а затем уже не могут. Хитрованцем стать не так то легко. Нужен особый склад характера, своя конфигурация ума, чрезвычайные обстоятельства. Редко кому настолько не везет, — Никифор кое-чего недоговаривал, но десятилетнему ребенку это было необязательно знать.
— А можно их узнать? Есть у них какой-нибудь знак особый? Глаза красные или, может, зубы, как у вампиров.
Никифор улыбнулся: ну, дитя, ей-богу.
