– Где ж ты ее такую встретил?
– На нижегородской ярмарке. Как только увидел ее, так мое сердце сразу и упало. Больше так оно уж никогда не падало.
– А она что?
– На мой восхищенный взгляд она ответила божественной улыбкой. А потом наклонилась ко мне и поцеловала в щеку.
– Что ж она, так высока была? – изумился Клещев. – Или ты в креслах сидел?
– Росту она было обычного, но для пятилетнего мальчика высока, разумеется.
– Какого еще мальчика?
– Мне тогда лет пять было.
– Пять? – изумленно воскликнул прапорщик.
– Да, лет пять, а то и меньше. Ну, тут подбежала нянька, крик подняла, домой меня потащила, – невозмутимо продолжал Ржевский. – Я, конечно, тоже орал, по земле катался, но все без толку. А потом отец еще и высечь меня приказал. Но я благодарен и няньке, и отцу своему за то, что они уберегли меня от первого разочарования в женщинах. И с тех пор я… – он не договорил, потому что в этот миг бричка так подпрыгнула, что оба гусара едва из нее не вылетели, а после всю дорогу только и делали, что бранили возницу да подавали ему советы, как правильно управлять лошадьми.
* * *
Представ перед старым князем, гусары некоторое время с понуренными головами выслушивали его сетования о том, что всякие французские писаки теперь только и делают, что засоряют неокрепшие умы непозволительным вольнолюбством. Дождавшись же слов «был бы я помоложе, всех этих якобинцев поставил бы к барьеру», Ржевский мгновенно перевел разговор на пистолетную тему. Теперь уже старый князь с вниманием слушал, чем бой кухенрейтерских пистолетов отличается от боя седельных. Наконец в беседу вступил Клещев, который и был здесь нужен для того, чтоб отвлечь внимание вдового князя Сосновского, зорко следившего за нравственным обликом дочери, и дать своему товарищу время объясниться с княжной наедине.
Клещев принялся рассказывать, а потом даже и показывать, как лучше точить палаш, а Ржевский сначала отошел к окну, как бы для того, чтоб разглядеть что-то на улице, затем бочком вышел из гостиной и быстро устремился в комнату княжны. Он застал Марью Павловну ведущей беседу с каким-то штатским господином. Завидев поручика, тот немедленно раскланялся с хозяйкой и, надувши щеки, поспешно засеменил прочь.
Решив, что спрашивать княжну напрямую: «Не понесла ли ты от меня, голубушка?» было бы вульгарно, Ржевский решил идти другим путем. Он подошел к Марье Павловне, встал напротив нее и начал с пристальным вниманием смотреть ей в глаза. Ржевский полагал, что ежели она понесла от него, то непременно смутится. Марья Павловна не смутилась. Взгляд ее стал тверд, как у гусыни, когда приблизится к ней какое-нибудь небольшого размера домашнее животное, которое она легко может отогнать укусом, если оно проявит излишнее любопытство или назойливость, а пока ждет, дабы понять, для чего, собственно, оно приблизилось.
– Ну, – сказал Ржевский и сделал новую паузу, все еще пытаясь разглядеть в глазах Марьи Павловны смущение.
– Что ну, сударь? – спросила та. – Если вас интересует, кто этот господин, который только что беседовал со мной и ушел, то так и спросите.
– А кто этот господин? – Ржевский был обескуражен.
– А не много ли вы от меня требуете, поручик?
– Я требую? – изумился Ржевский. – Помилуйте, княжна… Это же вы сами…
– Я, конечно, оставляю за вами право ревности, – решительно перебила его княжна. – Мне она, признаться, даже льстит, однако, согласитесь, каждый из нас сам волен выбирать, с кем ему беседовать. Не так ли?
– Марья Павловна, вы, безусловно, правы, и я вовсе не требую отчета о том, с кем вы беседуете. Я здесь вовсе не для того, чтоб выяснять, с кем вы тут изволите… – говоря это, Ржевский окинул взором диван со смятыми подушками, на спинке которого были вышиты золотом два амура с крылышками и нацеленными друг на друга стрелами.
– В доме папенька, – сказала княжна, заметив этот взгляд поручика. – Слышите? – тут она покосилась на дверь, из-за которой доносились голоса. – Но сегодня вечером он собирается в английский клуб. Вы меня понимаете?
– Разумеется, княжна. Мы всегда отлично понимаем друг друга.
– Так будете у меня сегодня вечером?
– Разумеется, – для пущей убедительности поручик подкрутил ус. – Марья Павловна, вы же прекрасно знаете, как важны для меня наши встречи… Без них моя жизнь была бы совершенно пустою… Кстати, хочу у вас поинтересоваться…
– Поинтересоваться? Чем же? – княжна вскинула брови.
– Помните, однажды, гуляя над рекой, мы с вами… как бы это получше выразиться…
– Выражайтесь, поручик, прямо. Вы же все-таки гусар, вам не пристало изъясняться экивоками.
– Ну, словом, мы гуляли над рекою и решили… решили обнять пинию.
– Что? Кого мы обнимали?
– Пинию.
– Кто это? Признаться, я вас не понимаю.
– Ну, пиния, дерево такое…. Мы с вами решили обхватить его с двух сторон руками, чтоб…
– Мы с вами обнимали дерево? Поручик, я, конечно, понимаю, что вы способны на всякие нетривиальные поступки. С вас всякое станется. Например, я слышала, что вы… Ладно уж, оставим, вы и сами знаете, какие поступки, мнимые или действительные, вам приписывают в обществе. Мне лишь непонятно, зачем вы меня пытаетесь представить безумною? Сами рассудите – могло ли мне прийти в голову обнимать какое-то дерево?
– Нет, не могло, – сказал Ржевский, закусывая губу.
– К чему ж тогда вы заводите такие странные разговоры?
– Видите ли, княжна… дело в том, что… – Ржевский устремил взор под потолок, как бы задумавшись о чем-то высоком, – в том, что… Впрочем, это я так про пинию, это всего лишь дерево, это совершенно не важно.
Тут за дверью раздались шаги, и в комнату вошел папенька Марьи Павловны, сопровождаемый Клещевым, который следовал чуть позади и делал Ржевскому знаки: дескать, никак не мог остановить князя. Тот подозрительно посмотрел на свою дочь и Ржевского, понюхал воздух, искоса глянул на диван с золотыми амурами и смятыми подушками и предложил всем перейти в другую залу, куда он уже распорядился подать напитков и закусок.
Ко всеобщему удивлению, Ржевский, сославшись на занятость, от напитков и закусок отказался, раскланялся и, незаметно скривив Клещеву физиономию, дескать, нет, это не княжна понесла ребенка, поспешил прочь.
* * *
Сев на извозчика, поручик поехал сначала домой, где переоделся в парадный мундир, а затем – к княгине Абрамовой, которая давала бал в этот вечер. Он прибыл на бал, когда вальсировка только начиналась.
Вопреки своему обычаю, поручик, однако, не поспешил принять участие в танцах. Вместо этого он остановился у колонны и, облокотясь на нее, принялся внимательно разглядывать кружащиеся по залу пары.
Вокруг поручика скоро стали собираться знакомые господа, ожидавшие услышать от него новые анекдоты и занимательные рассказы, но этих надежд Ржевский на сей раз не оправдал: был рассеян, на вопросы отвечал невпопад.
– Да что с вами сегодня такое, поручик? – спросил его кто-то. – Даже и не танцуете?
– Упал с лошади.
– Как?
– Да вот так.
– Упали с лошади-с?
– Да, с лошади. Упал и ногу подвернул. Потому и не вальсирую.
Господа, как водится в таких случаях, принялись обсуждать, что может сделаться с человеком, упавшим с лошади, стали с живостью рассказывать, как они и сами падали с лошадей и что с ними происходило после этого. Кто-то предложил поручику незамедлительно отправиться к лекарю княгини, чтоб тот наложил ему на ногу тугую повязку.
– Повязку? – рассеянно спросил Ржевский. И тут вновь удивил роившихся вокруг него господ: вопреки собственному заявлению, что подвернул ногу, нисколько не захромав, он вдруг устремился в другой конец зала.
Поручик разглядел там дочь статского советника Полоскова, прехорошенькую Любоньку, с которой тоже имел relations amoureuses.
Заметив приближающегося Ржевского, Любонька так вся и вспыхнула и, чтобы справиться с волнением, усердно замахала вокруг личика веером.
– Здравствуйте, Любовь Михайловна! – почтительно поклонившись, сказал Ржевский.
– Здравствуйте, поручик, – Любонька церемонно поклонилась в ответ.
– Не правда ли, хорошая погода, Любовь Михайловна? – снова кланяясь и при этом сосредоточенно глядя на живот Любоньки, спросил Ржевский.
– Погода? Да, погода хорошая, – согласилась Любонька, но в голосе ее на этот раз прозвучали нотки беспокойства. – Все ли с вами в порядке, милый? – перешла она на полушепот, чтоб стоявшие рядом ее не услышали.
– Нам надобно поговорить наедине, – сказал Ржевский заговорщицким тоном. – Приходите сейчас в синюю комнату за каминным залом.
– В синюю комнату?
– Да, в ту, где вы подарили мне первый поцелуй.
– Но мазурка… – растерянно сказала Любонька.
– После, после мазурка, – с этими словами поручик отошел прочь. – Есть срочный разговор.
Для отвода глаз – маменька Любоньки сидела у стены в кресле и зорко наблюдала за дочерью – он перемолвился с кем-то парой слов, рассказал кому-то анекдот, а затем ловко нырнул в боковой проход залы. Там он взлетел по лестнице на второй этаж и устремился в конец дома, где находилась синяя комната, назначенная им для свидания.
